- Да присядьте ж наконец!
И то - правда: молодой человек беспрестанно вскакивал и нервно кружил вокруг столика. Его немыслимо длинный шарф мел полы, хлестал посетителей по щекам, а иногда и вовсе опрокидывал фужеры с шампанским на атласные подолы визгливых кокоток. Раз он зацепился за гусиный плюмаж и волочил удивленную птицу вплоть до туалетной комнаты.
- Отчего же, могу и присесть, - юноша рухнул на стул, достал огромный платок. На миг лицо скрылось за сероватой занавесью, под которой угадывался длинный чувственный нос. От частого соприкосновения с грубой тканью нюхательная оконечность покраснела и кое-где покрылась заурядными прыщами (ничего удивительного, ибо Поэт страдал хроническим насморком по причине дырявых башмаков и частых романов с неумелыми гимназистками).
- Так-то лучше, - толстяк перестал вертеть головой и отпил большой глоток Сельтерской, - у меня от вас косоглазие может случиться.
- Водки хочу. Закажите мне водки, - Поэт затолкал платок в брючный карман, - И мяса.
- Айяйяй, - толстяк поморщился (прозаик давно мучился подагрой), - Человек! Сто пятьдесят и котлету. Вам с горошком или с консервированной кукурузой?
- С мясом. У меня белковое оголодание.
- Айяйяй, молодой человек. Нет такого слова - «оголодание».
- Слова, может, и нет, но есть от этого меньше не хочется.
На открытой веранде приморского ресторана царила атмосфера сытого праздника. Запахи подгоревшего шашлыка, спутавшись с ароматом жасмина, опадали на захватанные солнцем груди и плечи, бахромили розовые уши, щекотали выстриженные ноздри. В недрах луженых желудков лениво бродило Цымлянское, рвалось на волю Игристое, мрачно сопел коньяк-аксакал.
Распахнулась дверь в зал, и вместе со звуками популярного танго по дощатому настилу застучали высокие каблучки. Застыли дамские лица. Зацокали языки кавалеров.
- А вы говорите, форма пустяк, сюжет вторичен... Эмоции вам подавай, - толстяк обтер лысину, - А откуда им взяться? коль формы не те, сюжетная линия размыта. Нее, батенька, увольте. Читатель привык судить по одежке.
Собственно «одежки» на новой посетительнице было немного – так, пару пустяков. Один - вызывающе открытый - обтягивал соблазнительную провокацию, второй венчал умопомрачительную прическу. Ах да - третий. Ну, он являлся как бы естественным продолжением бесконечности и решительно гвоздил в пол любые сомнения.
- Имеете что-нибудь возразить?
Ответить сразу Поэту долго не удавалось – мешала котлета по-киевски. Нарядная куриная кость торчала изо рта на манер детского кулачка, причем манжетка явно теснила и на вырост уже не годилась.
- Эх, - Прозаик заерзал, - где мои… - пожевал губами, - хотя бы… - почесал затылок, - эх…
И только когда расхожий деликатес лишился последней калории, Поэт вновь обрел дар речи, при этом взгляд его продолжал преследовать незнакомку попятам, словно убогий целителя-самозванца.
- Красивая сучка, ничего не скажешь.
- Отчего же сразу «сучка»?
- Вы постоянно придираетесь. То не так и это не эдак. Ну вызывает она во мне такие эмоции, что с того? Попросите, лучше, повторить. Котлету не обязательно.
Тем временем посетительница продефилировала глубь террасы и уселась за свободный столик. Публика продолжила жевать, обсуждая вновь прибывшую (а чем еще прикажете заняться долгим, как кинематографический поцелуй, южным вечером?) Женщины обвиняли незнакомку в вульгарности чересчур откровенного наряда, мужья благоразумно поддакивали и совсем некстати вздыхали.
От выпитого юноша слегка раскраснелся, к нему вернулась присущая заурядностям самоуверенность и нахальство.
- Вот вы все мнетесь, мнетесь… нет бы подойти и пригласить даму составить компанию одинокому господину... поклоннику безупречных форм, так сказать, - Поэт достал длинную папиросу, лихо заломил мундштук и нарисовал в воздухе подобие песочных весов.
- Во-первых, я некоторым образом женат, - толстяк засопел от возбуждения, - во-вторых, возраст, знаете ли… Вам было бы сподручнее…
- Мне не по зубам – денег едва на трамвай наберется. Нет, мой удел мечтательные барышни и состоятельные дамы бальзаковского возраста. Ну же, смелее! Могут перехватить.
- А вдруг она кого-то ждет? Супруга, например?
- Нерешительность – ваш бич. Именно он толкает на написание скучнейших романов, где развязка прячется так далеко и надежно, что поиски равносильны самоубийству посредством чтения руководства по садоводству… - фраза вызмеилась из Поэта не окончательно: ее хвост застрял между мыслями «повторить» и «как не хочется ночевать на пляже».
Толстяк не обиделся, напротив – в порыве благодарности заказал еще 150 и оливки.
- Видите ли, чтение сродни пищеварению – не терпит спешки. Занятие сие участь людей праздных, предпочитающих действию осмысление. Короткие же, хлесткие миниатюры понукают к решительным и зачастую опрометчивым поступкам. Стишки ваши, фривольные, - их ближайшие родственники. Пейте, не тушуйтесь. В юности и я грешил подобными экзерсисами, ничего кроме язвы и поругания не нажил.
Поэт бросил взгляд на блюдце с закуской, прикинул в уме и, не торопясь, налил полную стопку.
- Корни остракизмы мне понятны, проходили, а происхождение язвы - не совсем.
Маслины, хотя и зеленые, пришли в движение: они перекатывались, хватались за бока, давясь беззвучным смехом. Толстяк, как и большинство упитанных сограждан, проявил большую сдержанность и чувство такта.
- Какой, вы в сущности неспелый. Ею меня одарили экзальтированные поклонницы этого, с позволения сказать, способа интриговать. Так что ваш досадный ринит есть не более, чем предтеча.
- Я и слов таких не знаю, - Поэт налег на штофчик, - ринит – гранит-ланит… с «предтечей» посложнее будет…
- Ринитом искалечен, подойдет?
Ответ спугнула стайка впорхнувших лицеисток. На каникулах им дозволялось гулять дольше обычного и барышни искали любой повод показаться. В этот раз они выбрали мороженное.
Поэт вытянулся струной, застыл с оливкой на полпути и чудным образом напомнил стойку легавой с подогнутой передней лапой.
- Вижу вам еще гундоносить и гундоносить. Не стану мешать, - толстяк положил на стол салфетку, - Человек! Запишите на мой счет.
21.05.17
© Copyright: Владимир Фомичев,
2017 Свидетельство о публикации №217052102245
