Никто из вас не думал, сколь нелепо выглядят галифе? Эти широченные уши на мужских бедрах, мочками заправленные в сапоги? Да-да, – если вы кавалерист и тэ. дэ., подобно монгольским воинам сутками скачете на спине у несчастного существа со взглядом ангела и норовом сумасшедшего трактирщика, – от них вам сплошная польза. Но на кой они, скажем, пешему милиционеру, подпирающему пыльную липу у бордюра? Впрочем, сдаюсь, сдаюсь! Вообще, всякие там писаки и звонари последнее время берут на себя слишком много…
В переулке близ Крестьянской заставы в шлеме и галифе стоял постовой, имя которого затерялось, а фамилия дошла до нас с медицинской картой из архива старого госпиталя в Лефортово (хотя никто не побьется об заклад, что она до сих пор в нем присутствует).
Фамилия постового была Чудинов, коя ничего особого вам не скажет – мало ли проживало в РСФСР Чудиновых, Чудновых, Чудницких… В милицейской сводке о ночном происшествии он фигурирует под табельным номером 6354, который интересен лишь нумерологам, давая суммой крайних пар по девятке, но в честном повествовании бесполезен.
Нам же любопытна отметка, оставленная в карте дежурным фельдшером – тем, кто первым, так сказать, в профессиональном плане обследовал пострадавшего: «Множественные закрытые травмы конечностей и грудины, сочетанные со сдавливанием оных». Как показывают следующие записи, хирурги, вооруженные дипломами и рентгеном, мало что добавили к первой по ее сути, кроме уточнения о двух сломанных ребрах и еще какой-то рекомендации, связанной с застарелой пупочной грыжей, к делу не имеющей ни малейшего отношения.
Чудинов этот, согласно Anamnesis morbi [1], пробыл в госпитале неделю, счастливо избежал осложнений и, к слову, не стал разбираться с грыжей, хотя имел к тому преотличный шанс. Ни предшествующий тому, ни дальнейший жизненный путь его нам совершенно неизвестны. Не имея аргументов для противного, будем считать постового Чудинова образцом доблести, порядочным семьянином и вообще благополучным человеком, хотя зря он, конечно, запустил с грыжей…
Дело же в ту ночь обстояло так.
Пустой переулок, давно распрощавшийся с пешеходами, подсвеченный лишь луной и моргающей лампой на углу, был грязен и неуютен. От каждой стены в нем веяло безнадежностью и окна домов, боками навалившихся друг на друга, светились как в мертвецкой, не рождая тяги перебраться в жилище с холодной улицы. Помянутая лампа то светила скупо, выхватывая унылый кусок пейзажа, то вдруг гасла, оставляя луне трудиться в одиночку.
В доме 17, где ранее живал мельник с дочерьми, а теперь какие-то бессемейные заводские, скрипела ставня, донимая пса за худым забором. Пес этот, вторя ей, гадским образом поскуливал, не затыкаясь, но на лай не переходил, видно ученый поленом брехать за полночь. Очень скоро от такой симфонии начинало казаться, что вам медленно пилят ребра суровой нитью.
Постовой стоял там по долгу службы, мучаясь скукой и сквозняками, и еще бы простоял до утра, если бы в конце переулка у заворота стены вдруг не мелькнула тень в сопровождении какого-то хлюпающего звука, будто о мостовую кидали блин.
За оградой придушенно гавкнул пес.
Странный звук повторился раз и другой, и тень как будто тоже бугрилась вблизи телефонной будки, разоренной еще до НЭПа – немой и загаженной части городского имущества, которое вменено охранять милиции наряду с кремлевским парадизом.
Думая свистеть не свистеть, сей Чудинов, держась за кобуру, рысцою кинулся туда – к подозрительной тени у стены, чтобы разъяснить обстановку и пресечь злонамеренные деяния неизвестных. Но, не пробежал он и полпути, как звук, точь-в-точь повторяя первый, раздался у него за спиной.
Пес уже заливался лаем, кидаясь на забор. Выше по переулку поднялись его собратья. Явно творилось что-то неладное. Ладони постового похолодели. Хватая револьвер, он обернулся, но ничего не успел увидеть, сшибленный кем-то на изношенный до глины асфальт. Затылок с размаху тюкнулся об него, глаза наполнились фейерверком, а над лицом, медленно проступая сквозь зеленые и коричневые бутоны, возникла неожиданная фигура… Лучшее сравнение для нее – трехглазая коровья морда с нависающими бровями. С морды текло ручьем, так что вид постовому в секунду заволокло, а сверху, не давая вскочить, навалилась тяжесть.
Шлепки и топот заполнили переулок. Со всех сторон раздавалось что-то среднее между мычанием и рыком, как мог бы вокалировать бегемот, обманутый любимой супругой.
В голове Чудинова сам собою мелькнул параграф из уложения о прогоне скота, в коем запрещалось его водить по московским гужевым дорогам и улицам. Нарушение было вопиющим. Потому как, что еще это могло быть, как не стадо, запрудившее переулок? Злоумышленники воспользовались покровом ночи, чтобы сэкономить на извозе. Все ясно. К тому же коровы явно породистые, особые, «голландские», может быть… Тем паче было ему обидно гибнуть под коровьим копытом, когда впереди могло быть отмеченное начальством задержание – прояви он большую осмотрительность и не поддайся на провокацию, хитро исполненную злодеем у телефонной будки.
Силясь хоть что-то предпринять, постовой нашарил опустевшую кобуру и выругался матом от отчаяния. О свистке, болтавшемся на шнуре на шее, нечего было думать, потому что диковинные коровы неслись по нему галопом, вминая служителя закона в мостовую как ветошь.
Вскоре его оставило сознание, и седой фельдшер, еще при Николае II правивший вывихи у армейских, принял его в свои многоопытные руки, постановив известный вам диагноз…
________________________
[1] История болезни (лат.)
