Боль описать – прожить её повторно.
Как приняла достойно и покорно
Семнадцать месяцев тюремных верениц…
И сколько измождённых женских лиц
Она навеки в сердце сохранила…
И ни намёка вскользь не проронила,
Что на судьбу обижена, на Бога.
С молитвой принята была дорога
К Крестам – страшнее места нет!
Когда засов встречает у порога.
Когда не различаешь солнца свет.
Когда вдруг зверство облеклось в закон.
И знаешь, что палач, но на поклон
К нему идёшь ради спасенья сына.
И жизнь застыла, как под зноем глина:
Вся в ямах, трещинах, буграх.
И душит месяцами страх:
Каким же будет приговор?
И вот горячий лета взор
И холод каменно-могильный
Слов приговора. Непосильный.
Безжалостный, убийственный удар.
Но свыше ей отпущен дар –
Не клясть Судьбу, не гневаться на Бога.
Семнадцать месяцев жила в душе тревога:
Такая, что сейчас иль умереть,
Иль жизнь продолжить, но окаменеть…
Как вынести чудовищную муку?
Как пережить «законную» разлуку?
Не уступить безумию дорогу?
Одно спасенье – обращенье к Богу
С молитвами не о себе одной.
А обо всех опально-безутешных,
Кто рядом был все месяцы гонений,
Потерянных надежд и унижений.
Кто так же жил в нелепом том аду.
О, нет! Не жил, а пребывал в бреду,
В котором всё запуталось, смешалось.
В котором состраданье, милость, жалость
Не вписаны в тюремный рацион.
И непонятно, человек ли он –
Тот, кто решает судьбы неповинных?
И кто себя не видит в длинных
Очередях на право передачи…
А многим ведь судьба давала сдачи:
И лязг засовов их приговорил.
И ближний так же слёзы лил,
Как женщины, что были без защиты
И горем «узаконенным» убиты.
Так было. Но она о мести
Не помышляла. Слишком дух силён.
И завещала памятник на месте
Поставить там, где слёзы тысяч жён,
Сестёр и матерей катились с болью,
Когда суды вершились над Любовью,
Над Разумом, над Совестью и Светом.
Поклон нижайший Ей – Поэтом
Она пережила двойную боль.
И раны сердца разъедала соль
От слёз, что рукопись кропили.
А рядом где-то люди жили,
И по Неве ходили корабли.
И даже сотой доли не могли
Представить ей всего пережитого
Все те, кто не попали в жернова,
Кто жмурился от солнца злотого,
Кому не виделась кровавою трава.
