«А мне Тверская глушь милее всех Арбатов,
Гладь голубых озер милей Москва-реки,
Милее мне в просторах необъятных,
Что русскою глубинкой нарекли».
«Признание»
До чего же удивительная эта страна-под названием Тверская глубинка!Страна.Сторона.Сторонушка,где всё заплелось в поэтическом кружеве, где речки-голубинки с замеревшими на тихих заводях желтоглазыми кувшинками переплелись с изумрудной проседью росистых луговин, с едва уловимым разливом кипрея, клевера и ещё каких-то незатейливых цветов-этакий сиреневый туман сбегает к берегам речушек, озёр, болотистых западин. А вокруг, как в драгоценнейшей оправе, исполненной искусным художником-ювелиром, дремучие, достославные леса, заложенные самим Господом Богом в далёкие века-вековечные, наполненные густым ароматом ельника, с примесью тонкого, чуть с горчинкою, привкуса осины и ещё чего-то щемящее-знакомого, памятью уходящего в детство.
Что это за запах-то такой, что может разволновать уставшее, замытарившееся в московских многоэтажных дебрях сердце, предательски, вдруг, застлать глаза и подкатить к горлу ком, с которым ты никак не можешь справиться? Что же это? Да сторонушка моя родная вот так вот необыкновенно вкусно пахнет! И что интересно-в каждой сторонушке есть свой особенный привкус, свой аромат, только прислушаться надо к нему. Именно прислушаться. Потому что запахи эти можно услышать только очарованной душою.
Чуть поодаль от луговин, прикасаясь к самому подзору леса, привольно раскинулись поля, все в желтовато-рыжеватых, а местами огненно-оранжевых, золотистых разливах поспевающего овса, в котором уже успел похозяйничать косолапый хозяин здешних мест.Всласть полакомившись спелым, налитым зерном, он потом от души повалялся, потешился на этом золотисто-рыжем ковре, оставив после себя веселые следы замятин. Радуется жизни мишка, радуется этой красоте, которую он по-своему видит и понимает.
Да и как устоять перед васильковой синь-синевой? А перед этими ромашками? Этим чудо-природы? Вы только присмотритесь повнимательнее-ведь это же Божьи цветы! В центре-ослепительно-золотое солнце с расходящимися лучами, а на фоне этого ассиста белые с голубоватыми прожилками лепестки цвета ангельских одежд. Нет, только на Руси можно увидеть это счастливое сочетание ромашки с берёзами, василька с поспевающим полем, а незабудки с сине-синим лесом. И всю эту колдовскую красоту венчает лазурь неба с уплывающими в далёкую, сказочную страну облаками-коврами, облаками-лебедями, облаками-кораблями.
А ещё здесь можно услышать песню, потрясающую песню русской земли, той самой стороны-сторонушки. Но чтобы услышать её в первозданной красоте, нужно забраться в овсы, как тот самый мишка, упасть, раскинуться в них, глядя в небо, и…замереть. И вот тогда ты услышишь, как высокими альтовыми голосами разливается могоголосье колосьев, а им баритонисто и, местами басовито, вторит стройный лесовой хор, заводит и ведёт мелодию знаменного распева. Уж не здесь ли находятся истоки этого величайшего искусства хорового пения, которым испокон века славилась Русь Великая? Не здесь ли родились захватывающие душу Божественные песнопения, уносящие тебя в занебесье, вызывающие слёзы радости и захлёстывающего, поглощающего тебя счастья, познания смысла жизни на земле, познания Бога и любви к Нему? Безмерно и бесконечно это состояние.
Природа, как большой всеобъемлющий храм с удивительными росписями оконниц, с безмерным, небесным лазуритом купола, в вершине которого чудится, да нет, скорее видится, лик Господа, чувствуется, как тихо льётся свет оттуда свыше, от Него. И так становится легко, светло и радостно.
Вот такая она, сторона, сторонушка Тверская, на которой по взгорьям, по берегам озёр и речушек разбежались дома-домишки с обязательной рябиной у крыльца, кустом калины на подворье вперемешку с садом-огородом.
А тут уже можно услышать и другую песню-петушиную, которую заводят с самого, самого раннего утра красавцы-певцы, один другого краше: то огненно-рыжие, то червонного золота, а то в кипень белые. И у каждого по-своему лихо заломленный алый, алый гребень, этот неповторимый, петушиный головной убор. Завершает это великолепие вызывающе взметнувшийся хвост весь в переливах цвет-перьев. Прямо-таки в царских нарядах петухи.
И голос у каждого свой, особенный, неповторимый. который ни с каким другим не спутаешь. Да как песню-то ведут! Каждый со своего подворья солирует по очереди, не видя друг друга, а песня получается, да ещё какая! Замрёшь и…ждешь её. А дождёшься, слушаешь и насладиться не можешь, так уж она завораживает, приваживает, что слушать её можно бесконечно.Вот такая она песня без конца и без края. Ну, как тут не вспомнишь шолоховского Нагульного с дедом Щукарём, которые тоже были заворожены петушиным пением и никак не могли они оба понять-что же их тревожит и волнует, радует и заставляет счастливо улыбаться, слушая этот хор-перекличку? Петух, он и есть петух, с ним и радость на дворе, покой и порядок.
Живут-поживают эти деревушки в Тверской глубинке, стороне-сторонушке, с бесконечно милыми названиями, порою загадочными и непонятными: Подберезье, Жарки, Большие и Малые Ушаны, Молодой Туд (?!), Земцы, а по-местному «Зямцы» и более никак, и дом-то у них зовется «ронной», родной, стало быть, да и в огороде у них прёт не хрен, а «хрён». Упаси Боже, сказать не по-ихнему, обязательно поправят, да ещё с укоризной поглядят: мол, что же это ты, милый, не знаешь что ли? Экий ты бестолковый, однако.
Бежит, журчит среди этих деревушек, меж угорий и луговин, пропадая в лесах и, опять озорно выбегая на простор, речка под названием Ущица. Звучит-то как красиво и необыкновенно-Ущица:
Золотая Ущица
Так спокойно струится,
Так заманна водица,
Так стремительны птицы
Над прозрачным зеркальем твоим.
Дай водицы напиться,
Золотая Ущица…
А золотая она, потому что по сторонушке сказочной течёт-струится и набирает свой цвет в потаённых болотистых местах, вода же в ней студёная, прозрачная, заманная. Опустишь руку-вся золотая, а коли весь окунёшься, так и будешь весь золотой. Ну, а рыбки-то здесь водятся, конечно же, золотые. Это потом уж они попадают в большие реки, а там и в море-океан. А царица ихняя, однажды, даже в невод к старику попала, и пришлось ей исполнять всякие вздорные желания его старухи. Но когда это было! Сегодня они стараются не уходить далеко от родных мест. Время уж больно нынче неспокойное. Вот и попадаются они порою рыбакам в их сети-ловушки. Только отпускают их рыбаки с Богом, не прося у них взамен ничего.
Да и чего просить-то ещё, когда и так всего вдоволь: клюква тут развесистая, что тебе брусничник, что черничник-ступить некуда, истомой исходят малинники, а пни так все увешаны опятами, что ни пень, так полный короб, а меж ними других грибов видимо-невидимо. И весь лес устлан моховым ковром, не передать словами, какой красоты. Вот так по-царски брошен под ноги безмерный ворсистый ковёр, с неповторимым своим узорочьем.
Пахнет смолкой и каким-то голову кружащим дурнопьяном, весело и хорошо, вдруг, становится. Вот и Николай Рубцов тоже подглядел такую же красоту, только в вологодских лесах:
Знаешь, ведьмы в такой глуши
Плачут жалобно,
И чаруют они, кружа,
Детским пением,
Чтоб такой красотой в тиши
Всё дышало бы,
Будто видит твоя душа
сновидение…
Ну, не сон ли сказочный дарит лес всяк сюда входящему, и не ведьмы ли сказочные, вместе с лешими, тебе чудятся в этой сторонушке?
Народ в этих местах живёт особенный, не торопкий, добрый, с сердечной приветностью и светлыми лицами. А куда им торопиться-то? Правда, есть в этих краях один «торопливый» городок-Торопец называется, так в нём даже водка выпускается «Торопецкая». А в моих местах её не пьют, свой местного разлива продукт употребляют под названием «Самогон», и ничего, всласть идёт, только успевай наливай. Ну, и пьют родимую, как испокон веков на Руси пивали, похрустывая огурцом с грядки и занюхивая ржаным, духмяным хлебом.
Вот так и живёт люд земцовский на этой Богом означенной земле: рождается, трудится, копается в своём огороде, свадьбы-праздники гуляет, поёт пляшет под гармошку, подерутся, да помирятся, или отчебучат что-нибудь этакое, что потом долго суды-пересуды идут, перетекая с подворья на подворье.
Ну, к примеру, удрал домой глубокой ночью из районной клиники известный на всю округу Романыч. А дождь шёл проливной, лил, как из ведра. Вот он и укутался от него в белую простыню, а на голову, чтобы её не замочило, пакет полиэтиленовый напялил, и дунул прямиком по шпалам к своей Егоровне, по которой очень уж соскучился. Дежурная по станции как увидала такое явление, которое, вдруг, явилось к ней из-за завесы дождя, так что-то неземное ей вмиг и померещилось.Тут же передала по срочной связи, мол, появился в их краях инопланетянин, который только что прошествовал мимо станции. А в этих местах такие трудные слова, не совместимые с их родными, обязательно переинчиваются и переделываются на свой лад, чтобы понятней было. И вот наутро разнеслась по всей стороне-сторонушке весть, мол, появился в ихних местах «платенянин», которого сама дежурная по станции видела сегодня ночью-весь в белом, а на голове «скафандер».
Успокоился уже на погосте хороший, добрый человек Романыч, отлюбил, отревновал он свою Егоровну, а память о нём живёт, не теряется. Нет, нет, да и вспомнится иногда связанное с ним что-нибудь смешное и хорошее, а уж коли за столом сидим, так обязательно в память о нём рюмочку подымем.
Так вот памятью людской и прирастает эта милая моему сердцу Тверская глубинка, в которой, изредка проходят поезда и «снова глушь, забывчивость, заря», да в стороне по трассе проносятся стремительно трейлеры, спеша в Москву или в дальние теперь страны Балтии.
Всегда, когда я приезжаю в эти заповедные для меня места, спешу поутру на встречу с речкой Ущицей, спешу поздороваться с ней, окунуться в её прохладные и такие зазывные воды, чтобы потом уйти в леса, в те самые заветные уголки, чтобы там наслушаться всяких былей-небылиц, которыми лес обязательно тебя одарит, наполнив, на прощание, доверху корзину отменными грибами.
А, придя домой и испив вкуснющей колодезной воды, устраиваюсь поуютнее под своей любимой яблонькой. И…вот он, этот долгожданный волнующий миг-строчки, обгоняя друг друга, спешат на белые листы, чтобы «излиться, наконец, свободным проявленьем».Тут же лёгкий взмах кистью и, под едва уловимым прикосновением, появляется рисунок-поэтическая графика, а вместе с нею графическая поэзия. То происходит чудо рождения поэзографии. Ликует и поёт моя душа, вся изливается в счастливом упоении!
Спасибо Господи, за эти прекрасные мгновения! За это необыкновенное счастье объясниться в любви к Тебе и к этому благословенному месту на земле, к этой сторонушке под названием Тверская глубинка:
Благодарю Тебя, Господь,
Что чудны так Твои края,
Где и душа моя, и плоть
Прониклись тайной бытия.
…………………………….
…………………………….
За тот восторг, за тишину,
За упоение в лесу,
За эту сказку наяву…
За всё, Господь, благодарю.
