Когда я открыл глаза, наверное, была уже середина дня. Сквозь щели в шторах светило яркое солнце. Его жаркие лучи добрались до меня, слепя глаза. Я прищурился и, может быть, поэтому, где-то на периферии взгляда, увидел «пляшущие» пятна радуги. От радуги отделялись мелкие частички, блёстки, которые в свою очередь переливались разными цветами и медленно расплывались по всему пространству комнаты. Потом, вдруг, ко всему этому прибавилась лёгкая дымка, которая дрожала и уничтожала чёткие контуры предметов, перенося их по другую сторону реальности….
А может быть, то, что я видел нереально и сон всё ещё продолжается?..
Во сне мы можем «видеть», «слышать», испытывать другие чувства и менее обобщённые ощущения. А ту гамму цветов, их глубину, насыщенность и «смысловую значимость», разве можно увидеть наяву? Нет. Реальность цвета всегда «припорошена» лёгким налётом «пепла» времени, потому что будущего не существует, а только многоточие прошлого и миг настоящего, у которого всё-таки есть конец….
У сна другая реальность – вне рамок, вне времени….
Ощущая радость, страх, невесомость, ужас, - мы не чувствуем их границ, мы сами становимся частью «нечто» большего, что не можем понять даже во сне. Может быть, поэтому сон не знает что такое боль. Да, она присутствует во сне, но только как память, как понимание боли, но ни её физическая сущность….
Это был не сон….
Я скривился в усмешке и закрыл глаза от боли. Боль «маршировала» по всей голове, медленно переходя от затылка ко лбу, а затем возвращаясь обратно. Её отдельные колонны «печатали шаг» в висках, постоянно меняя ритм и интервал «движения».
Инстинктивно, я поднёс руку ко лбу и почувствовал, что он влажен. После этого пришло понимание, что я весь мокр от пота, у меня жар и всё тело содрогается от лихорадки.
Хотелось пить, но подниматься с кровати, как раз не хотелось….
Да, человек – это «совершенное» противоречие всему и вся….
Например, нам нужна, правда и ложь, причём одновременно. Правда, для нас, а ложь для других…. Хотя, нет, вру! Иногда ложь – единственное, чем живёт человек. В таких случаях, если нет лжи – жизнь скупа и страшна. Поэтому, если ты не уговариваешь себя видеть мир по-другому, оправдывать свои поступки безвыходностью положения или, например, уникальностью собственной особы, то ты становишься, не нужен, даже самому себе. Потому что после этого жизнь теряет смысл, а «нарисованная» реальность мутнеет и исчезает, как акварельный рисунок в осенний дождливый день, наполненный «сыростью» безысходности….
Я всё-таки заставил себя встать и, шатаясь, пошёл на кухню. Там, подставив лицо под кран, напился холодной воды, ощущая, как она гасит «волны» разгорячённого тела. Случайно бросив взгляд в треснувшее зеркало, висевшее над раковиной, я увидел осунувшееся худое лицо, нос удлинился и заострился, рубленые морщины, словно шрамы, прогнули пергамент лба и щёк, а уголки губ тянулись куда-то вниз, к подбородку, формируя образ шута-плакальщика. Но это ещё ничего – стереотипно, ведь, слёзы и смех – привычный атрибут жизни в быстро меняющейся судьбе. А вот с глазами было что-то странное: голубовато-серый цвет сменился тёмно-синим, и в этом полумраке, когда-то голубого цвета, плясали зеленоватые искорки, выстреливая их в зеркало.
Я ещё раз сполоснул лицо, а затем вернулся в комнату и снова лёг на кровать.
«Пляшущие» пятна радуги и дымка исчезли, периметр комнаты просматривался ясно и чётко, но статично. Единственное, что не вписывалось в статику обстановки, - солнечные лучи. Вернее, не сами лучи, а мелкие частички пыли, которые «купались» в тёплых лучах, сверкая, словно алмазы. Я засмотрелся на них и не заметил, как задремал, чувствуя, что я где-то «за порогом» реальности и одновременно тут, в мире полном углов и неудобств.
То ли эта полуявь или полусон, то ли болезненное состояние сыграли со мной злую шутку, но пылинки перестали быть просто пылинками, а превратились в какую-то фигуру. Фигура, словно голографическая проекция, крутилась в солнечных лучах и постоянно меняла форму, пока не стала напоминать голову….
Áнгела?..
Мимика её лица менялась. Она то хмурилась, то улыбалась. Золотые волосы колыхались от «солнечного ветра». А глаза, её прозрачные золотистые глаза, временами «уплотнялись», становясь «настоящими». И в них возникали «отзвуки» изумрудного цвета.
Я резко приподнялся с кровати, но голограмма не исчезла. Тогда я сел и привалился спиной к стене. И всё это время сверкающие золотистые глаза Áнгелы смотрели на меня, и следили за каждым движением.
«Здравствуй, Андрей. Я обещала – я вернулась!» - услышал я голос Áнгелы, но ощущения от него были странными, словно он одновременно звучал как внутри меня, так и снаружи, порождая эхо.
«Бред!» - пронеслось в голове, но как-то спокойно и без эмоций. Я словно бы уже давно, не признаваясь себе, примирился с мыслью, что безумие – мой путь. Навязчивые идеи, попытка связать в цепь логичных рассуждений, что называется «метр и литр», анализ ложных выводов и ощущений, разве не болезнь?..
По комнате прокатился звонкий переливчатый смех, перескакивая с одной стены на другую, и чем он дольше звучал, тем больше закручивался в эллипс, порождая иллюзию, что в комнате нет углов.
«Ты нашёл правильное слово – иллюзия», - прекратив смеяться, произнесла Áнгела. По её лицу пробежала рябь, словно оно состояло не из света, а из глади реки, гонимой ветром.
«Странно, - пронеслось в голове, - я снова попал в логический капкан... Капкан – это, вообще-то то, в чём я живу. Чем бы я ни занимался в жизни, к чему бы ни стремился, всё заканчивается одним – железным лязгом, сработавшего капкана...»
Я прервал размышления, пытаясь вернуть в разгорячённую голову, то, что «сказала» Áнгела. Я должен был вспомнить «Это». Попытка найти «ускользнувшее» раздражала, порождая злость на собственную тупость больного неповоротливого ума.
Пришлось встать. Пройтись по комнате, раскачиваясь и сотрясаясь от лихорадки. Около окна я задержался, равнодушно вглядываясь в обветшавшие здания общественных ночлежек. В них жили те, кто не мог похвастаться успехом. Здесь были те, кто, если и мечтал «взлететь вверх», всё равно тонули глубже и глубже. Таким же был и я....
Пригород. Двухэтажный дом. Зелёная лужайка. Красавица жена. Престижная машина. Хорошо оплачиваемая работа. Где всё это?.. Где этот стандарт меркантильной мечты?.. Ничего... Как нет и работы, в которую ты старательно вкладывал всего себя, изнуряемый, словно фетишист, мыслью, что за хорошую и честную работу судьба отплатит тебе успехом.…
Да, прошлая жизнь оказалась иллюзией. Она не была подкреплена реальностью. А реальность такова, что всё в нашей жизни изменчиво, и её «ново дел» всегда хуже, чем предыдущий образец.…
«Иллюзия? - вспомнил я. – Áнгела говорила об иллюзии!»
Я отвернулся от окна и посмотрел туда, где должно было быть лицо Áнгелы. Его не было. Его не было потому, что своим не самым привлекательным телом я перекрыл поток солнечных лучей в комнату.…
«Вот так всегда! Всегда у меня так!» – подумал я и снова услышал её смех.
«Я здесь потому, что ты этого хочешь», - произнесла она, и я увидел её лицо в дальнем углу комнаты, куда никогда не добирался солнечный свет.
- Только поэтому? – спросил я, пытаясь голосом, словно ножом, разрезать нити, соединяющие явь с иллюзией.
Воздух в углу комнаты ещё более сгустился, лицо Áнгелы уплотнилось. Оно снова было таким, как там, на улице.
«Это не бред, Андрей. Я – не иллюзия. И ты прав, я здесь не только потому, что этого хочешь ты, - произнесла она, и мне в какой-то момент показалось, что её голос реален. – Я пришла предупредить: тебя ждут тяжёлые времена, - она замолчала, её взгляд сместился в сторону входной двери, по лицу пробежала рябь, размывая черты лица, и, прежде чем раствориться в воздухе, она произнесла только одно слово: - Опасность!..»
Мне стало смешно, но вместо смеха изо рта вырывались всхлипы человека уже и так, задохнувшегося собственной судьбой.
В дверь постучали. Стук был громким и властным. Обычно так стучат домоуправы, пришедшие за оплатой жилья, кредиторы, внутренне сжигаемые отчаянием из-за неплатёжеспособности должника, государственные чиновники, нашедшие в вас что-то предосудительное, и, как правило, связанное с деньгами.
Я усмехнулся. Современное государство давно потеряло интерес к «индивидуальным бредням» гражданина, поскольку, если одинокий голос не подкреплён материальными ресурсами, это только одинокий голос.…
В дверь снова постучали, она заходила ходуном, дёргаясь на старых проржавевших петлях и хлипком дверном замке. Если я промедлю, дверь просто слетит с петель, и её ремонт придётся оплачивать мне, но вот только чем?..
Я открыл дверь. В полутёмном коридоре напротив меня друг за другом стояли двое. Чем-то они напоминали тех парней, что были вчера на остановке.
Ближайший ко мне парень достал из внутреннего кармана пиджака удостоверение синего цвета, помахал им перед моим носом и представился:
- Старший Брат Департамента Инквизиции Конклава гуманитарного благочестия Харт Де Лузьер. Это мой коллега, - он ткнул большим пальцем правой руки себе за спину, - Младший Брат Департамента Инквизиции Максимус Скот. Мы, так сказать, неофициально, с дружеским визитом. Разрешите войти? – спросил он, оттолкнул меня плечом и прошёл в комнату. Следом за ним вошёл и второй.
Де Лузьер прошёлся по комнате, заглянул на кухню и в туалетную комнату, затем встал напротив окна, достал из другого внутреннего кармана пиджака потрёпанную записную книжку и, полистав, прочитал:
- Эндрю Томас Мор? Бывший бухгалтер компании «Светоч Демоса»? – задал он риторические вопросы, кивая тяжёлым квадратным подбородком, и продолжил: - На вас, Эндрю, не очень-то хорошие данные. Вы знаете об этом? – задал он очередной риторический вопрос, поскольку всё, и его голос, и жесты, и откровенно отстранённое выражение лица, говорили об этом.
Но я всё-таки решил ответить, хотя и не люблю спорить, ведь спор – это доказывание самому себе, что оппонент не прав потому, что прав ты.
- Как-то трудно не заметить это господин Де Лузьер, когда у вас нет работы, нет денег и жилье ваше, мягко выражаясь, не отвечает тем социальным потребностям, которые были совсем недавно, - с сарказмом произнёс я, усмехнулся и жестами рук указывая на моё нынешнее жилище.
Не отвечая мне, Де Лузьер подошёл, встал напротив меня, прищурился и стал «ощупывать» своими маленькими серовато-белёсыми глазками моё лицо.…
Не помню уже от кого, но слышал, что якобы у Конклава гуманитарного благочестия есть, то ли секретные лаборатории, то ли заводы, где изготавливали клонов для вот таких специальных структур, как Департамент Инквизиции.…
- О, Эндрю, вы шутите! Значит, у вас ещё не всё потеряно, - громко произнёс Де Лузьер, хищно улыбнулся, демонстрируя зубы. – А раз вы не потеряны для нашего общества, то может быть, объясните, почему ваш чип гражданина отключён? Это, как ни как, разрыв единства связи между вами и государством, между вами и обществом?.. А это нехорошо. И прежде всего для вас, теряющего возможность быстро и непосредственно реализовывать свои права, требовать их защиту. Да и государство в этом случае не может исполнять свои обязанности по защите ваших прав…. Что скажете? – требовательно спросил он и сделал шаг назад.
- А может, я не хочу защищать свои права, или чтобы кто-то это делал за меня, - ответил я и небрежно пожал плечами.
- А вот здесь ваши права переходят в противоположность – обязанности! – указывая на меня пальцем, произнёс Де Лузьер. – Не мне вам объяснять, Эндрю, что вы обязаны оплачивать связь чипа гражданина с единой социальной сетью государства. А вы его прекратили оплачивать. Давно! Целых сорок пять дней! Сорок пять дней государство не знает: нарушаются ваши права или нет? – Старший брат горько вздохнул, состроил на физиономии сочувствующую мину, но у него это получилось плохо. Видимо на курсах по театральному искусству у Де Лузьера была не очень высокая оценка. – Вам надо заполнить заявление в Департамент социальной помощи о материальной поддержке, - проникновенным голосом гуманиста произнёс Старший брат, и в его руках появился портативный комп: - Приложите большой палец правой руки вот здесь, внизу, - сказал он и протянул в мою сторону комп.
- Я не буду ничего подписывать, - сказал я и инстинктивно убрал руки за спину.
- Почему? – расстроившись, спросил Де Лузьер.
- А вы не знаете? – не веря в искренность Старшего брата, спросил я и продолжил: - Как только я подпишу ваше заявление, то на сумму «материальной поддержки» начнут начислять драконовские проценты, которые я не смогу погасить до конца своих дней. По сути, я превращусь в раба, в раба государства! – я засмеялся, где-то внутри меня «заскребла когтями» ненависть. Она не была направлена против этих двух субъектов, а просто возникла как явление.
- В нашей жизни за всё надо платить, - выдал потёртую от употребления штампованную фразу Де Лузьер, и настойчиво ткнул меня в грудь компом.
- Нет, - сказал я и сделал шаг назад.
- Заплатите! - раздался за моей спиной шепелявящий голос.
Я обернулся. Передо мной стоял Младший Брат Департамента Инквизиции Максимус Скот и улыбался, демонстрируя выщерблены на месте передних зубов.
- Максимус, а в окончании вашей фамилии одна или две буквы «т»? - спросил я его.
- Одна, - ответил он, и его кулак стремительно въехал мне в живот.
Я согнулся пополам и словно аквариумная рыбка, изъятая из искусственной водной среды, открывал рот в поисках того, чего в естественной среде давно уже не было – воздуха, до тех пор, пока не потерял сознание.…
3
Темнота. Мне казалось, что я в абсолютной темноте, безвоздушном пространстве космоса, где-то на окраине Вселенной, где нет звёзд и газовых скоплений, способных наградить надеждой – породить или возродить Жизнь.
Но это было неправдой – в космосе нет звуков, поскольку нет воздуха в его духовном, физическом и химическом значении. А я слышал звуки, вернее один и тот же звук разбивающихся капель воды. Что это была за вода?.. Может быть, она проникала через плохие соединения труб, и капля за каплей иссушала водные источники, предвещая всеобщую засуху и смерть? А может быть, это была другая «вода»?.. Влага, конденсирующаяся из окружающего нас «эфира», которым «дышат» наши поступки, стремления, планы на будущее, надежды на доброту и любовь. То есть тот смысл, который мы старательно ищем даже в непроглядной темноте. И чем больше из этого «воздуха» уходит «влаги», тем беднее смысл нашей жизни.…
Я вздохнул и почувствовал, что лежу на каменном полу. Моя щека располагалась на чём-то холодном, шершавом и слегка покалывающем, причиняя неудобство. Приподнявшись на локте, я провёл ладонью по тому месту, где была моя щека, и ощутил кончиками пальцев маленький камушек, почти соринку. Взяв пальцами камушек, я некоторое время крутил его подушечками пальцев, не понимая, зачем я это делаю?..
«Почему ты во всём пытаешься найти смысл?» - спросил я самого себя и засмеялся. Вернее мне казалось, что я смеюсь, а на самом деле это были сиплые выдохи пробитых мехов, не способных раздуть огонь в очаге кузнеца.
Пока я содрогался в «смехе», камушек выпал из пальцев. Найти его в темноте было нереально. Вот это слово: «нереально»! Почему?.. Потому что твои ощущения реальны, а то, что ты не можешь почувствовать окружающий мир в своём сознании – нереально. Метафизика?.. Да, это похоже на метафизику, на божественность сознания, метущегося в абсолютной темноте, где нет даже зачатков бытия.…
От позы, в которой я находился, стало неудобно. Локоть начал болеть. А холод, исходивший от каменного пола, проникал в тело, пытаясь превратить его в камень. И было непонятно, этот камень надо «собирать» или «разбрасывать»?..
Я приподнялся на колени, и на четвереньках стал двигаться в сторону, откуда доносился звук капели.
Капли падали на пол недалеко от стены, около которой я сел, привалившись к ней спиной.
Капли продолжали капать, напоминая собой часы, отмеряя ушедшее время.
Я вытянул ладони, ловя капельки «часов». Но я ловил ладонями только прошлое, даже настоящее было мне невидимо в этой темноте.…
Нет, не хочу вспоминать прошлое. Потому что когда-то оно виделось прекрасным, как собственная жизнь с высоты утёса. Это если вы стоите на утёсе. А если время пребывания на вершине прошло?.. И хотите вы этого или нет, но начинается спуск, всё быстрее, быстрее, быстрее.… Страх приходит позже, когда изменить уже ничего нельзя. И ты в этом случае либо растворяешься в страхе, либо растворяешь в нём других.…
Я перестал ловить капли, опустил уставшие и подрагивающие руки на ноги, и закрыл глаза. Быть в собственной темноте намного приятнее и комфортнее, чем в вечной ночи бытия, которая заражает тебя декомпрессией….
Сколько я так просидел?.. Не знаю…. Минуту?.. Мгновение?.. Вечность?.. Капли, отмеряющие время, не могли мне этого сказать. В них не было того ради чего живёт человек – счётчик. Без счётчика бытие человека теряет смысл, ведь невозможно ничего подсчитать, составить, так сказать, начальный, промежуточный и окончательный баланс. Это порождает тревогу, смятение и даже безумие….
Капли продолжали капать, превратившись из часов в метроном, задавая свой своеобразный ритм жизни в темноте. Я прислушался к нему и то ли задремал, то ли впал в беспамятство, стремясь отгородиться от моего тела, страдающего лихорадкой.…
«Ш-ш-ш-ш-ш», - прокатилось то ли во мне, то ли по той темноте, где я пребывал.
Я открыл глаза. В давящей темноте, словно в глубинах холодного и мёртвого моря, статично висело множество изумрудных «пылинок». Казалось, эти микроскопические существа живут в этих глубинах, довольствуясь тем, что предоставила им скудная ограниченная давлением жизнь.
Потом эти «пылинки» начали слегка колебаться, и это уже были звёзды-пульсары, а окружающее меня пространство превратилось не в глубины моря, а космос. Я сидел где-то с краю, и словно Бог или Демон наблюдал, как звёзды-пульсары пытаются вырваться из установленной, узаконенной, то ли мной, то ли бытием, кристаллической решётки правил существования всего сущего….
«А если я устанавливаю правила? – с сомнением, спросил я самого себя. – Если я творец самого себя?.. Если всё окружающее имеет право быть творцом самого себя? – Всё более и более набираясь смелости, спрашивал я самого себя. – Почему я не отпускаю себя и всё сущее на волю?»
У меня не было ответа на эти вопросы….
Когда-то давно, когда жизнь выдвигала простые вопросы, за которыми следовали логичные и прозаичные до сухого хруста ответы, отец сказал мне: «Иногда лучше делать, чем отвечать. Потому что между вопросом и ответом всегда есть пауза. А пауза порождает бездействие»….
Мы уже давно стали другими. Я уже не тот, когда возникали простые вопросы. Отец также изменился и куда-то исчез. Где он сейчас?..
Я помотал головой из стороны в сторону, то ли пытаясь, то ли надеясь, избавиться от мыслей и наваждения в виде «пылинок». Но ни мысли, ни «пылинки» не исчезли, породив дополнительную странность: «пылинки» двигались и превратились в зигзагообразные росчерки света.
Я засмеялся. На этот раз смех был настоящим и лёгким, словно кто-то высвободил меня от давящей темноты. Почему? Потому что я увидел движение звёздных и газовых скоплений, которые стремились к ядру Галактики.
«Это моя или чужая Галактика?» - подумал я, наблюдая, как формируется шар, в котором блестели тысячи, а может быть миллионы маленьких разноцветных точек моего или чужого бытия.
«Да, какая разница!» - сказал я самому себе, потому что мир невозможно разделить на «своё» и «чужое». Когда начинают его делить – пропадает целое.
Шар уплотнился, превратившись в идеальную модель вечности. Затем его контуры стали меняться, показывая мне, что идеал не терпит застывших форм. Появился овал лица, парящие на ветру волосы, а устремившиеся вниз «звёздочки» сформировали тело….
Это была Áнгела. Об этом я догадался ещё раньше, чем закончилось преображение. Почему?.. Потому что если ваше существо приобрело опыт, то рефлексы гораздо эффективнее разума. Рефлекс не рассуждает. Рефлекс действует.
Она засмеялась. И снова, словно в уже другой жизни, в окружающей темноте прозвучал её звучный, как колокольчики, смех. Он также как тогда в моём неуютном доме, пронёсся по всему помещению, закручиваясь в эллипс, подсказывая, что углы жизни мы выстраиваем сами.
«Как ты здесь?» - спросила Áнгела, подошла и села рядом со мной.
Я посмотрел сначала на неё, затем огляделся вокруг.
«Отзвуки» света, которые исходили от Áнгелы, слегка рассеяли мрак, порождая неясную «категорию» света: густой, ощущаемый скорее пальцами, чем взглядом, сумрак. В нём чувствовались стены, потолок и дверь. Они источали влагу и холод, уничтожая зачатки тепла, пробивавшегося сюда неведомыми для меня путями. Ближе к двери, формируя единое целое, ощущались стол и кресло. Над столом, в потолке, словно неуверенные мазки художника, слегка отражая «звёздочки» Áнгелы, было что-то то ли стеклянное, то ли пластиковое.
«Странно, как я не задел эту конструкцию, когда перебирался к этой стене?» - возник в моей голове прагматичный вопрос человека, мысленно моделирующего боль от столкновения со столом.
Áнгела снова засмеялась, но тон изменился. В нём было больше печали, а может быть частичка горечи. А может мне это только казалось, ведь проявления чужой жизни мы всегда пытаемся подстроить под свою гармонию. Потому что, если постоянно резонировать с окружающим миром, включается программа самоуничтожения….
