Напои меня малиной,
Крепким ромом, цветом липы...
И пускай в трубе каминной
Раздаются вопли, всхлипы...
Пусть, как в лучших сочиненьях,
С плачем, с хохотом, с раскатом
Завывает все, что надо,
Что положено по штатам!
Пусть скрипят и гнутся сосны,
Вязы, тополи и буки.
И пускай из клавикордов
Чьи-то медленные руки
Извлекают старых вальсов
Мелодические вздохи,
Обреченные забвенью,
Несозвучные эпохе!..
Напои меня кипучей
Лавой пунша или грога
И достань, откуда хочешь,
Поразительного дога,
И чтоб он сверкал глазами,
Точно парой аметистов,
И чтоб он сопел, мерзавец,
Как у лучших беллетристов...
А сама в старинной шали
С бахромою и с кистями,
Перелистывая книгу
С пожелтевшими листами,
Выбирай мне из "Айвенго"
Только лучшие страницы
И читай их очень тихо,
Опустивши вниз ресницы...
Потому что человеку
Надо, в сущности ведь, мало...
Чтоб у ног его собака
Выразительно дремала,
Чтоб его поили грогом
До семнадцатого пота
И играли на роялях,
И читали Вальтер-Скотта,
И под шум ночного ливня
Чтоб ему приснилось снова
Из какой-то прежней жизни
Хоть одно живое слово.
[показать]
Автор этого замечательного стихотворения - Дон-Аминадо. Настоящее имя Аминадад Петрович Шполянский (имя при рождении - Аминодав Пейсахович Шполянский). Родился 7 мая 1888 года в Елисаветграде ( 14.11.1957.Париж), учился юриспруденции в Одессе и Киеве, по завершении высшего образования поселился в Москве и занялся писательской деятельностью. Он эмигрировал в начале 1920 года через Константинополь в Париж.
В 1920-30-е гг. в Париже "эмигрантский народ знал его куда лучше, чем Цветаеву или Ходасевича!", как удивленно вспоминал один из его современников. Максим Горький в 1932 году: "Мне кажется, что гораздо более искренно и верно отражает подлинное лицо эмиграции развеселый негодяй Дон-Аминадо...". Сегодня он мало известен у себя на родине.
Звучный испанский псевдоним родился, возможно в 1912, когда молодой помощник присяжного поверенного Аминад Шполянский пришел в редакцию петербургского "Сатирикона". В своих воспоминаниях ("Поезд на третьем пути") он напишет: "Каждый номер "Сатирикона" блистал настоящим блеском, была в нём и беспощадная сатира, и неподдельный юмор, и тот, что на миг веселит душу, и тот, что теребит сердце и называется юмором висельников, весьма созвучным эпохе".Эти же слова можно отнести к многогранному таланту самого Дона-Аминадо, который позволял ему оставаться на пике популярности в течение десятилетий. Его сатира была очень колкой. При этом Дон-Аминадо был еще и большим лирическим поэтом.
Как весело, ярко пылает камин,
А чайник поет и клокочет,
Клокочет, как будто он в доме один
И делает все, что захочет.
А черный пушистый и ласковый кот,
С пленительным именем Томми,
Считает, что именно он – это тот,
Кто главным является в доме.
За окнами стужи, туманы, снега.
А здесь как на старой гравюре,
Хрусталь и цветы, и оленьи рога,
И лампы огонь в абажуре.
Я знаю, и это, и это пройдет,
Развеется в мире безбрежном
И чайник кипящий, и медленный кот,
И женщина с профилем нежным.
Но все же, покуда мы в мире пройдем,
Свой плащ беззаботно накинув,
Пускай у нас будет наш маленький дом
И доброе пламя каминов.
Пусть глупую песенку чайник поет
И паром клубится: встречай-ка!
И встретит нас Томми, пленительный кот,
И наша и Томми хозяйка.
Вот слова Марины Цветаевой: "Вы совершенно замечательный поэт. Я на Вас непрерывно радуюсь и Вам непрерывно рукоплещу - как акробату, который в тысячу первый раз протанцевал на проволоке. Сравнение не обидное. Ведь акробат, ведь это из тех ремесел, где все не на жизнь, а на смерть... И куда больше - поэт, чем все молодые и немолодые поэты, которые печатаются в толстых журналах. В одной Вашей шутке больше лирической жилы, чем во всем "на серьезе"".
А так писал Иван Бунин в 1927 году: "Дон-Аминадо гораздо больше своей популярности (особенно в стихах), и уже давно пора дать подобающее место его большому таланту, - художественному, а не только газетному, злободневному"....
УЕЗДНАЯ СИРЕНЬ
Как рассказать минувшую весну,
Забытую, далекую, иную,
Твое лицо, прильнувшее к окну,
И жизнь свою, и молодость былую?
Была весна, которой не вернуть...
Коричневые, голые деревья.
И полых вод особенная муть,
И радость птиц, меняющих кочевья.
Апрельский холод. Серость. Облака.
И ком земли, из-под копыт летящий.
И этот темный глаз коренника,
Испуганный, и влажный, и косящий.
О, помню, помню!.. Рявкнул паровоз.
Запахло мятой, копотью и дымом.
Тем запахом, волнующим до слез,
Единственным, родным, неповторимым,
Той свежестью набухшего зерна
И пыльною, уездною сиренью,
Которой пахнет русская весна,
Приученная к позднему цветенью.
Был месяц май, и птицы пели,
И за ночь выпала роса...
И так пронзительно синели,
Сияли счастьем небеса,
И столько нежности нездешней
Тогда на землю пролилось,
Наполнив соком, влагой вешней,
И пропитав ее насквозь,
Что от избытка, от цветенья,
От изобилья, от щедрот,
Казалось, мир в изнеможенье
С ума от счастия сойдет!..
Был месяц май, и блеск, и в блеске
Зеленый сад и белый дом,
И взлет кисейной занавески
Над русским створчатым окном.
А перед домом, на площадке,
Веселый смех, качелей скрип.
И одуряющий и сладкий,
Неповторимый запах лип.
Летит в траву твой бант пунцовый,
А под ногой скользит доска,
Ах, как легко, скажи лишь слово,
Взмахнуть и взвиться в облака!..
И там, где медленно и пышно
Закатный день расплавил медь,
Поцеловать тебя неслышно,
И, если надо, умереть...
И мгла, и свет, и явь, и сон.
И голубой, прозрачный воздух
Был тоже счатъем напоен.
Молчанье. Шорох. Гладь речная.
И след тянулся от весла.
И жизнь была, как вечер мая,
И жизнь и молодость была...
И все прошло, и мы у цели.
И снова солнце в синеве,
И вновь весна, скрипят качели,
И чей-то бант лежит в траве.
Возвращается ветер на круги своя.
Не шумят возмущенные воды.
Повторяется все, дорогая моя,
Повинуясь законам природы.
Расцветает сирень, чтоб осыпать свой цвет.
Гибнет плод, красотой отягченный.
И любимой - поэт посвящает сонет,
Уже трижды другим посвященный.
Всё есть отблеск и свет. Всё есть отзвук и звук.
И, внимая речам якобинца,
Я предчувствую, как его собственный внук
Возжелает наследного принца.
Ибо всё на земле, дорогая моя,
Происходит, как сказано в песне:
Возвращается ветер на круги своя,
Возвращается, дьявол! хоть тресни.
МЕСЯЦ У МОРЯ
Притворялись веселыми, бодрыми...
Приезжали из душных столиц -
Любоваться роскошными бедрами
Неизвестных матрон и блудниц.
Одевались в халаты купальные
И у моря, в полуденный час,
Все глазели на груды овальные
Пожилых человеческих мяс.
Пантеистами были! Эстетами!
Отрицали костюм. Пардессю.
И, от солнца закрывшись газетами,
Восхищались природой вовсю...
Лоботрясы в подстриженных усиках,
Словно новый открыв Марафон,
Танцевали с девицами в трусиках
Под охрипший с утра граммофон.
Не вкусивши ни зла, ни добра,
Желторото-коричнево-голая
Полоскалась в воде детвора...
И однажды, откуда-то... с севера,
Точно жалобы горестных струн,
Пронеслися дыхания клевера
В притаившейся зелени дюн.
Заблистали короткие молнии.
Прошумели в ночи поезда.
И, несказанной мысли безмолвнее,
Прямо в море упала звезда.
Кто-то плакал над долей проклятою.
Возвращался на каторгу раб...
И о жизни с креветкой усатою
Разговаривал шепотом краб.
ЗЕМНОЕ
Осень пахнет горьким тленом,
Милым прахом увяданья,
Легким запахом мимозы
В час последнего свиданья.
А еще - сладчайшим медом,
Душной мятой, паутиной
И осыпавшейся розой
Над неубранной куртиной.
Мерзлым яблоком, деревней
И мужицкою овчиной,
Пропотевшею и древней.
Зимний вечер пахнет ромом,
Крепким чаем, теплым паром,
Табаком, и гиацинтом,
И каминным перегаром.
Утро солнечного мая
Пахнет ландышем душистым
И, как ты, моя Наташа,
Чем-то легким, чем-то чистым,
Этой травкою зеленой,
Что растет в глухом овраге,
Этой смутною фиалкой,
Этой капелькою влаги,
Что дрожит в лиловой дымке
На краю цветочной чаши,
Как дрожат порою слезы
На ресницах у Наташи...
Сливой темною и пыльной,
Бледной лилией болотной,
Тонкостанной и бессильной,
Испареньями земными,
Тмином, маком, прелью сада
И вином, что только бродит
В сочных гроздьях винограда.
А еще в горячий полдень
Лето пахнет лесом, смолью
И щекочущей и влажной
Голубой морскою солью,
Мшистой сыростью купальни,
Острым запахом иода
И волнующей и дальней
Дымной гарью парохода...
ЖИЛИ-БЫЛИ
Если б вдруг назад отбросить
Этих лет смятенный ряд,
Зачесать умело проседь,
Оживить унылый взгляд,
Горе - горечь, горечь - бремя,
Всё - верёвочкой завить,
Если б можно было время
На скаку остановить,
Чтоб до боли закусило
Злое время удила,
Чтоб воскликнуть с прежней силой -
Эх была, да не была!
Да раскрыть поутру ставни,
Да увидеть под окном
То, что стало стародавней
Былью, сказочкою, сном...
Этот снег, что так синеет,
Как нигде и никогда,
От которого пьянеет
Сердце раз и навсегда.
Синий снег, который режет,
Колет, жжёт и холодит,
Этот снег, который нежит,
Нежит, душу молодит,
Эту лёгкость, эту тонкость,
Несказанность этих нег,
Хрупкость эту, эту звонкость,
Эту ломкость, этот снег!
Если б нам да в переулки,
В переулки, в тупички,
Где когда-то жили-были,
Жили-были дурачки,
Только жили, только были,
Что хотели, не смогли,
Говорили, что любили,
А сберечь не сберегли...
Оказывается, что многие афоризмы, которые популярны и в наше время, принадлежат Дон Аминадо. Он первый открыл нам ту истину, что лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным.
*В каждой женщине есть Д. Ж.: дамское и женское.
Женское - совершает подвиги, дамское - болтает по телефону.
*Счастливым называется такой брак,
в котором одна половина храпит,а другая - не слышит.
*Экспромты хороши, когда они являются внезапно,
любимые женщины - когда предупреждают.
*Благородные люди всё помнят,
расчётливые ничего не забывают.
*Во всякой лжи можно сознаться,
только в святой необходимо упорствовать.
*Вождь выходит из народа,
но обратно не возвращается.
*Честный ребёнок любит не папу с мамой,
а трубочки с кремом.
*Прозаик говорит: коньяк - три звездочки.
Поэт говорит: через коньяк - к звездам!
*Если очень долго поступать по-свински,
то в конце концов можно устроиться по-человечески.
*Из пессимизма ещё есть выход,
из оптимизма - никакого.
*Кто не страдал бессонницей,
тот не знает своей биографии.
Юность довольствуется парадоксами,
зрелость - пословицами,
старость - афоризмами.
