Опубликовано: 01 января 2018 21:22

«ПУШКИН в МЕРУ ПУШКИНЬЯНЦА» — V

Неизвестный художник

 

«ГАВРИЛЬЯДА» КАК ЧАСТЬ ЗАГОВОРА ПРОТИВ ПОЭТА

(или как уничтожалась человеческая репутация Пушкина)

 

Глава пятая

"А тьма вокруг русского гения всё сгущалась и сатанела"…

Евгений Обухов-Петрик

"Мужайся ж! презирай обман, стезею правды бодро следуй!"

Пушкин, 1824

 

Часть первая — ДОЗНАНИЯ

 

Во всю дорогу размышлял я о допросах, меня ожидающих, обдумывал свои ответы, и решился перед судом объявить сущую правду, полагая сей способ оправдания самым простым, а вместе и самым надежным.

Пушкин "Капитанская дочка"

Ложь обличает слабую душу, беспомощный ум, порочный характер.

Фрэнсис Бэкон

 

Берясь за «Гаврильяду» с надеждой доказать, что Пушкин к сей богохульной поэмке не причастен, я еще не представляла, с какой паутиной заговора мне придется столкнуться! Но, перечитав множество материалов, — обнаружила (за исключением двух-трех современных и нескольких отрывков из прошлых публикаций) единый вектор «исследований».

От Герцена-Огарёва до Брюсова и от Бартенева до Томашевского — все исследователи и публикаторы были озабочены совсем не адвокатскими вопросами. Мыслящих по формуле «он мал, как мы, он мерзок, как мы..» - интересовало:

а) каковы есть-были произведения-прототипы, навеявшие «Пушкину» позорный сюжет;

б) в каком году писано «им» кощунственное «благовещение»;

в) признался ли Поэт в своем авторстве в тайном письме Царю;

г) наконец, – какой вариянт выбрать для печати…

Откуда они, к слову сказать, взялись — эти «вариянты»? Ни автографа, ни черновика в глаза не видали, а вариянты посыпались, как черти из кочегарки! Да, да, сейчас мне академисты объяснят: мол, поэмка-то в списках ходила, а в них – кто во что горазд... Вот именно!

И только две, по-видимому, непрофессиональные (как и ваша покорная…) исследовательницы искали доказательств, отвергающих авторство Поэта! Это — Нинель Эпатова и Татьяна Щербакова (жанр журналистки Щербаковой ближе к историческим хроникам). Жму вашу руку, Отважные, – жму ее за доверие Поэту, а не его клеветникам! Понимаю, конечно, и вижу уже, что найти прямых доказательств трудно – всё подчищено, подделано, сглажено или уничтожено! Но за ваш благородный порыв — спасибо! От адвокатуры мужской мало что нашлось, кроме фамилий и пары фрагментов: Н.П. Барсуков, Н.Я. Стародум (Стечкин), В.В. Каллаш, современный писатель В.Н. Кедров… Впрочем, последний, озаботился тем, чтобы в питерское издание Пушкина эта порнография не попала. И за то спасибо! Собчак посодействовал…

Что ж, будем искать, копать, анализировать и — защищать, ибо искать будем, как адвокаты, а не как обвинители!   Каменщики – с циркулем-наугольником, а мы – с саперной лопатой.  

В этой главе нам придется несколько раз читать фрагмент из пушкинского высказывания, потому приведем его целиком: «Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы, — иначе» (из письма Пушкина Вяземскому о Байроне; ноябрь 1825) .

  

Итак, Александр Сергеевич четырежды был допрашиваем по серьезным вопросам: первый раз Милорадовичем по инициативе Аракчеева, при Александре Первом (пожалуй, генерала Милорадовича можно даже причислить к друзьям Поэта – этот благородный серб не жаловал Аракчеева, но оценил благородство Пушкина), и трижды Николаем и/или его жандармами III Отделения:

1) по делу о всяческих вольностях в стихах и эпиграммах (в т.ч. на Аракчеева, затрагивая и самого Александра I: «Ура! в Россию скачет кочующий деспот») в 1820, за что – и отправился в Кишинев. Ситуация также связана с клеветнической сплетней о том, что Пушкин якобы был высечен Тайной канцелярией. Оскорбленный до глубины души Поэт, искал вызывающего способа отомстить обидчику (Толстому-Американцу), сделав это отмщение гласным, о чем позднее и сообщил в черновом неотправленном письме Александру (1825), несколько строк которого мы цитировали в Первой главе. Видимо, исходя из этого письма, некоторые господа пушкиньянцы и трактовали персонажей «Гаврильяды», как – самого императора и прочих придворных особ. Письмо доступно в сети. 

2) по делу о причастности/непричастности к декабристам (8 сентября 1826),

3) по делу «Андрея Шенье» (в течение всего 1827, и даже еще в 1828, включая август).

4) по делу об авторстве «Гаврильяды» (всю вторую половину 1828).

То есть три этих года подряд Пушкин подвергался разбирательствам, а с 1820-го (с Кишинева) и до конца жизни (17 лет!) находился под негласным надзором полиции («секретный надзор» был отменен только в 1875 году!), причем, полиция это делала не по приказу Царя Николая, а по тайной инициативе Бенкендорфа! Бенкендорф состоял в тесной связи с Нессельродом, ну а Нессельрод был главным манипулятором последней дуэли Пушкина. Так-то присматривают на земле за воплощенными Ангелами! Да что ангелы — самого Бога на Кресте уморили!

Кстати, имячко непутёвой поэмки по всей главе (даже и в цитатах, кроме пушкинских) будет иметь транскрипцию – Гаврильяда, дабы не уподобляться нам иудеям, нарекшим Сына Человеческого Ииисусом!

Ну вот. О трех первых «делах» мы уже поговорили в предыдущих главах. Приступим, помолясь, к самой запутанной теме расследований — к треклятой «Гаврильяде». «Предмет богатый», говоря словом Поэта: спорный или бесспорный, печалящий или радующий друзей или врагов, читателей или «пушкиньянцев». Написано об этом хульном скетче уйма всего и даже найдено в нем нечто «возвышенное и утонченное» (Огарёвым, к примеру) — как-то ж надо богохульникам мотивировать собственное нецеломудрие!

А что же нам, сегодняшним, об этом «деле» достоверно известно? Попробуем классифицировать и отобрать главное.

 

Почти официальные сведения

В июне 1828 года крепостные отставного штабс-капитана Валентина Митькова (брата декабриста Михаила Митькова) якобы подали митрополиту петербургскому Серафиму жалобу на то, что барин «развращает их в понятиях православной веры», прочитывая им сочинение под заглавием «Гаврильяда», и представили список. Митрополит Серафим (Глаголевский) довел до сведения правительства о существовании непристойной поэмы через статс-секретаря Николая Назарьевича Муравьева, который в свою очередь сообщил о том в письме – графу П.А. Толстому (от 29 июня 1828 г.).

По распоряжению Николая I для расследования дела была назначена специальная группа под председательством графа П.А. Толстого, которая вошла в состав Временной верховной комиссии (высший орган управления по случаю отъезда царя на войну с Турцией), во главе с В.П. Кочубеем, П.А. Толстым, А.Н. Голицыным. Все трое Поэта не жаловали.

 

1) Почему на дознание сразу был вызван Пушкин и допрашивался ли кто-то из поэтов еще – пушкинистам неизвестно (предполагается, что произведеньице было подписано именем «автора»), но в первых числах августа 1828 на допрос был вызван именно Пушкин.

Сухо и строго (по определению Гроссмана), держа перед глазами документ, губернатор Голенищев-Кутузов предложил Пушкину «во исполнение высочайшей воли» дать ответ власти: им ли писана поэма, известная под названием «Гаврильяда»?

Пушкин: «В первый раз видел я «Гавриилиаду» в Лицее в 15-м или 16-м году и переписал ее; не помню, куда ее дел, но с тех пор не видел ее».

.

2) 19 августа 1828 года Пушкин, будучи снова вызван к петербургскому военному губернатору, услышал следующее:

«Государь император соизволил поручить мне спросить у вас,- заявил Голенищев-Кутузов,- от кого получили вы в 1815 или 1816 году в лицее поэму «Гаврильяду», ибо открытие автора уничтожит всякое сомнение по поводу обращающихся экземпляров сего сочинения под вашим именем».

Пушкин письменно (со слов «III Отделения»): «Рукопись ходила между офицерами Гусарского полку, но от кого из них именно я достал оную, я никак не упомню. Осмеливаюсь прибавить, что ни в одном из моих сочинений, даже из тех, в коих я наиболее раскаиваюсь, нет следов духа безверия или кощунства над религиею. Тем прискорбнее для меня мнение, приписывающее мне произведение столь жалкое и постыдное».

После слов «я никак не упомню» один из советских пушкинистов Л.П. Гроссман вставляет фразу: «Мой же список сжег я, вероятно, в 1820 году». Полагаю, эта фраза — фальшивка, ибо она противоречит первому показанию Поэта: «не помню, куда ее дел, но с тех пор не видал ее». Спрашиваем господ пушкинистов: как можно в 1820-ом сжечь ТО, что ты больше «не видел с 1816-го»? Даже если кто-то желает думать, что Пушкин «запирался и лгал», то этот «кто-то» должен согласиться с тем, что Поэт не мог быть непоследовательным в собственных же «ложных» или не ложных показаниях.

Возможно, фразочка сия — очень ранняя врезка, скопированная Вересаевым (а она фигурирует в его книге «Пушкин в жизни»). Кем и зачем она врезана? Возможно, самим III Отделением – чтобы сбить со следа каждого, кто пожелает искать правду, то есть — чтобы внести путаницу не только в расследования пушкинистов первой-второй волны, но и в будущие расследования авторства поэмы новыми пушкиноведами. Так и случилось: Вересаев взял эту вставку-добавку в «Деле», Гроссман процитировал Вересаева, за Гроссманом повторил Бонди, за Бонди… далее везде, как любит сказать Юнна Мориц.

У Вересаева цитата подписана: «П.В. Голенищев-Кутузов (петерб. военный ген.-губернатор) — гр. П.А. Толстому (главнокомандующему в столице), 28 авг. 1828 г. Дела III Отделения, 80»«Дело III отделения о «Гаврильяде», полностью было опубликовано в 1906 г., 

Этот источник 1906 года мною не найден, и проверить пока нет возможности. Вернее, в интернет-магазине "Дело" купить можно, но нет уверенности, что найдешь то, что нужно, ибо "содержание" книги отсутствует. У Нинель Эпатовой есть цитаты из «Дела III Отделения», однако, именно цитата с фразой о сожжении Пушкиным списка «вероятно в 1820 году» не имеет ссылки на страницу. Впрочем, в повторной цитате указана страница 332. Но ведь и в публикацию 1906 года она могла быть кем-то внесена. Скорее же всего, она вписана самим Третьим Отделением (доказательство увидим ниже)! Во всяком случае, вектор поиска обозначен. ИТАК, ЭТО ЛОЖЬ ПЕРВАЯ!

Что еще мне показалось странным у Вересаева: 1) что цитируется не всё дознание, а только один этот день, и 2) что цитата помещена некоторым нелогичным образом — в том же сообщении снизу подверстана информация еще и об «Андрее Шенье»! С какой стати? По «Шенье» Пушкин допрашивался в предыдущем, 1827 году, и дело было закрыто! Или – чтобы опять туману напустить? Впрочем, людям Бенкендорфа было выгодно подверстать сюда еще и старое Дело.

Кстати А.В. Дубровский кое-что уточняет в своей диссертации: в 1826 году, привлеченный Бенкендорфом к политическому сыску генерал-майор И.Н. Скобелев, с помощью созданной им секретной агентуры осуществил явную фальсификацию запрещенных строф элегии «Андрей Шенье». Пушкинские стихи не имели никакого отношения к декабрьскому восстанию, но один из агентов Скобелева, А.Ф. Леопольдов, приписал к ним заголовок: «На 14 декабря» и стал распространять как антиправительственное произведение. Следствием жандармской провокации стал громкий политический процесс «О стихах на 14-е декабря».

Больше подобных казусов в книге Вересаева я не заметила. Совпадение? Вряд ли! Мы уже знакомы с подобными «совпадениями» вокруг Пушкина.

 3) 2 октября 1828 года Пушкин был вызван в третий и последний раз, но уже к председателю этой специальной комиссии, для прочтения ему новой «высочайшей» резолюции (напомним: дело тянулось по причине отсутствия Николая в столице, отбывшего к театру военных действий. С ним был и Бенкендорф).

Итак, Пушкин предстал перед главнокомандующим Санкт-Петербурга и Кронштадта графом П.А. Толстым, который зачитал ему царскую резолюцию:

«Призвать Пушкина к себе и сказать ему моим именем, что, зная Пушкина лично, я его слову верю. Но желаю, чтобы он помог правительству открыть, кто мог сочинить подобную мерзость и обидеть Пушкина, выпуская оную под его именем».

«Позволено ли будет написать прямо письмо царю?»,- спросил Поэт графа Толстого. Получив утвердительный ответ, Пушкин написал письмо «на высочайшее имя», запечатал сургуч личной печаткой и передал Главнокомандующему. «Комиссия положила, не раскрывая письма сего, представить оное его величеству» (С. Сухонин. Дела III отделения, с.343).

«Сквозь официальный текст (Дела) просвечивает очень многое: Пушкин в присутствии очень важных особ долго молчит и размышляет (что производит, очевидно, неблагоприятное впечатление и вносится в протокол); затем-спрашивает у министров, можно ли ему их "игнорировать": он согласен беседовать только с государем и подчеркивает это запечатыванием письма. Комиссия, имевшая право читать в это время все, что шло на имя Николая, в данном случае не решается своевольничать» Эйдельман.

Долго ли «молчал и размышлял» Пушкин мы, видимо, уже не узнаем – ведь эти глаголы тоже моги быть сочинены дознаванцами III Отделания. А Поэт, думается, еще накануне очередного допроса решил писать Царю. Зачем ему было «долго молчать и размышлять»!

Таким образом, содержание письма никому, кроме Пушкина и Царя, неизвестно, а все попытки его воспроизвести, цитировать и на него ссылаться суть домыслы, вымыслы, подделка!

.

4) 31 декабря того же года (по общепринятым сведениям) резолюцией Николая I: «Мне дело подробно известно, и совершенно кончено» — в «деле» о «Гаврильяде» была поставлена точка. Ответ Государя лично Пушкину, видимо, был передан Толстым устно, т.к. дневниковая запись А.С.П. о письменном ответе не упоминает. Но и дата ответа Царя у Поэта другая: «16 окт. 1828. С.П.Б. Ям.33. Гр. Т... от Гос<ударя>» — запись сделана под беловым автографом завершающих стихов первоначальной редакции третьей песни «Полтавы». Веря Пушкину, внесем эту дату!

Дата же 31 декабря 1828 года – ответ Царя на докладную записку статс-секретаря Н.Н. Муравьева о новых распоряжениях к отысканию автора “Гаврильяды” (видимо, комиссия решила продолжать поиски). Царь наложил резолюцию: “Мне дело подробно известно и совершенно кончено”. Т.е. этот ответ Николай дал не Пушкину, а Муравьеву. Отсюда – публично известная точность фразы!

Были в процессе дознания по «Гаврильяде» и другие допросы, о которых почти нигде не упоминается. К примеру, допрашивал Поэта «с пристрастием» Министр просвещения, князь Александр Голицын. И по поводу богохульной поэмки, и по поводу злой эпиграммы  Пушкина (1823 года) на министра-гомосексуалиста:

Вот Хвостовой покровитель, Вот холопская душа, Просвещения губитель, Покровитель Бантыша! Напирайте, бога ради, На него со всех сторон! Не попробовать ли сзади? Там всего слабее он.

За допрос «с пристрастием» Пушкин даже вызвал Голицына на дуэль 28 августа 1828 года. Однако дуэль была отменена и не состоялась стараниями Ф. Глинки. Все знают, что Поэт был вспыльчив и скор на дуэль: поединков было у него, по одним сведениям 29, по другим – 33 (включая последний), но многие из них окончились примирением еще «до того». Во всех остальных случаях дуэлянты стреляли в воздух. Пушкин никогда не стрелял первым, а то и вовсе приходил с незаряженным револьвером «полакомиться черешней». «Пушкин всякий день имеет дуэли,- писала Екатерина Николаевна Карамзина князю Вяземскому незадолго до ссылки поэта на Юг,- благодаря бога они не смертоносны, бойцы всегда остаются невредимы».

И вот именно с подачи Голицына возник еще один источник лжи об «авторстве Пушкина». Хотя расследование о «Гаврильяде» и было делом секретным, тем не менее, члены Комиссии не очень-то соблюдали тайну. Так, А.Н. Голицын рассказал об этом следствии своему сотруднику Ю.Н. Бартеневу (1792 - 1866) [это еще не "наш" Бартенев; где-то мелькнуло, что – родственник, а может, просто однофамилец. - С.С.], который записал 30 декабря 1837 (аж через год после убийства Поэта!): «Управление князя Кочубея и Толстого во время отсутствия князя. Гаврильяда Пушкина. Отпирательство Пушкина. Признание. Обращение с ним государя. — Важный отзыв князя, что не надобно осуждать умерших». Чистейшая от-себятина!

Кстати, Натан Эйдельман отмечает, что «в архиве Синода не осталось почти никаких следов дела о "Гаврильяде", которое, казалось бы, прямо касалось церковных властей: все делопроизводство сосредоточивается в III Отделении (sic!), а также, попутно, вторично – в делах II отделения императорской канцелярии и Военного министерства».

Митрополит Серафим (Глаголевский)

 

Одним словом, локомотив клеветы по уничтожению репутации Поэта, запущенный Бенкендорфом, уже шел полным ходом!

Подытожим без комментариев

1) Начало августа 1828 года. П.В. Голенищев-Кутузов предлагает Пушкину «во исполнение высочайшей воли» дать ответ власти: им ли писана поэма, известная под названием «Гаврильяда»?

Пушкин: «В первый раз видел я «Гавриилиаду» в Лицее в 15-м или 16-м году и переписал ее; не помню, куда ее дел, но с тех пор не видел ее».

2) 19 августа 1828 года. П.В. Голенищев-Кутузов сообщает: «Государь император соизволил поручить мне спросить у васот кого получили вы в 1815 или 1816 году в лицее поэму «Гаврильяду», ибо открытие автора уничтожит всякое сомнение по поводу обращающихся экземпляров сего сочинения под вашим именем».

Пушкин: «Рукопись ходила между офицерами Гусарского полку, но от кого из них именно я достал оную, я никак не упомню. Осмеливаюсь прибавить, что ни в одном из моих сочинений, даже из тех, в коих я наиболее раскаиваюсь, нет следов духа безверия или кощунства над религиею. Тем прискорбнее для меня мнение, приписывающее мне произведение столь жалкое и постыдное».

3) 2 октября 1828 года. Граф П.А. Толстой зачитывает Поэту резолюцию Царя: «Призвать Пушкина к себе и сказать ему моим именем, что, зная Пушкина лично, я его слову верю. Но желаю, чтобы он помог правительству открыть, кто мог сочинить подобную мерзость и обидеть Пушкина, выпуская оную под его именем».

Пушкин: «Позволено ли будет написать прямо письмо царю»? Получив согласие, Поэт пишет, запечатывает и отдает письмо.

4) 16 октября 1828 года. Граф П.А. Толстой передает Пушкину устный ответ Николая I. Содержание письма Пушкина и Ответ Царя неизвестны.

Император поставил точку, но ее не поставили враги и клеветники Поэта — ни недруги-современники, ни недруги-«пушкиньянцы». Доныне пляшет бесовская камарилья на костях Александра Сергеевича, цитируя друг друга, и мороча доверчивого читателя, — начиная даже с того, что нигде не нашла я собранную воедино историю допросов по «Гаврильяде» (всё раздергано по фразам, и многое искажено). Немало ушло времени, чтобы эти данные собрать и, насколько возможно, сверить с наиболее авторитетными источниками тексты диалога между Царем и Поэтом.

С.В. Березкина подтверждает исключительные «старания» III Отделения о судьбе Поэта, как при жизни его, так и посмертно: «В 1874 году на страницах «Русской старины» появилась большая анонимная статья под названием «Александр Сергеевич Пушкин». Ее автором был Михаил Максимович Попов (1800—1871). В 1839 году причислен к III Отделению начальником 1-й экспедиции, с 1841 года чиновник особых поручений, с 1858 года тайный советник, с 1865 года в отставке.

Чем же была интересна статья Попова? История с ней представляется достаточно загадочной. Именно в 1-й экспедиции, находившейся в ведении Попова, хранилось дело № 62 о Пушкине, начатое в 1826 году и составлявшее в полном объеме 255 листов. В нем содержалось около трех десятков писем Пушкина в подлинниках и примерно столько же ответных писем ему А.X. Бенкендорфа, М.Я. фон Фока, А.Н. Мордвинова (естественно, в канцелярских отпусках, т.е. черновиках); кроме того, в деле имелись ценнейшие в биографическом отношении документы из различных ведомств, касавшиеся надзора над поэтом, его имущественных и книго-издательских дел (в том числе посмертных), высочайшей цензуры, агентурной слежки.

Появление в печати статьи Попова планировалось в III Отделении как удар по репутации Пушкина, которого прогрессивная русская критика, и прежде всего в работах В.Г. Белинского, вознесла на огромную высоту. В 1855 году появились «Материалы к биографии Пушкина» Анненкова, обострился интерес к его творчеству…

 

В 1856 году не удалась попытка нанести — посредством «развенчания» Пушкина — удар по идеологии нового поколения. Тщательно планируемая видным деятелем III Отделения «утечка информации» не состоялась из-за каких-то служебных трений. Удар задумывался слишком изощренный и смелый! В 1874 году статья Попова уже не могла сыграть предназначавшуюся ей роль, поскольку пушкинский культ стал неотъемлемой частью русской культуры. Пушкину уже была не страшна публикация «компрометирующих» его материалов из архива III Отделения». От себя добавим: наш Бартенев в этом «деле» М.М. Попова принял самое активное участие. 

В.П. Кочубей – П.А. Толстой – А.Н. Голицын

 

 Часть вторая — ВЫМЫСЛЫ.. ДОМЫСЛЫ.. ЗАМЫСЛЫ..  

  Все возмутительные рукописи ходили под моим именем,

как все похабные — ходят под именем Баркова

(из письма Вяземскому).

 

Вот перечень действительных или мнимых источников, по которым Поэту «шьют» авторство богохульного скетча:  

1) Поддельная копия никому, кроме Царя, не известного письма Поэта: ЛОЖЬ ВТОРАЯ

2) Планчик поэмки якобы набросанный Пушкиным, якобы в  Бессарабии и якобы — «6 апреля 1821 года»: «Святой дух, призвав Гавриила, описывает ему свою любовь и производит в сводники. Гавриил влюблен. Сатана и Мария»: ЛОЖЬ ТРЕТЬЯ

3) Письмо Пушкина П.А. Вяземскому от 1 сентября 1822: «..Посылаю тебе поэму в мистическом роде — я стал придворным»

3-а) и Письмо Пушкина А.И. Тургеневу от 7 мая 1821 из Кишинёва: «... Я привезу Вам за это сочинение во вкусе Апокалипсиса и посвящу Вам, христолюбивому мастеру поэтического нашего стада». Оба источника – ЛОЖЬ ЧЕТВЕРТАЯ

4) Письмо П.А. Вяземского А.И. Тургеневу от 10 декабря 1822 (с якобы переписанным фрагментом «поэмы»): «Пушкин прислал мне одну свою прекрасную шалость»ЛОЖЬ ПЯТАЯ

5) Письмо Пушкина П.А. Вяземскому от 1 сентября 1828: «Мне навязалась [новая <?> п<…> <?>] на шею преглупая шутка. До прав.<ительства> дошла наконец Гавриилиада; приписывают ее мне; донесли на меня, и я вероятно отвечу за чужие проказы, если кн. Дм.<итрий> Горчаков не явится с того света отстаивать права на свою собственность. Это да будет между нами». Начиная с «если», возможно, дописано Тургеневым. ЛОЖЬ ШЕСТАЯ

6) В библиотеке кн. Вяземского на экземпляре «Стихотворений» А.С.  Пушкина (res!) (Берлин, 1870) нашлась следующая надпись, сделанная его рукой: «У меня должен быть в старых бумагах полный собственноручный Пушкина список „Гаврильяды“, им мне присланный. Должно сжечь его, что и завещаю сделать сыну моему». Список этот никто никогда не видел! По сведениям же Модзалевского список существует до сих пор! ЛОЖЬ СЕДЬМАЯ

7) П.И. Бартенев, «со слов друзей поэта», оставил в веках: «Уверяют, что он позволил себе сочинить её просто из молодого литературного щегольства. Ему захотелось показать своим приятелям, что он может в этом роде написать что-нибудь лучше стихов Вольтера и Парни». ПОСТЫДНАЯ ЛОЖЬ ВОСЬМАЯ  

8) Записулька Ю.Н. Бартенева, от 30 декабря 1837, основанная на пасквиле, затаившего на Пушкина злобу, А.Н. Голицына: ЛОЖЬ ДЕВЯТАЯ

9) Письмо Пушкина А.А. Бестужеву, от 13 июня 1823 (из Кишинева): «...Тебе, кажется, более нравится благовещение, однако ж «Елисей» смешнее, следственно, полезнее для здоровья»: НОТА БЕНЕ

Прокомментируем по пунктам все эти ЛЖИ, из которых вырос Пушкин, как «автор» Гаврильяды:

ПУНКТ ПЕРВЫЙ. Répéter: содержание объяснительного письма Пушкина Николаю, в котором Поэт якобы признается в своем авторстве, никому, кроме царя, неизвестно. Автограф не сохранился, черновика и быть не могло (а если и был какой-нибудь «домашний», то, разумеется, Поэтом уничтожен), но это совсем не мешает оное цитировать аж до сего дня, что, к сожалению, чуть ниже придется сделать и нам.

О своем письме Поэт оставил пометку в Дневнике:

«2 окт. Письмо к ц<арю> le cadavre — Dorliska* вечер у кн. Dolg.».

Записано на листе с заключительными стихами первой песни «Полтавы» (фрагмент белового автографа) и датировано: «3 октября 1828».

«В 1951 г. в Государственном историческом архиве Московской области обрабатывался обширный фонд Бахметевых. Разбором его занималось несколько человек, среди них студент Московского архивного института В.И. Савин. В слежавшихся бумагах он обнаружил документ, подписанный Пушкиным».

Лицезрел сей документ и В.П. Гурьянов, автор объемной статьи на тему «письма», из которой мы возьмем несколько цитат.

ТЕКСТ ФАЛЬШИВКИ «Будучи вопрошаем Правительством, я не почитал себя обязанным признаться в шалости (sic!), столь же постыдной, как и преступной. Но теперь, вопрошаемый прямо от лица моего Государя, объявляю, что Гаврилиада сочинена мною в 1817 году.

Повергая себя милосердию и великодушию царскому есмь Вашего Императорского Величества верноподанный

Александр Пушкин 2 октября 1828. С. Петербург».

Весьма неточная для безупречного Пушкина формулировка: «Но теперь, вопрошаемый прямо от лица моего Государя»… Поэт и с самого начала, и до конца вопрошался от лица Государя — уже в первом дознании Пушкину было предложено: «во исполнение высочайшей воли» дать ответ! А лично с царем, в процессе дознания, Поэт не встречался!

В.П. Гурьянов: Публикуемые строки написаны на второй половине фабричного листа бумаги в лист (in folio) без водяных знаков. Первая половина листа отсутствует. Текст начинается с самого верха, без спуска.

Содержание письма и некоторое сходство почерка с почерком Пушкина первоначально породили надежду [sic!], что обнаруженное письмо к Николаю I в связи с делом о «Гаврильяде» является автографом поэта…  

Вообще, все версии домыслов об этой фальшивке возникли из варианта: якобы Царь вернул письмо Пушкина в архив. Однако, если бы так, то уж Николай II, озаботившийся поисками письма верно или неверно «поданного» Поэта, точно бы нашел его! А он НЕ нашел! Что из этого следует? Первое: Николай письмо в архив не возвращал и уничтожил его. Второе: письмо сознательно было уничтожено дознавателями, чтобы получить возможность состряпать нужную подделку. Желающих и могущих письмо уничтожить было предостаточно – даже и в самом III Отделении! Но зачем нужна была подделка? Видимо, настоящее письмо Пушкина не вписывалось в замысел очернителей или его все-таки никто, кроме Царя, не читал!

Далее Гурьянов излагает множество «авторитетных» соображений, возражений, соглашений, опровержений. Как то: неумелая подделка  (почерк не пушкинский), хотя налицо попытка воспроизвести характер руки Пушкина; элементы письма находятся в противоречии с графическим навыком; орфография слов „Гаврилиада“ и „верноподанныйне позволяет признать этот документ принадлежащим руке Пушкина или считать его за точную копию с письма Пушкина etc. «Самое наличие только половины листа, по-видимому, объясняется тем, что в архивах легко найти полулист старинной бумаги, но трудно достать целый нетронутый лист. Между тем совершенно непонятно, что же могло быть в начале письма, так как данная запись полностью включает все возможное содержание ответа Пушкина».

Последнее замечание Томашевского справедливо: ведь царь Николай резюмирует: «Мне дело подробно известно, и совершенно кончено». Не ради же красного словца говорит царь о подробностях письма. Однако в подделанной и подписанной от лица Пушкина «бахметевым» копии никаких подробностей нет, а только: «Гаврильяда» сочинена мною в 1817 году».  

С того времени,- пишет Гурьянов,- надолго утвердилось мнение, что «письмо к царю» из бахметевского архива — поддельное. Надолго, но не навсегда. Многие годы шла полемика пушкинистов, и многие из них пришли к выводу, что некто все же списывал с подлинника, но гораздо позже. В таком случае возникает вопрос: зачем для официальной копии копиисту понадобилась старинная бумага? Разве нельзя было использовать современную? А даже если бы копия осуществлялась еще во времена Толстого-Бахметева, почему нельзя было взять обычный чистый лист, а не списывать на какой-то огрызок из архива?! Всё это говорит в пользу подделки, не копии!

Далее Гурьянов рассматривает всевозможные варианты: как, когда и почему этот «бахметев» состряпал подделку, показав все родственные связи и мотивы поступка Бахметева — ведь он женился на графине Анне Петровне Толстой, дочери П.А. Толстого — того самого сановника, который возглавлял расследование о «Гаврильяде» и кому Пушкин вручил свое письмо для доставки царю. Якобы Толстой и показал письмо своему зятю, а зять якобы решил отомстить за родственника – генерала М.Д. Горчакова, сына поэта Д.П. Горчакова, на которого Пушкин якобы «свалил» авторство «Гаврильяды» etc..

Пишет Гурьянов и о том, какие выводы сделала экспертиза, не согласившаяся с тем, что бумажульку писал и подписал сам Пушкин; затем о том, что по ряду пунктов опровергаются выводы Томашевского, хотя последним верно замечено, что «письмо не имеет обращения к Государю»!

Какова судьба пушкинского подлинника — сказать невозможно,- резюмирует Гурьянов, цитируя Томашевского: «Письмо Пушкина и ответ государя неизвестны, несмотря на поиски, произведенные по распоряжению Николая II».

Однако сия «неизвестность» не помешала М.И. Яшину предложить расшифровку упомянутой записи Пушкина около последних стихов первой песни «Полтавы». По мнению Яшина «Le cadavre» (труп, мертвец) — это умерший Д.П. Горчаков, "на которого поэт 2 октября 1828 г. свалил вину [sic!] за «Гаврильяду» в письме к царю». Вот так да – он еще и Горчакова в неизвестное письмо притянул! Где он это взял – одному Богу и Яшину известно!

К такому выводу Яшина, скорее всего, подтолкнула заведомо прокурорская позиция, не сомневающаяся в том, что Пушкин.. etc. etc. Нам же связка «le cadavre — Dorliska», скорее, говорит о покойном Александре I (тиран-Мазепа из «Полтавы», над которой Пушкин уже работал, т.к. Поэма вышла в 1829), ибо в «Дорлиске» тоже речь идет о тиране. Потому и делает Поэт свою запись на листе  «Полтавы», возле слов:

.. О, если б ведала она,

Что уж узнала вся Украйна! (упоминание Украйны важно, как увидим ниже..)

Но от нее сохранена

Еще убийственная тайна…

Нет, Россини, со своей оперой «Торвальдо и Дорлиска», исследователя почему-то не заинтересовал, ноги же Дм. Горчакова из никому не известного письма (с помощью Яшина) подросли! Да и зачем любителям «Гаврильяды» какой-то Россини – «Сатана и Мария», конечно, завлекательнее.

Между тем 16 ноября 1823 года Пушкин писал Дельвигу из Одессы: «Правда ли, что едет к вам Россини и итальянская опера? – Боже мой! это представители рая небесного. Умру с тоски и зависти». Но с чего бы Пушкину 3 октября 1828 вспоминать «Дорлиску»? А с того ему вспомнилась «Дорлиска», что в сюжете оперы речь идет не только о тиране, но и о некоем ПИСЬМЕ, даже о двух письмах, одно из которых – донос! Так Пушкин подает знак! О доносе, доносчике и Украйне мы будем говорить в последней части Главы.  

Уже темнеет вечер синий,

Пора мне в оперу скорей.

Там упоительный Россини,

Европы баловень — Орфей...   

Имел ли какое-нибудь отношение к подделке письма один из нерядовых фигурантов заговора Вяземский, сказать трудно. Был ли он знаком с Алексеем Николаевичем Бахметевым (1798-1861), гофмейстером, в архиве которого эта подделка найдена, также неизвестно. Но в молодости он участвовал в Отечественной войне с Наполеоном, добровольцем вступил в народное ополчение и принимал участие в Бородинском сражении в чине поручика. На поле боя спас раненого генерала Алексея Николаевича Бахметева (1774-1841), за что получил орден Святого Владимира 4-й степени с бантом. Эти два А.Н. Бахметева из одной родовой ветви – оба потомки Бахметева Ивана Юрьевича. Были ли они знакомы между собой, и мог ли Вяземский с помощью Тургенева, приложить ручку к «бахметевской» подделке – пусть разбираются господа эксперты и  академисты. Но кто бы он ни был, этот поддельщик: Бахметев, Тургенев или кто-нибудь еще – к Пушкину сия писулька отношения не имеет. 

А.Н. Бахметев, гофмейстер

ИТАК, БУДТО БЫ НАЙДЕННОЕ в АРХИВЕ БАХМЕТЕВА ПИСЬМО ПУШКИНА – ЛОЖЬ ВТОРАЯ.

ПУНКТ ВТОРОЙ. Планчик поэмки, набросанный якобы Пушкиным, якобы в Бессарабии и якобы — «6 апреля 1821 года»: «Святой дух, призвав Гавриила, описывает ему свою любовь и производит в сводники. Гавриил влюблен. Сатана и Мария».

Для начала вы все же определитесь, господа пушкиньянцы: в 1817 «написал» Пушкин «Гаврильяду» (о чем, как вы утверждаете, сообщил он в письме Царю), в 1821 или же в 1822 (встречается и такая дата завершения поэмы)?

А наша мысль такова: краткие записи Пушкин часто делал в Дневнике (даже и в письмах) со многими сокращениями, то бишь аббревиатурами (наподобие процитированных выше: le cadavre, Dorliska и пр.), а уж такую опасную, порочащую собственную репутацию, запись-план – расписал и разжевал подробнейшим образом?! Для кого он это сделал для себя любимого?! Боялся забыть сюжет?! Да и зачем бы ему вообще было вносить эту подробную запись в Дневник – он же понимал бы (если бы был автором), что поэма никогда не будет напечатана. Зачем тогда оставлять в своих Записях вечную улику?! Смешно, господа! это именно справщики-расправщики расстарались боялись, что мы, читатели туповатые, можем их недопонять и усомниться в навязываемом Пушкину авторстве поэмы! Так кто же мог сделать такую запись в Дневнике Поэта? Сейчас посмотрим… Но сначала (чтобы далеко не уйти) надобно сказать вот о чем..

Забавно идет наше расследование: сделаешь вывод по той или иной теме, а тут – бац! – и получаешь подтверждение. Так было со стихотворением Пушкина «Ты пишешь – на брегах Тавриды Овидий в ссылке угасал…» (кто читал Вторую главу, тот знает, о чем я) да и с «Городком» - схожая ситуация.. И вот вчера – бац! – получаю важное подтверждение от М.А. Цявловского, касающееся т.н. плана  «Гаврильяды». Да, в прикладных темах наши пушкинисты превосходны! Жаль только, что следствие знатоки Пушкина вести не умеют… или не хотят, как не захотели увидеть в произведениях Поэта его великую утаенную Любовь!

И вот, отыскивая вчера разные мелочи, набрела на интересную работу М.А. Цявловского (помните «Тень Баркова»?), о которой только недавно помечтала: «Летопись жизни и творчества А.С. Пушкина». Очень нужный труд (на все года, месяцы и дни жизни Поэта)! Меня, в данном случае интересовал, конечно, 1821. И он весь расписан по дням. Читаем:

Апрель, 6. Чедаеву («В стране, где я забыл тревоги прежних лет»). В рукописи под текстом стих. помета: «6 апреля 1821 г. Кишинев». И всё! – никаких «Гавриилов, сатаны и Марии» нет в помине! Зато подробнейшим образом проставлена Пушкиным дата, которой он и сообщает потомкам: чем был занят в день накануне Праздника Благовещения. Тот же, кто вносил в его тетрадь поддельную запись (или нам просто «лепят горбатого»), не был пророком и не видел наперед, что Цявловский создаст в будущем такую подённую опись. Не удивилась бы, узнав, что этот дурацкий план «Гаврильяды» появился уже после Цявловского (по неведению), хотя, конечно, вряд ли.

Не поленитесь, друзья, перечитать стихотворение «Чаадаеву», которое Пушкин написал в этот день и ответьте себе: можно ли было его совместить с планом «сатаны и Марии», тем более, – с написанием греховодных стихов (есть и такая версия пушкиньянцев: мол, писал их 6 апреля).

http://rvb.ru/pushkin/01text/01versus/0217_22/1821/0102.htm

Стихотворение «Чедаеву» весьма таинственное, но тайны его выходят за рамки нашего расследования. Возвращаемся к вопросу: кто мог сделать запись плана к «Гаврильяде».

Нинель Эпатова, прочитавшая около 200-т книг и статей о Пушкине, прежде чем заговорить о «Гаврильяде», сообщает: «После смерти поэта была учреждена опека над малолетними детьми Пушкина в составе: М.Ю. Виельгорского, В.А. Жуковского и Н.И. Тарасенко. Эта опека имела юридические права на владение имуществом покойного, в том числе библиотекой и автографами сочинений. В отличие от других членов опеки, Наркиз Иванович Тарасенко-Отрешков оказался человеком недобросовестным. По свидетельству младшей дочери Пушкина Натальи Александровны, которое она оставила в 1886 г. редактору "Русской старины" М.И. Семеновскому, этот Тарасенко-Отрешков расхитил и продал часть библиотеки поэта. Ну разве – не сукин сын?! Лишил потомков возможности видеть труды, с которыми был знаком и работал Пушкин! 

Кабинет Пушкина на Мойке, в котором почил Поэт 

Художник Дмитрий Белюкин, 1986 год 

Когда 10 февраля 1837г. вдова Пушкина уехала в Полотняный Завод (Калужское имение Гончаровых), он, пользуясь тайным покровительством Бенкендорфа [sic!], присвоил себе записную рабочую тетрадь Пушкина, в которой были тексты поэмы "Кавказский пленник",  ряда стихотворений и других записей. Несмотря на протесты и настойчивые требования Натальи Николаевны вернуть фамильное достояние, автографы и рукописи поэта возвращены не были. Тарасенко-Отрешков [18 лет!] держал эти Пушкинские бумаги у себя, а в 1855 г. подарил их императорской публичной библиотеке.

Примечательно, что недобросовестный опекун похитил именно ту часть Пушкинского архива, по которой поэту инкриминируется авторство «Гаврильяды» [к тому же – под эгидой Бенкендорфа!]. Совпадение? Или именно отсюда пустили ростки все последующие фальсификации»?

Не исключено, что именно отсюда! Пушкин был знаком с этим «бизнесменом» и счел его лицемерным! Кто мог иметь доступ к  бумагам Поэта на протяжении 18 лет? Да кто угодно! А кто мог вписать этот стрёмный планчик «Гаврильяды» в его Тетрадь, если мы согласимся с нетипичной для Пушкина полнотой записи? 

«Долгое время пушкинисты тешились иллюзиями об отсутствии подделок почерка Пушкина. До тех пор пока не раскрылась нашумевшая история с реликвиями семьи Раменских. О ней подробно рассказала Т.И. Краснобородько в статье «История одной мистификации» (Мнимые пушкинские записи на книге Вальтера Скотта «Айвенго»),- пишет А.В. Дубровский в своей диссертации. В действительности эта реликвия подлинная: 4-х томник «Айвенго» подарен был Пушкиным Алексею Алексеевичу Раменскому, человеку в своем роде замечательному. Но поскольку книга, принадлежавшая Пушкину, была не новой, то на ней осталось несколько надписей, сделанных не только Пушкиным. Видимо, Дубровский еще не читал подробную статью Т.Г. Цявловской на эту тему. Итак  

Обратимся к конкретному примеру. В 1984 г. заведующий отделом старопечатных и редких изданий Государственной научной библиотеки имени В.Г. Короленко (г. Харьков) И. Лосиевский в одной из книг, принадлежащей Н.И. Гнедичу, обнаружил неизвестное письмо. Оно было адресовано переводчику «Илиады» Гомера. Поверхностный анализ почерка и подписи, подтолкнул Лосиевского к скоропалительному выводу, согласно которому корреспондентом Гнедича был не кто иной, как Пушкин. Заслуживает внимания аргументация исследователя: «Поставленная под письмом подпись вполне сопоставима с аналогичным росчерком в рукописи "19 октября" (1825) и с подписью под автопортретом 1829 г., с другими автографами конца 1820-х — начала 1830-х гг.».

Производить атрибуцию, опираясь на сопоставимость росчерков, — вообще задача не из легких, учитывая, что И. Лосиевский сравнивал найденное письмо не с рукописями Пушкина, а с фотокопиями, что далеко не одно и то же. В подобных случаях желательно не ограничиваться автографами Пушкина, а изучить письма других корреспондентов, сравнить почерк. Чем больше сравнительного материала привлекается для экспертизы, тем более вероятен правильный ее исход.

Спустя некоторое время в фондах Рукописного отдела Российской национальной библиотеки С.А. Кибальник нашел записку к Гнедичу, автором которой был А.И. Тургенев.  Внимательное графическое сопоставление не оставляло ни малейшего сомнения в том, что и найденное украинским исследователем письмо также было написано А.И. Тургеневым. Конечно, атрибуция Кибальника понизила ценность находки И. Лосиевского. Но истина всегда дороже.

Кстати, И. Лосиевский не единственный исследователь, который «обдёрнулся» на сходстве почерков А.И. Тургенева и А.С. Пушкина. В приложении II к «Описанию Пушкинского музея Императорского Александровского лицея» факсимильным способом воспроизведены три записки, которые, по мнению их дарителя Ф.А. Бычкова, принадлежали A.С. Пушкину, а по мнению Л.Н. Майкова — А.И. Тургеневу. Прокомментировавший содержание записок И.А. Шляпкин подтвердил авторство А.И. Тургенева и назвал вероятного адресата — B.А. Жуковского. Если бы И.А. Шляпкин произвел еще и графическое исследование, то, очевидно, отпали бы последние сомнения. Но, по-видимому, желание дарителя возобладало, и все три записки А.И. Тургенева в «Описании» были обозначены как автографы А.С. Пушкина.

Итак, с помощью диссертации филолога и пушкиниста А.В. Дубровского, который всем хорош (кроме соглашательства с авторством Пушкина в теме нашего расследования), мы установили, что одним из главных подозреваемых может стать А.И. Тургенев, имевший схожий с пушкинским почерк и похоронивший Поэта «как [бездомную] собаку»! Так что исследование почерка, которым записан план «Гаврильяды», – дело экспертов: Работайте, господа!  

Нам же пока что думается, что «веселая банда»: Вяземский, Тургенев, Бартенев (о нем речь впереди), вкупе с чиновниками III Отделения, — и стряпали общими усилиями весь этот пасквиль под названием «Гаврильяда». Стряпали тщательно и аккуратно, не пропуская мелочей и деталей (не учли только одного – плана Всевышнего!). Жуковский (хочется верить!) в этом участия не принимал. Равно – и в «масонстве» Пушкина, возможно, был он задействован обманом Вяземского, ибо мог и не понять иносказательности фразы в письме Поэта: «Я был масон в Кишиневской ложе, т.е. в той, за которую уничтожены в России все ложи» (см. Вторую главу). Откуда Жуковскому было знать, что кишиневская ложа «Овидий» так и не была инсталлирована — он ведь в будущие масонские архивы не заглядывал?! А может, и перчатку белую  Пушкину в гроб не бросал — звон-то о ней пустил Вяземский! 

«Весёлый тандем»: Тургенев – Вяземский 

ПЛАН «ГАВРИЛЬЯДЫ», БУДТО БЫ ЗАПИСАННЫЙ в ТЕТРАДИ ПУШКИНЫМ, ВИДИТСЯ, КАК ЛОЖЬ ТРЕТЬЯ!

 

ПУНКТ ТРЕТИЙ. Письмо Пушкина П.А. Вяземскому от 1 сентября 1822: «..Посылаю тебе поэму в мистическом роде — я стал придворным». Никто этой поэмы у Вяземского, упоминающего лишь некий «отрывок» или «шалость», не видел и никто не знает – какую именно поэму Поэт нарек «мистической», но все дружно – называют «Гаврильяду».   В это время Вяземский был в опале – ему запретили возвращение в Варшаву (где он вступил в масонскую ложу «Северный щит» и откуда приехал в отпуск в Россию), и с этого времени он попадает под тайный надзор полиции (возможно, инсценированный). Начало активной дружбы между Пушкиным и Вяземским пушкинисты относят к 1820 году, хотя познакомились они еще в 1816-ом, а с 17-го уже переписывались. В одном из писем (1824): «Сделай милость будь осторожен на языке и на пере»!- просит Вяземский, заботясь о будущем Поэта, но, скорее всего, с мыслью о себе. Пушкин же еще в феврале 1823 (из Кишинева в Москву): «..Пиши мне покамест, если по почте, так осторожнее, а по оказии что хочешь». 

В названном же письме Пушкин пишет, что не слышал о нем (Вяземском) почти 3 года. И вот, не зная сегодняшней судьбы Вяземского, не зная – перлюстрируется ли его (как и самого Пушкина) почта etc., наш Поэт смело шлет ему свою «поэму в мистическом роде» («Гаврильяду» – утверждают пушкинисты), Сомнительно, чтобы уже «ученый» Пушкин, всего год назад пострадавший за свои «вольности», был столь опрометчив! Не исключена, конечно, и оказия из Кишинева. Но в целом, после трехлетнего молчания, это дела не меняет.

Сама же фразочка о «мистической поэме» приписана к письму уже после его подписи: «П». Лупа с микроскопом вам в руки, господа эксперты, вместе с оригиналом письма Вяземскому!

Ну и, наконец, какое отношение к «мистической поэме» имеет титул «придворный»? О, тут господа пушкиньянцы весьма расстарались с толкованием, притянув за уши второй дантовский аллегорический слой: якобы Пушкин в «Гаврильяде» имел в виду Александра I с Нарышкиной плюс еще какого-то третьего деятеля, сманившего Нарышкину от Александра!

А в письме к А.И. Тургеневу 7 мая 1821 Пушкин пишет из Кишинёва:

«... Вы, который сближены с жителями каменного острова, не можете ли Вы меня вытребовать на несколько дней (однако не более) с моего острова Пафмоса? Я привезу Вам за это сочинение во вкусе Апокалипсиса и посвящу Вам, христолюбивому мастеру поэтического нашего стада». Кстати, не вытребовал!

Каменноостровский дворец принадлежал Александру I, а Пафмос (Патмос) — остров, служивший у римлян местом ссылки. Именно туда и был сослан апостол Иоанн, который написал там свой «Апокалипсис». Но, разумеется, господа пушкиньянцы сочинением Пушкина «во вкусе Апокалипсиса» называют всё ту же «Гаврильяду», приводя в качестве аргумента: Почти дословно такую же фразу повторил Пушкин и через 9 лет — в письме к Погодину от октября-ноября 1830 из Болдина: «Посылаю вам из моего Пафмоса Апокалипсическую песнь». Караул, господа! Получается, что неуемный Пушкин и в 1830-м (уже после скандального процесса) продолжал рассылать «свою» злополучную «Гаврильяду»?!

Но ведь Апокалипсис суть Откровение, и у Иоанна Богослова это Откровение представляет собой символические Пророчества. Так что же – Пушкин не ведал, в каком смысле употребляет понятие «Апокалипсис»?! А что может быть откровенного и, тем более, пророческого в похабной «богохульке»?! Когда читаешь всю эту муру, невольно задаешься вопросом: кто у нас занимался и занимается Пушкиным?! Не будем выделять «во вкусе Апокалипсиса» в отдельную ЛОЖЬ, ибо «веселый тандемчик» – Тургенев-Вяземский – одно целое! А ироничное пушкинское определение «христолюбивый» так же подходит Тургеневу, как Иуде поцелуй!

Ну и все это, вместе взятое, сильно СМАХИВАЕТ на ЛОЖЬ ЧЕТВЕРТУЮ! 

ПУНКТ ЧЕТВЕРТЫЙ. Письмо П.А. Вяземского А.И. Тургеневу от 10 декабря 1822 (с якобы переписанным фрагментом «поэмы»): «Пушкин прислал мне одну свою прекрасную [sic!] шалость». Так что же, наконец, «прислал» Пушкин Вяземскому: «мистическую поэму» или ее «фрагмент»? И почему Вяземский посылает своему другану Тургеневу не всю «поэму», а снова какой-то «фрагмент»? Лень было списать целиком? Вот ведь ленивец! Между тем, как человек «безнравственный» («язвительный поэт,остряк замысловатый»), по определению Пушкина, он должен был бы с вожделением осуществить список ВСЕЙ поэмы... Почему же не сделал? Да потому что не было никакой поэмы! О возможном же «отрывке» мы будем говорить ниже.

Обратим лишь внимание на словечко «шалость» - мы его уже где-то  встречали. Где же? А в сфабрикованном письмеце Поэта Царю: «Будучи вопрошаем Правительством, я не почитал себя обязанным признаться в шалости, столь же постыдной, как и преступной». А 30 марта 1821 А.И. Тургенев пишет Вяземскому в Варшаву: «Вот тебе «Шаль» шалуна Пушкина. Ты бы угадал автора и без меня. Других вестей о нем нет». Так кто же автор сего шаловливого бренда? Похоже, всё та же «весёлая банда». И, похоже, - ЭТО ЛОЖЬ ПЯТАЯ.

 

ПУНКТ ПЯТЫЙ. Письмо Пушкина П.А. Вяземскому от 1 сентября 1828: «Ты зовешь меня в Пензу, а того и гляди, что я поеду далее, Прямо, прямо на восток. Мне навязалась [новая <?> п<…> <?>] на шею преглупая шутка. До прав.<ительства> дошла наконец Гавриилиада; приписывают ее мне; донесли на меня (нота бене: Пушкин опять говорит о доносе!), и я вероятно отвечу за чужие проказы [если кн. Дм.<итрий> Горчаков не явится с того света отстаивать права на свою собственность. Это да будет между нами.]». Предполагаю, что, начиная с «если» дописано не Пушкиным. Почему так думаю?

Со слов «Мне навязалась» и по «свою собственность» отчеркнуто вертикальной линией, вдоль которой вертикально же (надобно видеть автограф) дописано по полю: «Это да будет между нами». Спрашивается: зачем такое нарочитое подчеркивание? Для кого? Ну это, конечно, нам объясняет прокурорская братия пушкиньянцев, судящая по формуле «он мал, как мы»: мол, так Пушкин «намекает» Вяземскому (а также на случай перлюстрации) – знай, друг, на кого я спихиваю «свою шалость»! Получается, всех дураками считал Поэт! 

Зачем Пушкин цитирует в этом письме Жуковского? Он надеется на нашу любознательность — надеется, что мы прочитаем это стихотворение Жуковского, а из него узнаем и о думах Пушкина: 

... В ризе странника убогой, С детской в сердце простотой, Я пошел путем-дорогой — Вера был вожатый мой. И в надежде, в уверенье Путь казался недалек, «Странник,- слышалось,- терпенье! Прямо, прямо на восток. Ты увидишь храм чудесный; Ты в святилище войдешь; Там в нетленности небесной Все земное обретешь».

Между тем, в своём домашнем черновике по вопросам дознания об авторстве «Гаврильяды» Пушкин пишет фразу, которой не было в его официальных показаниях на допросе 19.08.1828 года: «... Знаю только, что её приписывали покойному князю Дмитрию Горчакову...», а потом – и вовсе перечеркивает ее. О черновике прочитала у Нинель Эпатовой (без ссылки на источник). Что хочет сказать Поэт, написав и зачеркнув эту фразу? Первое: что он никогда не сваливал чужую вину на Горчакова. Второе: что Горчаков никакого отношения к пасквилю не имеет!

Дмитрий Петрович Горчаков

А если бы нам еще познакомиться в достаточном количестве с т.н. «эротическими» стихами Дмитрия Горчакова (как же некстати сгорел его архив – прям как наши неудобные библиотеки!), то мы бы, вместе с Пушкиным, увидели, что стилистике Горчакова (1758 – 1824) было еще далеко до современного пушкинского слога! Интересно, в каком году сожгли усадьбу Д.П. Горчакова с его архивом? Даже из крымских записок внучки, Елены Горчаковой, – узнать не удалось. Не заметила также, чтобы кто-то еще из следопытов этой датой заинтересовался. Впрочем, прокурорам оно и не надобно. 

Такое впечатление, что пушкиньянцы вообще не читали Горчакова, а если читали, то им главный прокурор-пушкиньянец на ухо наступил! Но Пушкину-то – не наступил, чтобы на него шутовской колпак напяливать! Он и сам его наденет, когда будет надобно..

В ответном письме Вяземский расписался о прелестях костромских девиц, очевидно, стараясь поддержать авторство Горчакова, который родился в селе Пушкино (!), Костромской губернии. Понял ли Пушкин, о чем толкует Вяземский, – неизвестно. ДУМАЕТСЯ, ВСТАВКА о ГОРЧАКОВЕ – ЛОЖЬ ШЕСТАЯ

 

ПУНКТ ШЕСТОЙ. Пушкинист Ефремов сделал такое примечание: «Эта рукопись, [sic!] несомненно, должна найтись в Остафьевском архиве, так как кн. Вяземский никогда не выпускал из него ничего, туда попавшего». В библиотеке кн. Вяземского и вправду нашлось нечто любопытное: на экземпляре «Стихотворений» А.С. Пушкина [res!] (Берлин, 1870) обнаружена следующая надпись, сделанная его рукой: «У меня должен быть в старых бумагах полный собственноручный Пушкина список „Гаврильяды“, им мне присланный. Должно сжечь его, что и завещаю сделать сыну моему». Списка этого никто никогда не видел, а потому нельзя подвергнуть экспертизе почерк «Пушкина»!

Комментировать здесь, в общем-то, нечего. Ну, разве что двукратное вдалбливание потомкам «авторства» Пушкина: «собственноручный Пушкина список „Гаврильяды“, им мне присланный» (и чего  тогда этот «остряк замысловатый» каким-то жалким «фрагментом» перед Тургеневым размахивал!). И вот вся эта бодяга зафиксирована – аж на книге Пушкина, чтобы уж наверняка не затерялась в веках! Вы только вдумайтесь: на экземпляре «Стихотворений» Пушкина – напоминание о том, что Поэт… еще и «Гаврильяду» сочинил! Неужто – «полный список», князь?! Да он, этот «полный», только с нелегкой руки Брюсова появится в 1918, или — с нелегкой руки Томашевского в 1922-ом (мы их не сличали)..

Ну и, разумеется, останавливает внимание курьезность планируемого «завещания»: завещаю сыну моему сжечь этот список! Так и чешется рука… спросить князя: А ТЫ САМ-ТО ПОШТО ЕГО НЕ СЖЕГ?! А ну как завтра окочурится завещатель, и завещать уже будет  некому?! Так что – никаким свидетельствам Вяземского, открыто предавшего Пушкина накануне дуэли и открыто волочившегося за Н.Н. Гончаровой (см. ниже), доверия быть не может! ОТКРОВЕННАЯ ЛОЖЬ СЕДЬМАЯ

     

ПУНКТ СЕДЬМОЙ. П.И. Бартенев, как всегда, «со слов друзей поэта», оставил в веках: «Уверяют, что он [Пушкин] позволил себе сочинить её [поэму] просто из молодого литературного щегольства. Ему захотелось показать своим приятелям, что он может в этом роде написать что-нибудь лучше стихов Вольтера и Парни».

А подать сюда этих «уверяльщиков» ляпкиных-тяпкиных, «со слов» которых бесстыдно вещает нам сомнительную правду издатель «Русского архива»! А нетути их – ни ляпкиных, ни тяпкиных… зато ести свидетельства вероломные Бартенева, что вот, мол, Пушкин «всячески истреблял списки [поэмы], выпрашивал, отнимал их»! Между тем, Поэт вообще никогда, за единственным исключением*, не боролся с подделками и подражателями! Мог ли Поэт нервничать при упоминании одного только слова «Гаврильяда»? Разумеется, мог – ведь это убожество связывали с его именем! Но пушкиньянцы вновь используют сей факт, как аргумент в пользу авторства Поэта. Мог ли он «выпрашивать» списки? Гордый и независимый Пушкин «выпрашивать»?!

Еще байка Бартенева – о случае прочтения кем-либо (типа Норова) кому-либо (типа Туманского) сего пресловутого опуса, а затем бросившего сей опус в огонь, на что Пушкин, узнав о таком подвиге Норова, якобы воскликнул, обняв последнего: Вот мой настоящий друг! И наоборот – по словам А.С. Норова, Пушкин сказал В.И. Туманскому: «Ты, восхищавшийся такой гадостью, как моя неизданная поэма, настоящий мой враг»... И всё это – от неизменного «свидетеля» П.И. Бартенева – только где он взял местоимение «моя»! («Пушкин в южной России». 1914, с. 125).

Или вот – его же расхожая мулька. Цитируем Гурьянова: В 1851 г. П.В. Нащокин (якобы) поведал П.И. Бартеневу об этой же истории, ссылаясь на Н.А. Муханова, «адъютанта у генерал-губернатора»: «Сначала Пушкин отозвался, что не один он писал и чтоб его не беспокоили. Но губернатор послал за ним вторично. Тут Пушкин сказал, что он не может отвечать на этот допрос, но так как государь позволил ему писать к себе (стало быть, у них были разговоры), то он просит, чтобы ему дали объясниться с самим царем. Пушкину дали бумаги, и он у самого губернатора написал письмо к царю. Вследствие этого письма государь прислал приказ прекратить преследование, ибо он сам знает, кто виновник этих стихов». 

П.В. Нащокин. Рисунок К.П. Мазера. 1839

Невозможно вообразить, чтобы благороднейший верный друг Пушкина, 50-летний Нащокин (у которого Поэт чаще всего останавливался в Москве), через 14 лет после гибели Поэта, ссылаясь на чужие «свидетельства», докладывал неизвестному 22-летнему студенту П.И. Бартеневу порочащие Пушкина сведения!!! Во-первых, зачем ему свидетельства Муханова, если он всю историю с «Гаврильядой» должен был знать от самого Поэта? Во-вторых, нам уже известно, на что способен этот собиратель фальшивок, инициировавший впоследствии фальшивку псевдо-лермонтова! При этом, не исключено, что П.И. Бартенев через кого-то еще, знавшего Нащокина, невольно передает часть правды.

__________________________________________

* А.В. Дубровский, чью диссертацию мы уже здесь цитировали:

Против публикаций под его именем в альманахах и песенниках чужих стихотворений он (Пушкин) даже не пробовал возражать. Известна лишь одна попытка поэта отмежеваться от пиратских действий издателей. Это произошло в 1829 г., когда М.А. Бестужев-Рюмин напечатал в альманахе «Северная звезда» шесть стихотворений Пушкина и отрывок из стихотворения П.А. Вяземского «Негодование» под названием «Элегия» («О, ты, которая из детства...») с одинаковой подписью «Ап» (анонимное). По сути дела это была грубая подделка под пушкинский цикл. Возмущенный издательским произволом Пушкин намеревался прибегнуть к «покровительству законов». Он написал две критические статьи: О публикации Бестужева-Рюмина в «Северной звезде» и «Альманашнике». Обе они остались неопубликованными.

Что ж, мы еще помянем недобрым словом издателя «Русского архива», а пока скажем, что Пункт Седьмой – ЭТО ЛОЖЬ ВОСЬМАЯ – неиссякаемая ложь ПИ** Бартенева!

 

ПУНКТ ВОСЬМОЙ. Записулька Ю.Н. Бартенева (знаковой оказалась фамилия), от 30 декабря 1837, основанная на пасквиле, затаившего на Пушкина злобу, А.Н. Голицына, возникла, как Дантес из «усыновительницы» Геккерна! Кто таков этот Ю.Н. Бартенев? Пользовался репутацией остроумного человека и талантливого рассказчика, особенно анекдотов – как и его покровитель, князь А.Н. Голицын (покровительство, видимо, было сродни геккерновскому). Тоже – костромчанин, и тоже печатался у П.И. Бартенева в «Русском архиве». Вроде бы – они родственники.

В альбом Ю. Бартенева, под 30-м августа 1830, Пушкин записал своё стихотворение «Мадонна» (только что им написанное и опровергавшее своим содержанием «Гаврильяду») и сопроводил его посвящением: «В память любезному Юрию Никитичу Бартеневу». На следующий день хозяин альбома подарил Поэту книгу французского писателя (?) с дарственной надписью: «Известному Пушкину и Пушкину любимому на память от Бартенева».

Зря понадеялся Поэт на любезность адресата. Нетрудно догадаться, почему спустя год после гибели Поэта Ю.Н. Бартенев тиснул свои «пять копеек» в поддержку пушкинского авторства «Гаврильяды». Именно «Мадонна», записанная Пушкиным в его альбом, подвигла Бартенева к конспектированию голицынской ЛЖИ, ибо любитель анекдотов был не в силах понять сего стихотворения, в котором опять присутствовал образ Мадонны (Богородицы). Процитируем этот сонет.

Не множеством картин старинных мастеров

Украсить я всегда желал свою обитель,

Чтоб суеверно им дивился посетитель,

Внимая важному сужденью знатоков.

.

В простом углу моем, средь медленных трудов,

Одной картины я желал быть вечно зритель,

Одной: чтоб на меня с холста, как с облаков,

Пречистая и наш божественный спаситель —

.

Она с величием, он с разумом в очах —

Взирали, кроткие, во славе и в лучах,

Одни, без ангелов, под пальмою Сиона. 

.

Исполнились мои желания. Творец

Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,

Чистейшей прелести чистейший образец.

Вопреки мнению пушкинистов — отнюдь не Н.Н. Гончаровой посвящено стихотворение 1830-го года «Мадонна», написанное накануне женитьбы. Гончарову Поэт называл: «косая мадонна», ибо она слегка косила.

Посетив Дрезденскую галерею, Елизавета Алексеевна заказала для себя копию с поразившей ее «Секстинской мадонны», и, украсив ею стену своего кабинета в Зимнем дворце, являлась «зрителем одной картины», как свидетельствует гравюра из собрания П.Я. Дашкова,-  пишет Кира Викторова в своей книге. Кто читал нашу Первую главу, тот знает — кем была для Пушкина Императрица. 

Кабинет Ея Величества

И вот в том же 1828 году (году допроса по «Гаврильяде») Пушкин пишет своей богине, своей Стихородице, уже покинувшей мир земной, стихотворение «Кто знает край, где небо блещет», смутившее  последней частью армию пушкиньянцев, и давшее повод фальсификаторам привлечь эти строки в качестве аргумента против «богохульного» Поэта. Цитируем финал стихотворения:

... Скажите мне: какой певец,

Горя восторгом умиленным,

Чья кисть, чей пламенный резец

Предаст потомкам изумленным

Ее небесные черты?

Где ты, ваятель безымянный

Богини вечной красоты?

И ты, харитою венчанный,

Ты, вдохновенный Рафаэль?

Забудь еврейку молодую*,

Младенца-бога колыбель,

Постигни прелесть неземную,

Постигни радость в небесах,

Пиши Марию нам другую,

С другим младенцем на руках. (с погибшим во чреве Е.А. ребенком Пушкина?)

[* Здесь Пушкин называет Деву Марию «еврейкой», однако, будучи посвященным в РСТ, он осведомлен о славянском этносе Марии и Ея Сына, но говорить об этом открыто Поэт не может – дабы не привлекать внимание к источнику своих знаний.]

Те же небесные возвышенные эпитеты 1826 года — года смерти Елизаветы Алексеевны: «Ты богоматерь, нет сомненья <>, Ты богородица моя!». Кто-то скажет: кощунство... но так любил Поэт! такими свойствами наделял он Любимую Женщину! Нет смысла перечислять версии «подслеповатых» пушкинистов, адресующих все эти стихи различным адресаткам – достаточно перечитать их атрибуцию «дон-жуанского» списка! Кстати П.Е. Щеголев был невысокого мнения о профессиональных филологических достоинствах Лернера, наравне с Вересаевым и др., атрибутировавшего т.н. «дон-жуанский список». 

 

И вот именно на основании «Записок» кн. Голицына (покровителя Ю.Н. Бартенева) обычно полагают, что в письме Царю было заключено признание Поэта: «Управление князя Кочубея и Толстого во время отсутствия князя. Гаврильяда Пушкина. Отпирательство Пушкина. Признание. Обращение с ним государя. Пушкин прибег к великодушию государя, припертый к стене. Важный отзыв князя, что не надобно осуждать умерших».

Приписывание же поэмы Пушкиным кн. Д.П. Горчакову принадлежит Н.С. Селивановскому, который, рассказав о Радищеве и его судьбе, уже в своих «Записках», напоминает и другую подобную историю: «Вспомним еще одного русского писателя, подвергшегося той же участи,- говорит он,- это Горчаков, автор Г<аврильяды>, глупой... поэмы, напечатанной и переведенной им с французского. Мне не случилось иметь ее в руках; но, сколько слышал, в ней были места поэтические. Кто-то мне сказывал, что профессор Мерзляков однажды прочитал ее всю одному приятелю и сжег в печи».

Поделом сжёг «ее» Норов, поделом сжёг Мерзляков. Наконец, кто-то сжёг весь архив ни в чем не повинного Д.П. Горчакова, писавшего в т.ч. всяческие сатиры и легкомысленные поэмы, по общему характеру напоминающие «Гаврильяду». Но не только Николаю Семеновичу Селивановскому принадлежит идея авторства Горчакова, она принадлежала еще одному современнику Пушкина, которому сие было крайне выгодно.. Ниже мы увидим — кому.

ПОЧЕМУ-ТО ВСЁ, МОГУЩЕЕ РЕАБИЛИТИРОВАТЬ ПУШКИНА в этом вопросе – ГОРИТ, ИСЧЕЗАЕТ ИЛИ НЕ БЫВАЕТ НАЙДЕНО!

Итак, «припертый к стене Пушкин», сочиненный любителями анекдотов, Голицыным-Бартеневым (кто-то из пушкиньянцев даже кинул идейку, будто бы царь Николай показал письмо Пушкина именно Голицыну), – есть вопиющая ЛОЖЬ ДЕВЯТАЯ! 

ПУНКТ ДЕВЯТЫЙ будет рассмотрен в последней части Главы.

Напомним, что именно на основании этих восьми «с половиной» источников строились и продолжают пристраиваться увлеченные прокурорские обвинения пушкиньянцев!

О, не только для того, чтобы навсегда опорочить репутацию Поэта, старались сатанисты Бенкендорф, Вяземский, Тургенев etc.  Они уже осуществляли свой план по уничтожению Поэта…

Не удалось записать его в масоны и декабристы, не удалось использовать против него «Андрея Шенье», обозвав стихотворение «На 14-е декабря», приступили к «Гаврильяде», прекрасно понимая, что за нее Автору может грозить не только Сибирь, но и казнь! Как выяснилось, одиозный штабс-капитан Митьков, «развращающий дворню чтением кощунственной поэмы», нисколько не был наказан и не пострадал. Почему же? Потому что «митьковское» дело темное и непостижимое. В подробностях описал Натан Эйдельман судьбы крепостных «доносчиков» штабс-капитана: Никифора Денисова и Спиридона Ефимова. Жили эти дворовые люди (или один из них) в столице, трудились поварами, нрава были (по-столичному) весьма распущенного – пожаловались якобы какому-то монаху, тот – митрополиту Серафиму etc., но в архивах Синода почему-то «почти ничего не сохранилось»!

А в «Деле» нашлось следующее: «Преследуя дело сие со всем вниманьем, коего оно заслуживает, не могли по предмету известной поэмы Гаврильяда найти Митькова виновным, ибо доказано, что он не читал ее людям и не внушал им неверия. Главная виновность заключается тут в сочинителе. Комиссия старается найти оного. Пушкин письменно объявил, что поэма сия не им писана».   Наивный Нащокин дает еще такую информацию: «Во время Турецкой кампании, когда царя в Петербурге не было, кто-то из офицеров переписал и снова пустил в ход «Гаврильяду». Она попалась в руки какому-то лицу, который донес об ней синоду. Синод потребовал, чтоб нашли автора». Мы же всё более склоняемся к мысли, что начал ВСЁ ЭТО «снова пущенное в ход», инициировав тем нужное «расследование», сам Бенкендорф или кто-то из его подчиненных! 

А.Х. Бенкендорф

Жандармский генерал И.П. Бибиков доносил Бенкендорфу из Москвы о рапространении среди молодёжи "мятежных стихов, которые несут факел возмущения во все состояния и нападают с опасным и предательским оружием насмешки на святость веры..." и здесь рекомендовал взглянуть на "Гаврильяду", сочинение А. Пушкина". (А.К. Виноградов "Мериме в письмах к Соболевскому")

6 июля 1827 года Пушкин посетил Бенкендорфа и познакомился с ним лично. Сведений об этой встрече, кроме общего замечания Бенкендорфа, не нашлось: «Он все-таки порядочный шалопай, но если удастся направить его перо и его речи, то это будет выгодно». Что именно и кому будет выгодно? Царю и России? Но Пушкин монархист и патриот, как и сам Николай…

«Я знаю его (царя Николая) лучше, чем другие,- сказал Пушкин графу Струтынскому,- потому что у меня к тому был случай. Не купил он меня золотом, ни лестными обещаниями, потому что знал, что я не продажен и придворных милостей не ищу; не ослепил он меня блеском царского ореола <…>, однако я должен признать (ибо отчего же не признать), что Императору Николаю я обязан обращением моих мыслей на путь более правильный и разумный, которого я искал бы еще долго и может быть тщетно, ибо смотрел на мир не непосредственно, а сквозь кристалл, придающий ложную окраску простейшим истинам, смотрел не как человек, умеющий разбираться в реальных потребностях общества, а как мальчик, студент, поэт, которому кажется хорошо все, что его манит, что ему льстит, что его увлекает!».

Так куда еще желал бы «направить его перо и его речи» шеф жандармов Бенкендорф?

ДЛЯ ОПРЕДЕЛЕНИЯ НЕПРАВДЫ НЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО ПРОВЕРЯТЬ ВСЕ СТЕПЕНИ ЕЕ «ЗАЩИТЫ», ДОСТАТОЧНО УВИДЕТЬ ОДИН ЯВНЫЙ ПРИЗНАК ЛЖИ, ЧТОБЫ ПОНЯТЬ, ЧТО И ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ — ФАЛЬШИВКА!

 

 Часть третья — «ВОТ МУЗА, РЕЗВАЯ БОЛТУНЬЯ…»

Здесь у нас молдованно и тошно…

Здесь такая каша, что хуже овсянаго киселя…

Пушкин из Кишинева

 

Не выудив ничего существенного из фальшивого «письма царю» (то бишь из лицейских «вдохновений»), армия пушкиньянцев ринулась на штурм молдавской обители Поэта: мол, там он «ее» и сочинил, быв в таком-то и таком-то расположении духа: бездельничал, картежничал, дуэльничал… а поелику – безбожник, то и засел в предпраздничный день Благовещения Пресвятой Богородицы за кощунственную повесть сию. Однако и тут мнения академистов широко разошлись: одни утверждают, что написал ее Пушкин очень скоро, другие – что писал он ее долго и закончил аж в 1822! А ведь какой день выбрали, канальи, царапая планчик богохульки в Тетради Поэта – 6 апреля – Канун Благовещения!   

По-вашему, это, конечно, сделал Пушкин, «наводнивший возмутительными стихами» столицу и сосланный за то в Кишинев, а  за т.н. «неверие» (в действительности же – просто за проявление интереса к философии атеизма), сосланный из Одессы в Михайловское?!

Тот ли Пушкин, который посвящен был в Русскую Северную Традицию и знал величайшие тайны не только Святого Писания, но и всего Мироустройства? Тот ли, который, по слову Жуковского,  «в восемнадцать лет думал, как тридцатилетний»?  Или тот, который сравнивает Любовь всей своей жизни с самой Богородицей? Может быть, тот Пушкин, который инкогнито принимал участие в составлении Словаря всех Святых? Тот Пушкин, который говорит: «Есть, наконец, средство более сильное, более нравственное — более сообразное с просвещением нашего века, но этим средством Россия доныне небрежет: проповедание Евангелия. Терпимость сама по себе вещь очень хорошая, но разве Апостольство с нею несовместно? Разве истина дана для того, чтобы скрывать ее под спудом?» или «Я думаю, что мы никогда не дадим народу ничего лучшего Писания. Его вкус становится приятным, когда начинаешь читать Писание, потому что в нем находишь всю человеческую жизнь». А может быть, это был тот Пушкин, «в роду которого с незапамятных времён хранилась металлическая ладанка, с <> наглухо заключённой в ней частицей Ризы Господней»?!

Об этой частице Господней Ризы свидетельствует Александра Петровна Арапова (Ланская):

«Она (суть) обязательное достояние старшего сына, и ему вменяется в обязанность 10 июля, в день праздника положения Ризы, служить перед этой святыней молебен. Пушкин всю свою жизнь это исполнял и завещал жене соблюдать то же самое, а когда наступит время, вручить её старшему сыну, взяв с него обещание никогда не уклоняться от семейного обета». Родовые обычаи и предания были святы для Пушкина. И для нас ныне важно не забывать всех тех, кто стяжал себе не мирскую славу, но небесную, кто жизнь свою превратил в подвиг служения Богу и Отечеству. Вот строки, полные провидческого смысла:

И божественно б сияла Родословная твоя.. – заканчивает В.М. Лобов сообщение о Ризе Христа.

Сам же Поэт говорит нам в лицейский период жизни и творчества,  каковой (наравне с кишиневским) вменяют ему (по сфабрикованному письму Николаю), как период создания «Гаврильяды»:

.. Я хочу, чтоб меня поняли

Все от мала до великого –

За Мильтоном и Камоэнсом

Опасался я без крил парить:

Не дерзал в стихах бессмысленных

Херувимов жарить пушками,

С сатаною обитать в раю,

Иль святую Богородицу – 

Вместе славить с Афродитою.

Не бывал я греховодником!

Отрывок из неоконченной сказки-поэмы «Бова». Пушкин прекратил писать "Бову", узнав от Батюшкова, что тот собирается обратиться к тому же сюжету.  Пушкин-лицеист с восторгом отзывался о Батюшкове (Т.Ю. Ловецкая). А господа пушкиньянцы уверяют нас, что Пушкин до самого зрелого возраста оставался сущим безбожником! Того же мнения, видимо, был и бес Вяземский, писавший 30 апреля 1823 года бесу А.И. Тургеневу: «На днях получил я письмо от Беса-Арабского Пушкина». Ну да ладно – мы еще поквитаемся с ним.    

В своей статье «Мнимый Пушкин» А.Н. Дубровский пишет:

Настоящее сообщение представляет собой небольшой фрагмент работы о «мнимом Пушкине», включающей историю трехсот пятидесяти стихотворных произведений [350!], в разное время приписанных А.С. Пушкину. Главная причина появления на свет громадного количества псевдопушкинских текстов — феноменальный массовый интерес к личности и творчеству первого поэта России. На протяжении многих десятилетий у почитателей поэта создавалась иллюзия, что почти каждое произведение, автор которого неизвестен, «должно быть, Пушкина сочинение». Одни считали его автором анонимных политических стихотворений и колких эпиграмм, другие видели в нем творца эротических опусов в стиле И.С. Баркова. Туда же и «Гаврильяда» пришпилилась..

… Несмотря на мощный заслон со стороны Анненкова, более десяти стихотворений, не принадлежавших Пушкину, просочилось на страницы первого научного собрания сочинений поэта.

Мы больше не будем наукообразничать, а только один раз покажем – как слаженно работает прокурорская братия по поводу одного единственного стишка:

При жизни Пушкина напечатано не было. Черновой автограф в тетради ЛБ № 2365, л. 38. Первые четыре стиха напечатаны Бартеневым [как же без него!] в публикации „Рукописи А.С. Пушкина“ — „Русский Архив“ 1881, кн I, стр. 218. Пополнено зачеркнутыми и незачеркнутыми стихами, приведенными в беспорядке, В.Е. Якушкиным в описании рукописей Пушкина — „Русская Старина“ 1884, апрель, стр. 97. Полнее и исправнее напечатано Брюсовым в примечаниях к „Гаврильяде“ [sic!] в собр. соч. Пушкина под ред. Венгерова, т. II, 1908, стр. 603. Транскрипция дана Морозовым в акад. изд. собр. соч. Пушкина, т. III, 1912, прим. стр. 71—72 и более полно Томашевским в книге „Пушкин, Гаврильяда“, 1922, стр. 41 и 42, а „сводка“ — Бонди в книге „Новые страницы Пушкина “,1931, стр. 102—103.

Стишок, который цитируется ниже, вся бригада публикаторов и пушкиньянцев (выделены жирным шрифтом) считает предисловием к «Гаврильяде»: Этот набросок, вероятно, черновик послания (Пушкина) князю П.А. Вяземскому. Печатается по автографу. Датируется предположительно маем 1821 г. 

Вот муза, резвая болтунья,

Которую ты столь любил.

Раскаялась моя шалунья,

Придворный тон ее пленил

Ее всевышний осенил

Своей небесной благодатью —

Она духовному занятью

Опасной жертвует игрой.

Не удивляйся, милый мой,

Ее израильскому платью, —

Прости ей прежние грехи,

И под заветною печатью

Прими опасные стихи.

Чудесно – «Всевышний осенил своей небесной благодатью» музу, диктующую похабные вирши, следующие за сим «предисловием»! Всевышний осенил, а Поэт запечатал «заветною печатью», подаренной ему Ея Величеством! Почему «предположительно датируется маем 1821»? Надо же как-то концы с концами сводить, ежели планчик «богохульки» датирован ими 6-м апреля! Кто здесь что сводил, используя «зачеркнутые» и «незачеркнутые» строки, может показать лишь дотошнейшая сравнительная работа всех вышеперечисленных исследователей, которую мы и рекомендуем произвести какому-нибудь молодому энергичному адвокату Пушкина!

Посвятил Поэт этот отрывок Вяземскому или Николаю Степановичу Алексееву, кишиневскому товарищу, подарившему Поэту три незаполненных «масонских» тетради для черновиков, так и осталось неизвестным. Но стихотворение, которое представляет собой значительный отрывок из «Гаврильяды», Пушкин, видимо, посвятил именно Алексееву, который, будучи старше Пушкина на 11 лет, якобы имел роман с одной кишиневской «еврейкой».

Пушкин писал в Кишиневе: пьесу «Мечта воина» (или «Война»), о чем сообщает Анненков. Можно себе представить мечту Воина-Пушкина: отомстить «ребятам-подлецам».. Кроме того, писал «Влюбленного беса», о чем сообщает Цявловская: Рисунки кишиневских тетрадей изображают танцующих чертей, пытки и казни; в связи с ними находится, быть может, замысел той поэмы, действие которой должно было происходить в аду, при дворе сатаны. «Бес» (а мы скоро узнаем, кто сей есть) остался ненаписанным, как и «Мечта воина».

ДВА КИШИНЕВСКИХ ДРУГА ПУШКИНА 

Н.С. Алексеев в 1825 году

Николай Степанович Алексеев (1788 — 1854). В 1821 году Алексеев состоял в Кишинёве чиновником особых поручений при генерале Инзове. По сведениям Вигеля, выпросил себе эту позицию, чтобы быть рядом со своей возлюбленной, прозванной Еврейкой за сходство с героиней романа «Айвенго» Ревеккой:

«Страстно влюблённый, счастливый и верный, он являл в себе неслыханное чудо. Он был в связи с женою одного горного чиновника Эйхфельда, милой дочерью боярина М.Е. Мило; а для милой чем не пожертвуешь!»,- так витиевато высказался о нем Ф. Вигель,-  Больших рекомендаций ему было не нужно; его степенный, благородный вид заставлял всякого начальника принимать его благосклонно».

Однако у нас есть другое свидетельство, которому мы верим с большею охотой и которое воспроизведем чуть ниже.

В это же время Алексеев свёл близкое знакомство со ссыльным Пушкиным, будучи, «вполне достоин дружеских к нему отношений» (Липранди). Некоторое время поэт жил в одной комнате с Алексеевым. «Орест и Пилад» - называли их в Кишинёве.

Мой друг, уже три дня

Сижу я под арестом,

И не видался я

Давно с моим Орестом…  

По словам Н. Эйдельмана, «в Кишиневе возле Пушкина не было человека более преданного и любящего». Пришлось ему и секундантом побывать на одной из дуэлей Поэта; и в ссоре с молдавским боярином Балшем удержать Пушкина от опрометчивого поступка; посетил «Орест» своего «Пилада» и в Одессе; и переписывались они (правда, сохранилось всего шесть писем, два из них пушкинские). Письмо от 1 декабря 1826 г. из Пскова в Кишинев:

«Не могу изъяснить тебе моего чувства при получении твоего письма. Твой почерк, опрятный и чопорный, кишиневские звуки, берег Быка, Еврейка, Соловкина, Калипсо. Милый мой, ты возвратил меня Бессарабии»!

Любовь Серпова в статье «С Пушкиным в Кишинёве» уточняет ФИО возлюбленной Алексеева: «Мария Егоровна Эйхфельдт, урождённая Мило, жена обер-бергауптмана Ивана Ивановича. Считалось, что она похожа на Ревекку вальтер-скоттовского "Айвенго". Странно, что Алексеев не оставил воспоминаний о «Гаврильяде»,- удивляется Л. Серпова. И правда, странно, что Алексеев никогда и нигде – ни одним словом не упоминает злосчастную «богохульку»! Но странно лишь тем, кто признает Пушкина автором поэмки (а Любовь Серпова признает). Мы же Пушкина этим автором не считаем и потому не удивляемся «гробовому» молчанию Алексеева о существовании «жалкой и постыдной» мерзости.

Была у Пушкина в Бессарабии и другая знакомая еврейской национальности дочь содержательницы одного из кишинёвских трактиров, о чем сообщает М.А. Цявловский, в «Летописи жизни и творчества А.С. Пушкина». Возможно, она и стала адресатом первой строфы стихотворения Пушкина, посвященного Алексееву:  

Воистину еврейки молодой

Мне дорого душевное спасенье.

Приди ко мне, прелестный ангел мой,

И мирное прими благословенье.

Спасти хочу земную красоту!

Любезных уст улыбкою довольный,

Царю небес и господу Христу

Пою стихи на лире богомольной. (не на какой-нибудь, а на богомольной!)

Смиренных струн, быть может, наконец,

Ее пленят церковные напевы,

И дух святой сойдет на сердце девы;

Властитель он и мыслей и сердец.

 

Шестнадцать лет, невинное смиренье,

Бровь темная, двух девственных холмов

Под полотном упругое движенье,

Нога любви, жемчужный ряд зубов...

Зачем же ты, еврейка, улыбнулась,

И по лицу румянец пробежал?

Нет, милая, ты право обманулась:

Я не тебя, — Марию описал.

Но какую Марию? Его Марией была Елизавета Алексеевна – это и ее родное имя (Мария-Луиза-Августа), и ее неоднократный поэтоним; она же – героиня «Полтавы», которую Пушкин уже обдумывал и начинал писать (именно Полтаву мог назвать Поэт «опасными стихами» с «придворным» привкусом). Но, может быть, это – Мария Егоровна Эйхфельдт (молдаванка по рождению), любимица Николая Алексеева? Однако в стихотворении, посвященном Алексееву, Пушкин называет его Ревекку иначе:

ПРИЯТЕЛЮ

Не притворяйся, милый друг,

Соперник мой широкоплечий!

Тебе не страшен лиры звук,

Ни элегические речи.

Дай руку мне: ты не ревнив,

Я слишком ветрен и ленив,

Твоя красавица не дура;

Я вижу все и не сержусь:

Она прелестная Лаура,

Да я в Петрарки не гожусь. 

«Вероятно, никто не имеет такого полного сборника всех сочинений Пушкина, как Алексеев,- свидетельствовал А.Ф. Вельтман,- разумеется, многие не могут быть изданы по отношениям».

Далее идет перечисление того, что содержалось в Альбоме-Сборнике из пушкинских произведений. «Уже перечисленного, конечно, достаточно, чтобы понять, какова была пушкиниана Алексеева. Но это еще далеко не все. Прибавив к собранию Николая Степановича (Алексеева) также и взятые им перед смертью письма Пушкина к Липранди, — мы приближенно «вычисляем» самую значительную из пропавших пушкинских коллекций».

«Пропажа, гибель рукописей огорчает, но не удивляет»,- пишет Эйдельман, однако он не говорит — почему "не удивляет".

Был у Пушкина в Кишиневе и второй замечательный друг – Владимир Горчаков, оставивший в своем Дневнике достоверные воспоминания о первой ссылке Поэта. Жаль, что Дневник полностью не сохранился. Может ли это удивить нас? Разумеется, нет! Прочитала весьма ироничные высказывания пушкиньянцев в адрес Владимира Петровича Горчакова – ну не нравятся им доброжелательные свидетельства о Пушкине!  

Т.о. две фамилии в расследовании "Гаврильяды" оказались знаковыми: ГОРЧАКОВ — позитивная – Дмитрий Петрович и Владимир Петрович (о лицейском Александре Михайловиче Горчакове мы говорить не будем, т.к. отношение к нему неоднозначное) и БАРТЕНЕВ — негативная – Петр Иванович и Юрий Никитич.

 

Владимир Петрович Горчаков (1800—1868). Один из ближайших друзей Пушкина периода его первой ссылки. Пушкин ценил в молодом офицере недюжинный ум, душевную доброту и литературные вкусы. «Замечания твои, моя радость,- писал Пушкин Горчакову в ноябре 1822 года (о поэме «Кавказский пленник»),- очень справедливы и слишком снисходительны...». Своему «интимному другу» Пушкин посвятил стихотворения «Зима мне рыхлою стеною...» (1823) и «Вчера был день разлуки шумной...» (1822). 

Владимир Петрович Горчаков

«Среди друзей Пушкина есть один, нисколько на других не похожий. Это В.П. Горчаков <>. Близость его к Пушкину чисто нравственная, и недаром поэт дал ему прозвище «душа души моей». В.П. Горчаков человек редкой доброты, и от всей его личности веет теплом и любовью. Он подбирает в сани на большой дороге пьяного замерзающего человека и возвращает к жизни, он жалеет слуг из цыган-молдаван, закабаленных у местных бояр, и сам никогда не кричит на свою крепостную прислугу. В трудные минуты ссужает Пушкина 2 т. руб. и выручает поэта <...>. С нищими делится последней копейкой. По натуре пылкий и восторженный, любящий чтение и беседы <>, Горчаков затрагивал «самые серьезные предметы человеческого мышления», но «понимал их сердцем» — и вот причина, что чужим людям он порой мог казаться каким-то юродивым. Он любил искусство, музыку, писал стихи, из которых иные напечатаны, другие сохраняются в рукописи; вел дневник, к сожалению, не сохранившийся». Так описал Горчакова П.С. Шереметев.

Краткие выдержки из Дневника В.П. Горчакова об А.С. Пушкине

Нередко мне случалось слышать: «Что за прелесть! жить без нее не могу!» — а назавтра подобную прелесть сменяли другие. Что делать — таков юноша, таков поэт: его душа по призванию ищет любви и, обманутая туманным призраком, стремится к новым впечатлениям, как путник к блудящим огням необозримой пустыни.

 Мгновенно сердце молодое

Горит и гаснет; в нем любовь

Проходит и приходит вновь,

В нем чувство каждый день иное.

В числе минутных очаровательниц Пушкина была г-жа Е., которой миловидное личико по своей привлекательности сделалось известным от Бессарабии до Кавказа. К ней-то писал Пушкин, в одном из шутливых своих посланий:

 Ни блеск ума, ни стройность платья

Не могут вас обворожить;

Одни двоюродные братья

Узнали тайну вас пленить.

Лишили вы меня покоя,

Но вы не любите меня.

Одна моя надежда, Зоя:

Женюсь, и буду вам родня... — и проч.

Муж этой Е. был человек довольно странный, и до того заклятый нумизматик, что несравненно больше занимался старыми монетами, чем молоденькою женою, и наконец нумизматик до того надоел жене своей, что она смотрела на него как на такую монету, которая и парале не стоит. У себя дома он был для нее посторонним, а в обществе (как охранная стража) ее окружали родственники: то Алеко, то Тодораки, то Костаки. Все эти господа считались ей двоюродными братьями; так тут поневоле скажешь: «Одни двоюродные братья узнали тайну вас пленить».

Но все же у Е. искателей было много, и в числе их особенно общий наш приятель Алексеев. Но этот поклонник довольствовался одним только созерцанием красоты и вполне был счастлив повременным взглядом очей ее или мимолетным приветом радушного слова.

В домашнем быту муж Е. постоянно раскладывал пасьянс и толковал о монетах; она делала что-нибудь, то есть шила или вязала, а наш приятель, с своей чинною скромностью, усевшись в привычном уголку, занимался меледою.

Среди этого домашнего триумвирата нередко являлись Пушкин и я. <> Е., при блеске красоты своей, положительно не имела понятия о блестящем уме Пушкина. Ограниченная, как многие, в развитии умственных сил, она видела в Пушкине ничего более как стихотворца, и как знать, быть может, подобного молдавскому переводчику Федры или одному из многих, которые только что пишут стишки.

Под влиянием подобного разумения та же Е., как другие, однажды обратилась к Пушкину с просьбою.

— Ах, monsieur Пушкин, — сказала она, — я хочу просить вас.

— Что прикажете? — отвечал Пушкин, с обычным ему вниманием.

— Напишите мне что-нибудь, — с улыбкой произнесла Е.

— Хорошо, хорошо, пожалуй, извольте, — отвечал Пушкин, смеясь.

Когда мы выходили от Е., то я спросил его:

— Что ж ты ей напишешь? Мадригал? да?

— Что придется, моя радость, — отвечал Пушкин.

Для тех, кто знал Пушкина, весьма понятно, что он неохотно соглашался на подобные просьбы. Он не любил выезжать на мадригалах, как иные прочие. Уничтожив собственным гением обязанность заказных восхвалений, до кого бы они ни относились, он не мог, по природе своей, хвалить, когда не хвалится.

Не раз мне случалось встречать стихи Пушкина, и не редко в таком безобразном искажении, что едва можно понять было, в чем дело; но между тем каждое стихотворение непременно было скреплено его именем.

Нередко при воспоминании о царскосельской своей жизни Пушкин как бы в действительности переселялся в то общество, где расцвела первоначальная поэтическая жизнь его со всеми ее призраками и очарованием. В эти минуты Пушкин иногда скорбел; и среди этой скорби воля рассудка уступала впечатлению юного сердца; но Пушкин недолго вполне оставался юношею, опыт уже холодел над ним; это влияние опыта, смиряя порывы, с каждым днем уменьшая его беспечность, заселяло в нем новые силы.

Мы для того привели эти выдержки из Дневника В. Горчакова, чтобы показать, что Алексеевская «Ревекка» или «Е» вряд ли могла быть той Марией, той героиней стихотворения Пушкина, которое без воли его войдет в состав "Гаврильяды". Конечно, Горчаков с Алексеевым были искренними любящими друзьями Поэта, и без таких друзей в чужих краях нелегко бы ему пришлось. Конечно, они были «поэтские человеки», как опять сказала бы Юнна Мориц. Но Пушкину всю жизнь нужен был Аристарх:

«Пожалейте обо мне: живу меж гетов и сарматов; никто не понимает меня. Со мною нет просвещенного Аристарха, пишу как-нибудь, не слыша ни оживительных советов, ни похвал, ни порицаний». (Аристарх Самофракийский — известный издатель и комментатор Гомера (ок. 217—145 гг. до н.э.).

 

Часть четвертая – ЗАКЛЯТЫЕ ПУБЛИКАТОРЫ

 

«… мы еще в одном очень виноваты перед Пушкиным:

мы почти перестали слышать его человеческий голос

в его божественных стихах»

А.А. Ахматова

И не в стихах – тоже. Виноваты. И очень! А в первую очередь виноватых пусть построятся господа пушкиньянцы, которые как будто специально задались целью грязнить и порочить «тенями баркова» с «гаврильядами» первого Поэта России.

О трех публикаторах-первопроходцах   

Первым стал ОГАРЁВ, опубликовавший с подачи ГЕРЦЕНА разрозненные отрывки «Гаврильяды» («Русская потаенная литература XIX столетия». Лондон, 1861). Биографию «разбуженного декабристами» Герцена (лучше бы они не будили его!) рассказывать незачем – основное известно. 

Огарёв — Герцен

Несколько слов о личной жизни «звавшего Русь к топору на безопасном расстоянии, из Лондона». Женился на двоюродной сестре. За границей жили по-шведски с четой Гервегов. Жена влюбилась в поэта Георга Гервега. С Гервегами пришлось расстаться. Через некоторое время жена умерла. Детей родилось много, и с ними тоже было не все ладно. После смерти жены увел жену у Огарёва, хотя все трое продолжали жить одной семьей. Друг Огарёв запил и кончил жизнь – почти что в безумии – под присмотром некой Мэри Сэтерленд.

И вот этот тайный масон и странный в нравственном отношении декабрист, чью оставленную в России недвижимость выручил банкир Ротшильд (фамилию банкира разъяснять не нужно, и если он помог Герцену, значит Герцен был на Западе не второстепенной фигурой!), непрестанно-настойчиво требовал у своего «осторожного осведомителя» БАРТЕНЕВА новые отрывки «Гаврильяды». А где было взять! Вяземский-то никому, «написанный рукой Пушкина» экземпляр, так и не выдал! Зато в 1876 на страницах своего «Русского архива» отрывки из «поэмки» П.И. Бартенев опубликовал сам.

Жаль, что Павел Васильевич Анненков, столь строгий в вопросах нравственности, так скоро, например, осудивший кружок «Зеленой лампы», основавшись исключительно на легенде Бартенева о его оргиастическом направлении [res!], склонен был видеть в поэме нечто большее, чем одно лишь «щегольство» и «прекрасную шалость»

За герцено-огарёвским последовало анонимное заграничное издание 1898 года и берлинское издание Гуго Штейница (1904).

Чтобы уж совсем нам расквитаться с этим (то ли недалеким, то ли злостным) Бартеневым, более полувека вещавшим «со слов друзей поэта», чьи публикации во многом (увы!) имели значение первоисточника, и кто, наряду с П.В. Анненковым, считается основателем пушкинистики, расскажем последний эпизод, и кончено!

В 1897 году в мартовском номере журнала «Русский архив» появилось «Окончание Русалки», которое вскоре вошло в отдельную брошюру, под названием «Русалка А.С. Пушкина. Полное издание. По современной записи Д.П. Зуева» (страстного охотника и любителя природы). В предисловии к журнальной публикации Бартенев рассказал историю зуевского окончания «Русалки» и, ничтоже сумняшеся, тиснул в печать, как псевдо-лермонтова etc.   «…Что касается самих стихов, будто бы удержанных в памяти г. Зуевым, то они, по нашему мнению, не заслуживают никакого внимания и читать их рядом с пушкинскими стихами прямо обидно. Между этими новыми стихами столько прозаических, вымученных, плохих, совершенно безграмотных стихов». А.С. Суворин

Наконец, третий прохвост-публикатор – ВАЛЕРИЙ БРЮСОВ, отлично заработавший на сенсационном издании  «Гаврильяды» в 1918 году. О Томашевском, «обнаучившим» после Брюсова в 1922 «Гаврильяду» и заподозрившим Шолохова с его «Тихим Доном» в плагиате, чем позднее не преминул воспользоваться Солженицын, мы говорить не будем, ибо «богохулька» уже встала на твердый рельс!

В основу текста В. Брюсов положил текст издания Огарёва, быть может, наиболее исправный, но сверяя его с другими изданиями; ни одно из них Брюсов справедливо не может признать вполне авторитетным,- сообщает пушкинист М.П. Алексеев.

В России до 1917 года печатались лишь отрывки из «Гаврильяды», не связанные с евангельским сюжетом (Нота Бене) и под изменёнными названиями. 

Герцен — Бартенев — Брюсов

«Некто г-н Валерий Брюсов избрал себе специальность – грязнить память Пушкина»,- пишет в «Русском вестнике» №8 за 1903 год Н.Я. Стародум (Стечкин).

 Н.Я. Стечкин (1854—1906), журналист, издатель газет, сотрудник ряда журналов, памятный, в частности, тем, что он был корреспондентом  И.С. Тургенева и автором воспоминаний о нем.

Стародум-Стечкин писал далее: «… в № 7 Русского архива Валерий Брюсов с наглостью невежды и с развязностью невоспитанного человека тщился доказать, что Пушкин решился на бессовестную ложь перед императором Николаем I, отрицаясь от авторства «Гаврильяды». Н.П. Барсуков, со своей стороны, приводил документальные доказательства, по его мнению, неопровержимые, из которых должно было следовать, что «Гаврильяда» Пушкину не принадлежит. Жаль, не нашла этих доказательств – подчищают канальи!

 

Из письма Брюсова Щеголеву: «… Что касается моих двух последних статей о Пушкине (о “Гаврильяде” и “Из жизни”), то шум, поднятый около них, меня удивляет. Я нисколько не думал писать “сенсационных” статей. А все усмотрели кругом какую-то lèse (оскорбительность) Пушкину и лицемерно восклицают: “Как! Пушкин мог солгать? Что! Пушкин посещал публичных женщин? О клевета! О позор на говорящего это!” О свободе мнений никто не поминает. О том, что все мои утверждения основаны на документах (пусть без достаточной критики) тоже…

Вы хотите мне возражать. Возражайте. Я знаю, что иное у меня можно прямо отвергнуть, а в очень многом усомниться, подвергнув критике мои источники. Записка барона Корфа, конечно, очень тенденциозна [мы о ней упоминали в Первой главе. - С.С.]. Но ведь я не из этих только документов создавал своего Пушкина. Я этими документами лишь старался подтвердить, оправдать тот его образ, который возник предо мной независимо. И, сознаюсь, мой “развратный” Пушкин нравится мне гораздо больше, чем лицемерный Пушкин обоих Платонычей (т.е. Барсуковых, подхалимствующих графу Шереметеву). Ваш Валерий Брюсов»

Из статьи Брюсова: «Автором Гаврильяды надо признать Пушкина. Это неизбежно. Значит, он солгал, называя автором другого? Да! И мы полагаем, что выясняя это событие в жизни Пушкина, мы проявим больше любви к нему и уважения к его имени, чем скрывая правду, несмотря на очевидность».

Эти слова вызвали ответную реплику Н.П. Барсукова: «Позволю себе спросить г-на Брюсова, почему он полагает, что больше любви к Пушкину и уважения к его памяти и лучшую услугу ему оказывают те, которые во что бы то ни стало стараются представить его лжецом»?

Принадлежность «Гаврильяды» перу Пушкина В. Брюсов «доказывал» еще в 1903 г. на страницах «Русского архива» в статье, озаглавленной «Пушкин. Рана его совести». Заглавие это было дано не самим Брюсовым: на нем настоял редактор этого исторического журнала П.И. Бартенев (М.П. Алексеев). Образ Петра Бартенева остался бы для потомков во многом тусклым, если бы не очерк, написанный о нем Валерием Брюсовым, служившим несколько лет под началом редактора "Русского архива".

Искать и читать «доказательства» Брюсова не стала, и так всё ясно — достаточно одного примера исследовательской работёнки Брюсова. Из переписки пушкиньянца Брюсова с пушкинистом Щеголевым, о котором мы упоминали во Второй главе нашей монографии.

ЩЕГОЛЕВ, 24 сентября 1903 г.

Уважаемый Валерий Яковлевич, разрешите один вопрос. Откуда Вы почерпнули сведения о том, что Пушкин в Михайловском получал письма от Амалии Ризнич? Нет ли тут недоразумения: таинственные письма в Михайловское принято относить к Воронцовой.

БРЮСОВ, 4 октября 1903 г.

Многоуважаемый Павел Елисеевич!

Мое утверждение, что “приходили письма от Ризнич”, конечно, недосмотр. Вероятнее, письма были от Воронцовой. Но это дела не меняет [sic!]. О письмах я говорю в доказательство страстной любви Пушкина к Ризнич, а эта любовь сомнению не подлежит [sic!]. А если б и было установлено, что Пушкин не отдавался совсем даже Ризнич, это было бы лишь новым козырем моей статьи, в ее духе.  

[Насчет своей "страстной любви к Ризнич" Пушкин оставил такое свидетельство: 

Мадам Ризнич с римским носом,

С русской <…> Рено.

 <13—20 декабря 1823>

В соседстве с "русской (ж***ю) Рено" любовь Поэта, конечно, выглядит очень страстной.. Мог бы Пушкин в такое соседство поместить черты Елизаветы Алексеевны?! То-то и оно, г-н Брюсов!]

Мне радостно, что Вы согласны с основной мыслью моей статьи. Пора обличить всю манекенность, всю выдуманность академического Пушкина! Пора явить его таким, каков он был. И это нисколько не будет ему в унижение [конечно, ведь "он мал, как мы, он мерзок, как мы…" – С.С.]. Если я и не “преуспел” в своей попытке, я все же был на верной дороге. Безумец!

В начале 1910-х годов Брюсов, Вячеслав Иванов, Андрей Белый...  составили эфемерную масонскую ложу «Люцифер», учреждённую т.н. «московским центром» (предположительно, розенкрейцерским капитулом «Астрея») и упразднённую сразу после основания за связь с антропософами – очевидно, с Рудольфом Штайнером.  

Название ложи впечатляет! А чего мелочиться! Этот безбожник и свой первый сборник назвал: «Шедевры»! «Юность моя — юность гения. Я жил и поступал так, что оправдать моё поведение могут только великие деяния». А в предисловии к «Шедеврам» автор заявляет: «Печатая свою книгу в наши дни, я не жду ей правильной оценки ни от критики, ни от публики. Не современникам и даже не человечеству завещаю я эту книгу, а вечности и искусству».

Ну и на посошок — несколько отрывков из уморительной критики Андрея Полянина (псевдоним Софии Парнок) на «Семь цветов радуги. Египетские ночи»:

… Человек не станет с исступлением доказывать, что в нем должно быть то, что в нем, действительно, есть, если к тому же этого у него никто не отнимает. Именно потому, что Брюсов теперь не совсем уверен в том, что он «не мог не слагать» песен, т.е. в том, что он — поэт и, следовательно, труд всей его жизни не прошел даром, именно поэтому он упрямо говорит: «в себя я полон вещей веры» и, дальше, точно раздразненный чьим-то дерзким вызовом, спесиво заявляет:

И в длинном перечне, где Данте, где Виргилий,

Где Гете, Пушкин, где ряд дорогих имен,

Я имя новое вписал, чтоб вечно жили

Преданья обо мне, идя сквозь строй времен.

От этих неуклюжих, интеллектуально и музыкально беспомощных стихов, в которых Пушкин, вследствие метрической неловкости Брюсова, превращается в какого-то неизвестного «Пушкингде», — до «Памятника» — один только шаг. И, точно, переворачивая страницу, находим «Памятник»:

Мой памятник стоит, из строф созвучных сложен.

Кричите, буйствуйте, — его вам не свалить!

И, в пылу борьбы с воображаемыми озорниками, Брюсов выкрикивает: «Я есмь и вечно должен быть...» «Прославят гордо каждый стих»... «Ликуя, назовут меня — Валерий Брюсов»...

И ни в одном стихотворении Брюсов не достигает той пленительной внезапности, в которой — сладчайшая тайна поэтического очарования…

Брюсов дописал «Египетские ночи». Что сказать об этом? В предисловии к этой поэме Брюсов услужливо указывает читателю: такие-то строки — Пушкинские, а такие-то «всецело мои». Потешиться по поводу такой услужливости слишком легко для того, чтобы мы воспользовались этим случаем. Нельзя отказать Брюсову в несомненной ловкости фальсификатора. В поэме попадаются куски хорошей мозаики. Работу можно было бы назвать добросовестной, если б не явно порнографические описания любовной сцены в 5-й главе поэмы (дважды выделено мною – С.С.)

Поэма дописана не достаточно блестяще для того, чтобы полюбить ее, не достаточно дурно для того, чтобы возненавидеть ее…

Брюсов выпустил сборник слабых стихов, отважился дописать «Египетские ночи» и, вероятно, сделает еще не одну такую бестактность. Нужно помнить только одно: Брюсов не человек, а образ.

Январь 1917 г.

София Парнок писавшая хорошие стихи, прекрасно чувствуя поэтическое слово, вольно или невольно оказалась пророком – Брюсов-таки совершил свою последнюю «бестактность», которую лучше назвать  бессмысленной подлостью, воскресившей из небытия «Гаврильяду» и открывшей ей дверь в Собрания сочинений Пушкина.

Почему бессмысленной? Похоже, прохвост был болен – не только нравственно, но и психически. Однако «исключительной осмотрительности» пушкинисту Михаилу Павловичу Алексееву все равно «кажется убедительным тот анализ стиля поэмы, который произвел Брюсов». Как! Тот Брюсов, у которого напрочь отсутствовал поэтический слух, «произвел анализ стиля поэмы»?!

 

Из «Героя труда» — Марины ЦВЕТАЕВОЙ

"... мастерство — не всё. Нужен слух. Его не было у Брюсова"; "Антимузыкальность Брюсова, вопреки внешней (местной) музыкальности целого ряда стихотворений — антимузыкальность сущности, сушь, отсутствие реки. <...> Сопровождающий и сдерживающий (в пределах города) городской береговой гранит — вот взаимоотношение Брюсова с современной ему живой рекой поэзии. <...>

Дописанные Брюсовым “Египетские ночи”. С годными или негодными средствами покушение — что его вызвало? Страсть к пределу, к смысловому и графическому тире. Чуждый, всей природой своей, тайне, он не чтит и не чует ее в неоконченности творения. Не довелось Пушкину — доведу (до конца) я. Жест варвара. Ибо, в иных случаях, довершать не меньшее, если не большее, варварство, чем разрушать.

Не сего ли варвара видел Пушкин, издавая в 1828 «Возрождение»:

Художник-варвар кистью сонной

Картину гения чернит

И свой рисунок беззаконный

Над ней бессмысленно чертит.

Но краски чуждые, с летами,

Спадают ветхой чешуей;

Созданье гения пред нами

Выходит с прежней красотой.

Так исчезают заблужденья

С измученной души моей,

И возникают в ней виденья

Первоначальных, чистых дней.

Для полноты «образа» Брюсова было бы не лишним перечитать «Героя труда».

Почему Брюсову все же удалась публикация «богохульки»? Все изменилось после 1917 года. Советская власть объявила великого Поэта воинствующим безбожником. Для борьбы с религией была использована даже безобидная «Сказка о попе и о работнике его Балде». Тем более полезной оказалась «Гаврильяда»!

Была, например, отменена постановка «Балды» Д. Шостаковича по «Сказке о попе…». Есть священники, которые настаивают, чтобы это пушкинское произведение выходило в дореволюционной редакции В. Жуковского – «Сказка о купце Остолопе и работнике его Балде». Отец Всеволод предлагает разделять «Гаврильяду» и «Сказку о попе…»: «в «Гаврильяде» есть элементы кощунства. Нельзя осквернять священные имена и символы, а в «Гаврильяде» эти моменты присутствуют. А вот критиковать духовенство можно и смеяться над бытовым устройством жизни – тоже» (Лев Щукин).

И вот, все эти первопечатники не принадлежавшей пушкинскому перу «бесовщины» вероломно нарушили авторское право Поэта! Кто взыщет с них? Ответил Лермонтов: «Есть высший суд, наперсники разврата… Он ждет»…  

.

Часть пятая ДВА ЗОИЛА 

«… собрались ребята теплые, упрямые; поп свое, а чёрт свое»...

Пушкин

 «Зачем он руку дал клеветникам ничтожным,

Зачем поверил он словам и ласкам ложным»..

Лермонтов

Подлость моих зоилов-завистников,- говорил Пушкин сестре,- дошла уже до того, что они стали приписывать моей девственной музе, — как я узнал от Дельвига на днях, — именно всякие неприличия... Мнимые мои сочиненьица ходят в рукописях по городу, а что всего хуже — с моей подписью. Мерзавцы! Хотят меня утопить перед людьми, достойными всякого почтения, да и рассовывают, где только могут — сочиненные не мною, а ими же пошлости. Конечно, ни Дельвиг, ни Плетнев гнусным клеветам на мою музу не поверят: они очень хорошо знают, что я ее не оскверню стихами, которые и каналье Баркову не по плечу. Я же не Барков, а подавно не маркиз де Сад* (Л. Павлищев, муж сестры «Воспоминания о Пушкине»).

*Маркиз де Сад — французский аристократ, политик, писатель и философ. Был проповедником абсолютной свободы, которая не была бы ограничена ни нравственностью, ни религией, ни правом. Основной ценностью жизни считал утоление стремлений личности. Считал, что убийство является благом для общества, иначе народы погибнут целиком и полностью от перенаселения и нехватки ресурсов. Отрицал само существование Бога, а также всех моральных норм и правил, как предписанных церковными канонами, так и общечеловеческих принципов поведения в семье и обществе. Понятие «садизм» первоначально произошло от его имени.

Все трое ещё при жизни А.С. Пушкина начали «суд над поэтом»,- пишет Сергей Фомин в статье «Вольные каменщики у гроба Поэта». Эти трое: Тургенев, Жуковский, Вяземский. Но я бы пока исключила Жуковского из «весёлой банды» и оставила тандем. Роль Жуковского  в судьбе Пушкина требует отдельного изучения. Пушкин умер в день рождения Жуковского…  

Вяземский – Тургенев

Начнем с попа. Этот масон-каменщик, составивший юному Пушкину по просьбе дяди протекцию в Лицей (можно подумать, что гениальный мальчик без него бы не справился!), вскоре стал окучивать Поэта. Уверившись в таланте Александра, этот «видный масон» уже с Лицея решил готовить его к вступлению в Ложу, чтобы  использовать в целях масонства. А в 1817-ом Пушкин пишет ему:

Тургенев, верный покровитель

Попов, евреев и скопцов,

Но слишком счастливый гонитель

И езуитов, и глупцов,

И лености моей бесплодной,

Всегда беспечной и свободной,

Подруги благотворных снов!

К чему смеяться надо мною,

Когда я слабою рукою

На лире с трепетом брожу

И лишь изнеженные звуки

Любви, сей милой сердцу муки,

В струнах незвонких нахожу?

<...>

Один лишь ты, любовник страстный

И Соломирской, и креста,

То ночью прыгаешь с прекрасной,

То проповедуешь Христа. <...>

Тургенев Александр Иванович (1784 - 1845) в 1817 г. был директором департамента духовных дел, членом комиссии по устройству евреев и секретарем Библейского общества, о чем и пишет Пушкин в начале стихотворения.

Это тот самый Тургенев, о котором мы говорили во Второй главе, —  причастный не только к непотребным похоронам Пушкина, но и ко всему широкомасштабному плану по уничтожению Поэта.

Сергей Фомин собрал выдержки из писем А.С. Тургенева:

«Государь, – писала 2 февраля С.Н. Карамзина брату в Париж, – назначил для того, чтобы отдать этот последний долг Пушкину, господина Тургенева как единственного из его друзей, который ничем не занят. Тургенев уезжает с телом сегодня вечером, он немного раздосадован этим и не может этого скрыть. Вяземский хотел тоже поехать, и я сказала Тургеневу: “Почему бы ему не поехать с вами?” – “Помилуйте, со мною! – он не умер!”».

«.. опоздал на панихиду… – записал в дневнике А.И. Тургенев, – тут граф Строганов представил мне жандарма: о подорожной и о крестьянской подставах. Заколотили Пушкина в ящик. Вяземский положил с ним перчатку…». Как видим, о второй перчатке (Жуковского) он не говорит. О ней мы узнаем только от Вяземского.

Однако опасения какой-либо демонстрации в связи с похоронами А.С. Пушкина были напрасными. Скорбный путь до Святых гор показал, насколько покойный в действительности был «дорог» своим друзьям, как только властями пресечена была возможность использовать похороны для того, чтобы волновать умы в столице.

Дневник А.И. Тургенева заставляет о многом задуматься. Читаешь его – и не понимаешь, как после знакомства с этим документом можно вообще толковать о любви его автора к Пушкину, о дружбе…

По случаю отпевания А.С. Пушкина, известный актер В.А. Каратыгин отложил свой бенефис. И вот, после сообщения об этом факте, собственноручное признание А.И. Тургенева: «…Я еду сегодня же на свадебный обед к Щербинину, который празднует замужество кн. Дадьяновой, – а с кем не помню».

«4 февраля, в 1-м часу утра или ночи,- продолжал записи А.И. Тургенев,- отправился за гробом Пушкина в Псков; перед гробом и мною скакал жандармский капитан».

«Жена моя,- вспоминал цензор А.В. Никитенко,- возвращалась из Могилева и на одной станции неподалеку от Петербурга увидела простую телегу, на телеге солому, под соломой гроб, обернутый рогожею. Три жандарма суетились на почтовом дворе, хлопотали о том, чтобы скорее перепрячь курьерских лошадей и скакать дальше с гробом. «Что это такое?»,- спросила моя жена у одного из находившихся здесь крестьян. «А Бог его знает что! Вишь, какой-то Пушкин убит – и его мчат на почтовых в рогоже и соломе, прости Господи – как собаку».

Единственным близким человеком, сопровождавшим тело Александра Сергеевича, был престарелый дядька Никита Тимофеевич Козлов, болдинский крепостной Пушкиных. Когда-то он сопровождал своего барина в Лицей, потом, в 1820-м на юг – в Бессарабию. Это к нему были обращены пушкинские стихи: «Дай, Никита, мне одеться: в Митрополии звонят…» Он, будучи уже камердинером, заносил раненого барина в квартиру на Мойке. «Грустно тебе нести меня?», – спросил у него Пушкин. И вот теперь последняя дорога… Ящик с гробом на дровнях он не покидал до самой монастырской ограды…

Сопровождавший тело Пушкина жандармский офицер Ракеев вспоминал в 1861 г.: «Назначен был шефом нашим препроводить тело Пушкина. Один я, можно сказать, и хоронил его. Человек у него был, – Осипом, кажется, или Семёном звали… что за преданный был слуга! Смотреть даже было больно, как убивался. Привязан был к покойнику, очень привязан. Не отходил почти от гроба; не ест, не пьёт».

4 февраля вечером А.И. Тургенев, по его словам, «приехал к 9-ти часам в Псков, прямо к губернатору – на вечеринку [sic!]. 5 февраля отправились сперва в Остров, за 56 вёрст, оттуда за 50 вёрст к Осиповой – в Тригорское, где уже был в три часа пополудни». В письме знакомой А.И. Тургенев уточнял: «…За 55 вёрст от Острова мы заехали, оставив гроб на последней станции с почтальоном и дядькой, к госпоже Осиповой. Мы у ней отобедали, а между тем она послала своих крестьян рыть могилу для П. в монастырь…» И снова дневник: «За нами прискакал гроб [sic!] в 7-м часу вечера». Повстречали тело на дороге, которое скакало [sic!] в монастырь»

Дорога в Святые Горы

Эти скачки с гробом по заснеженным дорогам Псковщины мало походили на позднейшую умилительную интерпретацию прощания тела Александра Сергеевича с дорогим ему Тригорским.

«6 февраля, в 6 часов утра, отправились мы – я и жандарм! – опять в монастырь, – всё еще рыли могилу; мы отслужили панихиду в церкви и вынесли на плечах крестьян гроб в могилу – немногие плакали. Я бросил горсть земли в могилу; выронил несколько слёз…»

складный рассказ о гробе, поставленном на ночь в церкви, о выкопанной могиле, горстях сырой земли, изроненных слезах и скорби ставят под сомнение воспоминания дочери тригорской помещицы Екатерины Ивановны Осиповой (ее рассказ опускаем, читай Фомина).

Эти факты вполне укладываются в характеристику, данную А.И. Тургеневу его современниками, как человека «довольно легкомысленного и готового уживаться с людьми и обстоятельствами», а также – нынешних исследователей, отмечающих его «чёрствость, цинизм и бездушие».

из воспоминаний Е.И. Осиповой: «Никто из родных так на могиле и не был. Жена приехала только через два года, в 1839 году».

Подробнее: http://drakula.org/sv_horugv/11/08022008.shtml

«Однажды Пушкин между приятелями сильно русофильствовал и громил Запад. Это смущало Александра Тургенева, космополита по обстоятельствам, а частью и по наклонности. Он горячо оспаривал мнения Пушкина; наконец, не выдержал и сказал ему: - "А знаешь ли, что, голубчик, съезди ты хоть в Любек". Пушкин расхохотался, и хохот обезоружил Тург. Нужно при этом напомнить, что Пушкин не бывал никогда за границею, что в то время русские путешественники отправлялись обыкновенно с Любекскими пароходами, и что Любек был первый иностранный город, ими посещаемый» (Кн. П.А. Вяземский. Полн. собр. соч., т. VIII, 168).

А.И. Тургенев писал брату: «Твоё заключение о Пушкине справедливо: в нём точно есть ещё варварство», поясняя однако: «Он только варвар в отношении к Польше. Как поэт, думая, что без патриотизма, как он его понимает, нельзя быть поэтом, и для поэзии не хочет выходить из своего варварства».

А.В. Воронцов «Пушкин и "Белая голова"»

«Александра Тургенева видели в театре в одной ложе со старшим Геккереном недели через три после первого вызова Пушкиным младшего Геккерена. Конечно, у светских людей свои правила, но к тому времени все порядочные люди уже определились, стоит ли поддерживать отношения с этой семейкой интриганов и гомосексуалистов.

Тургенев встречался со старшим Геккереном и после дуэли, только-только отойдя от смертного одра Пушкина. Геккерен якобы расспрашивал об умирающем, с сильным участием, пересказывал выражения, которые употреблял в своем письме Пушкин. "Ужасно! Ужасно!- восклицал Тургенев.- Невыносимо: нечего было делать..." Вот так друг!..

Этот Тургенев любил читать в обществе чужие письма, чаще всего адресованные не ему, а тут, когда его попросили прочесть письмо Пушкина Геккерену-старшему, у него имеющееся, отказался, говоря, что иначе могут напечатать. Вот была бы незадача. Однако штучка этот толстяк Александр Иванович! Он и бывший директор департамента (того, что теперь возглавлял Вигель), он и чуть ли не декабрист.

Он вроде бы в опале у государя, однако выполняет его личные поручения за границей. Брат Николай Иванович за работу в "Союзе благоденствия" заочно приговорен к смертной казни, а Александр Иванович любезничает с теми, кто вынес ему приговор. Вроде бы он считается более неблагонадежным, чем Пушкин, но Пушкин никогда не был за границей, а Тургенев то и дело ездил. Вроде бы он горячий поклонник музы Пушкина, но в то же время - постоянный автор "Московского телеграфа" братьев Полевых, из номера в номер поносящих поэта.

Друзей у Александра Ивановича много, но как-то так много, что невольно возникает мысль о неразборчивости. С одной стороны: Пушкин, Жуковский, Чаадаев, с другой – Бенкендорф, Геккерен, "карлик" Нессельроде, Алексей Орлов, Уваров, вскрывающий пушкинские письма почт-директор Булгаков...

А разве не странно, что именно Тургенев фигурирует в ситуации Лермонтова с Барантом (и масоны доводят-таки дело до убийства Второго Поэта России), а позднее, как улитка, прилепляется к Гоголю? Но это уже новые темы.

Еще несколько слов о Вяземском

Повторим. По свидетельству П.В. Нащокина: «Пушкин не любил Вяземского, хотя не выражал того явно; он видел в нем человека безнравственного, ему досадно было, что тот волочился за его женою, впрочем, волочился просто из привычки светского человека отдавать долг красавице». Позвольте усомниться, наивный Павел Воинович – ведь после смерти Пушкина Вяземский волочился за Натальей Николаевной весьма нешуточно, как сообщает А.Б. Галкин, цитируя письма 50-летнего селадона:

«И. Ободовская и М. Дементьев приводят образчики писем Вяземского к Наталье Николаевне 1840 1842 годов: "Прошу верить тому, чему вы не верите, то есть тому, что я вам душевно предан" (1840). "Целую след ножки вашей на шелковой мураве, когда вы идете считать гусей своих" (1841). "Вы мое солнце, мой воздух, моя музыка, моя поэзия". "Спешу, нет времени, а потому могу сказать только два слова, нет три: я вас обожаю! нет четыре: я вас обожаю по-прежнему!" (1842). "Любовь и преданность мои к вам неизменны и никогда во мне не угаснут, потому что они не зависят ни от обстоятельств, ни от вас" (1841).

В письме от 26 июня 1843 года Вяземский с негодованием и возмущением упрекает Пушкину в холодности к его страсти: "...вы виноваты в эгоизме, доходящем до безразличия и жестокости. Разрешите вас спросить: пожертвовали ли вы хоть когда-нибудь для меня малейшей своей прихотью, малейшим каким-нибудь желанием? Отвечаю за вас: никогда! тысячу раз никогда!". И это пишет друг Пушкина его вдове, матери четверых детей… Да и с какой стати Н.Н. Пушкина должна была жертвовать чем-нибудь для Вяземского? 

Вдова Поэта Н.Н. Гончарова

По большому счету Вяземскому было совершенно не до Пушкина в те самые дни, когда разворачивалась преддуэльная травля Поэта, и когда Жуковский делал титанические усилия, чтобы предотвратить дуэль, а семья Пушкиных находилась в постоянной тревоге, 44-летний Вяземский, отец пятерых детей, как мотылек, перелетает с бала на бал. Зимние балы и праздники идут сплошной, непрекращающейся чередой, и Вяземский стремится не упустить ни один; как говорил гоголевский Хлестаков, – "срывает цветы удовольствия".

Вяземский, по словам графини Фикельмон, считал себя неотразимым мужчиной и очень удивлялся, когда не находил взаимности у светских красавиц, за которыми он волочился.

Во время отпевания поэта он выразил свое отчаяние запоздало бурно и чересчур демонстративно: когда вся обширная площадь перед церковью, по словам П.И. Бартенева, представляла собой сплошной ковер из человеческих голов и когда тело выносили из церкви, шествие на минуту запнулось: на пути процессии лежал, громко рыдая, большого роста князь Вяземский. Его попросили встать и посторониться. Так ли было… это ж «по словам П.И. Бартенева»…

После смерти Пушкина Вяземский вдруг прозрел, начал писать негодующие письма великому князю, графине Эмилии Мусиной-Пушкиной, составлять перечень документов, реабилитирующих светлое имя Пушкина.

В чем и перед кем он хотел оправдать Поэта? Скорее, себя он хотел оправдать в собственных глазах. Будучи афеем-безбожником, он ведь не мог представить, что открыт Небу, и что реабилитироваться ему придется перед самим Создателем!

Случайно ли в литературном обществе «Арзамас» прилепилось к Вяземскому прозвище «Асмодей» [искуситель — злой, сластолюбивый демон]? «Экой чёрт!» – зафиксирован в одном из протоколов восхищённый отзыв арзамасцев на его стихи. (С. Фомичев). Общество существовало с 1815 по 1818-й. Распалось по несходству политических взглядов. Пушкин был назван «Сверчком».

«… Душа моя, поневоле голова кругом пойдет. Не демонствуй, Асмодей: мысли твои об общем мнении, о суете гонения и страдальчества (положим) справедливы — но помилуй... это моя религия; я уже не фанатик, но все еще набожен. Не отнимай у схимника надежду рая и страх ада».

Этот отрывок из письма Пушкина Вяземскому от 13 сентября 1825. Пушкин готовится к встрече с Елизаветой Алексеевной, которая едет в Таганрог через Святогорье. Вяземский, видимо, насмешничал, но Пушкин, одернув его, сказал, что Любовь к EW – всё еще его религия! В Таганрог Ея Величество прибыла 23 сентября 1825 года. Это была их последняя встреча, о которой мы говорили в Первой главе.

Ну а Вяземский, похоронив почти всех своих детей, под конец жизни ушел в глубокую депрессию и бессонницу. Рассуждая в старости на тему русских гениев, Вяземский пришел к выводу, что таковых было всего трое — Петр I, Ломоносов и Суворов, Пушкин же — «высокое, оригинальное дарование», не более.

Ко всем этим «зоилам», по разным причинам ненавидевшим Поэта, я бы добавила еще одного, о котором В.В. Прозоров сказал: эти слова с полным основанием могут быть отнесены к самому Писареву: «Он яростно ниспровергал Пушкина, которого «сам себе создал»

Д.М. Писарев

«О Пушкине до сих пор бродят в обществе разные нелепые слухи. Говорят, например, что Пушкин великий поэт, и все этому верят. А на поверку выходит, что Пушкин просто великий стилист и больше ничего. Для тех людей, в которых произведения Пушкина не возбуждают истерической зевоты, эти произведения оказываются вернейшим средством притупить здоровый ум и усыпить человеческое чувство».– писал кумир нигилистов и затем коммунистов жёлчный критик Д.И. Писарев, пытаясь заляпать Пушкина своей грязью (из “Пушкин и Белинский”).

Бездари, завистники, предатели, безбожники, убийцы!

Вряд ли удастся выявить всю их банду. О некоторых уже сказано и здесь и ранее. Осталось назвать главарей: 

Нессельроде – Геккерн – Бенкендорф – Уваров

Некоторые пушкинисты наивно полагают, что всё затеял Дантес. У Юрия Лотмана и вовсе оригинальные выводы, которые читатель может отыскать самостоятельно. А есть и еще одна стремная версия — мол, эту дуэль сам Пушкин инициировал, т.к. был болен неизлечимой болезнью Паркинсона.. Еше одна попытка унижения великого Поэта?! А нынче потомки Дантеса утверждают, что вовсе не Пушкин вызвал Дантеса на дуэль, а совсем даже наоборот..

Мы уже цитировали эпиграмму А.С.П. на Голицына, но была и еще одна – на князя Михаила Александровича Дондукова-Корсакова, вице-президента Санкт-Петербургской Академии наук. Она-то, считают пушкинисты, и стала главной ошибкой Поэта:

 В академии наук

Заседает князь Дундук.

Говорят, не подобает

Дундуку такая честь;

Почему ж он заседает?

Потому что ж*** есть. 

Геккерн – Дундуков – Голицын – Дантес

Под покровительством Голицына масоны ужесточили борьбу против Русского Православия, широкое развитие получили секты и ереси. По личному указанию Голицына была организована травля наиболее авторитетных подвижников благочестия (еп. Иннокентий, архим. Фотий, антимасонский писатель Е. И. Станевич). Протесты православных людей вынудили Александра I отправить Голицына в отставку. В царствование Николая I Голицын пользовался большим авторитетом в масонских кругах.

Нет, мы не отклонились, а всё это – один разветвленный проект по уничтожению Светоча Русской Поэзии. Сей Дантес во время дуэли ничем не рисковал – у него под мундиром был металлический панцирь, заказанный в Лондоне его «папой» Геккерном.

Данзас сказал умирающему Пушкину, что готов отомстить за него тому, кто его поразил. «Нет, нет, - ответил Пушкин,- мир, мир…» и милосердно даровал жизнь бесчестному французу, который дожил до старости и оставил потомство… 

Трансформация убийцы Пушкина

 

 Часть шестаяСЛОВО ПУШКИНУ и ЕГО ДРУЗЬЯМ

«Державин не совсем прав: слова поэта суть уже его дела»

Пушкин

И какие же «дела» вы на Поэта повесили, господа прокуроры?! Дела безбожника, похабника, богохульника?! Пушкинисту Незеленову, поэма казалась «самым печальным событием» деятельности Пушкина и всего лишь «грязно-цинической вещью». Но почему  Незеленов не побудил себя к расследованию, почему поверил единодушным «ошибкам» своих коллег и не поверил Пушкину! Поэт говорит: «Я не писал!», обвинители: «Нет, ты писал! Ты безбожник и богохульник!»…

ПЕВЕЦ

Слыхали ль вы за рощей глас ночной

Певца любви певца своей печали?

Когда поля в час утренний молчали

Свирели звук унылый и простой

            Слыхали ль вы?

 

Встречали ль вы в пустынной тьме лесной

Певца любви певца своей печали?

Следы ли слез улыбку ль замечали

Иль тихий взор исполненный тоской

            Встречали вы?

 

Вздохнули ль вы внимая тихий глас

Певца любви певца своей печали?

Когда в лесах вы юношу видали

Встречая взор его потухших глаз

            Вздохнули ль вы? 

________________________________

.

.. Чье сердце хладное, презревшее харит,

Твое уныние и слезы укорит?

Кто в грубой гордости прочтет без умиленья

Сии элегии, последние творенья,

Где ты свой тщетный стон потомству передал? 

 

Горько было тебе, Пушкин-свет-Сергеевич? Знаю, что так! 

Когда, наконец, и я прочитала богохульную «Гаврильяду» (каюсь: впервые, и уже после развенчания т.н. «дон-жуанского» списка), меня поразили два противоположных чувства. С одной стороны я увидела пушкинский слог, с другой – всё мое существо восстало против авторства Поэта. Душа металась, протестовала, впадала в отчаяние… и даже угрожала тропининскому Пушкину на стене: ну если только выяснится, что это сделал ТЫ, никогда больше не прочту ни строчки твоей! А сердце знало: Пушкин не мог! И стыдно было минутных смятений.

Но мы не совсем о религии должны теперь говорить. Религии – это всего лишь тропки, ведущие к одной Вершине, да и не все – ведут. Разумеется, Пушкин это понимал. Только зачем ему было умничать и накликать новые беды на свою кудрявую голову! Потому и сказал просто: в моих произведениях «нет следов духа безверия или кощунства над религиею». Главное – над высшими духовными Силами не мог надругаться Поэт: над Христом, Богородицей, над Архангелом Гавриилом! А если кто-то сладострастно потирает ручки, читая омерзительный бред под названием «Гаврильяда», тот – безбожник, иуда и вор, крадущий и пачкающий светлое Имя Поэта! Но как не бывает поругаем Бог, так да не будет поруган и Вестник Его!    

А Пушкин – вестник, Пушкин пророк, Пушкин ангельское дитя Бога. Даже тот самый жандармский чиновник III отделения, Попов, намеревавшийся посмертно порочить Поэта, записал: "Он был в полном смысле слова дитя, и, как дитя, никого не боялся". Что подтверждает и сам Поэт: «кроме совести и Бога я не боюсь никого, не дрожу ни перед кем». И даже тот самый литературный враг Поэта, пресловутый Фаддей Булгарин, весь покрытый пушкинскими эпиграммами, записал о нем: "Скромен в суждениях, любезен в обществе и дитя по душе". 

Душа Поэта

И вот, пережив первое смятение, – звоню  сестре и пишу письмо уважаемому человеку: Что делать?! Вижу пушкинский слог, но знаю, что он НЕ ПИСАЛ!

Мистическая версия сестры: Сатана уже тогда имел компьютер, вложил в него все стихи Пушкина, задал тему и получил то, что нам сегодня подсовывают. Но почему-то – в разночтениях!- возразила я.  

Уважаемый мною человек ответил подробным письмом. Смысл следующий: поэму он не писал, но его за «пуншем развели» на устную импровизацию, которую «друзья» за ним втайне записывали на коленке. Или вот – цитата: Пушкин ее не ПИСАЛ. Но… произносил из нее фрагменты. Точнее даже не из нее — а которые потом в нее были включены. Масонами. Что заигрывали с ним, как оно и описано у тебя во второй части книги [во второй главе]. Надеясь этак незаметно пушкинское полишинельное псевдомасонство перевести во правду.

Версия фантастическая, потому что – где и когда это могло случиться? В годы лицейские, когда он пировал лишь с гусарами да с лицеистами? Или в Бессарабии, где главных его врагов-масонов с ним не было? Ни там, ни там такая ситуация невозможна, а мне во что бы то ни стало нужны были доказательства – ведь я взялась за «Гаврильяду», чтобы.. д о к а з а т ь! Однако в этом «фантастическом» письме есть одна провидческая мысль, о которой мы вспомним в последней, седьмой части Главы. Сестра тоже интуитивно коснулась ее…

Остальные версии, в целом уже обозначены: мнения разделились на две неравные группы: прокурорские и адвокатские. В процессе же лично моего адвокатского расследования я не только пришла к определенным выводам, но и кое-что важное обнаружила. Вывод таков: Пушкин не лжет. Он дворянин. Он человек чести. «Богохульку» он не писал и не знал автора! Или: автора он знал, но не мог его назвать, потому что автор был жив, а Поэт – не доносчик! Как, в конце концов, выяснилось, автора Пушкин знал, но не автор  заботил его, а ТЕ, которые задумали опорочить его Имя в веках!

А что? Да так. Я усыпляю

Пустые, черные мечты;

Я только в скобках замечаю,

Что нет презренной клеветы,

На чердаке вралем рожденной

И светской чернью ободренной,

Что нет нелепицы такой,

Ни эпиграммы площадной,

Которой бы ваш друг с улыбкой,

В кругу порядочных людей,

Без всякой злобы и затей,

Не повторил стократ ошибкой;

А впрочем, он за вас горой:

Он вас так любит... как родной!

И вот, разгребая первую лавину лжи, я стала читать: и самого Пушкина, и свидетельства современников, и, разумеется, господ пушкиньянцев по теме расследования. Пушкин писал в связи с изданием переписки Вольтера: «Всякая строчка великого писателя становится драгоценной для потомства. Мы с любопытством рассматриваем автографы, хотя бы они были не что иное, как отрывок из расходной тетради или записка к портному об отсрочке платежа. Нас невольно поражает мысль, что рука, начертавшая эти смиренные цифры, эти незначащие слова, тем же самым почерком и, может быть, тем же самым пером написала и великие творения, предмет наших изучений и восторгов».

Или: «Нравственность (как и религия) должна быть уважаема писателем. Безнравственные книги суть те, которые потрясают первые основания гражданского общества, те, которые проповедают разврат, рассеивают личную клевету, или кои целию имеют распаление чувственности приапическими изображениями».

Какова же должна была быть степень ответственности Пушкина за каждое свое слово?! Или царь Николай приходил плакать на Мойку не об умирающем Гении Русской Поэзии, а о Поэте-«кощуннике», испоганившим РУССКОЕ СЛОВО «Барковым» с «Гаврильядой»?!

Е.Ф. Розен: «Пушкин был характера весьма серьезного и склонен, как Байрон, к мрачной душевной грусти, чтоб умерять, уравновешивать эту грусть, он чувствовал потребность смеха; ему не надобно было причины, нужна была только придирка к смеху! В ярком смехе его почти всегда мне слышалось нечто насильственное, и будто бы ему самому при этом невесело на душе». Другой современник поэта вспоминал: «Даже среди множества людей нельзя было не заметить Пушкина: по уму в глазах, по выражению лица, высказывающему какую-то решимость характера, по едва ли унимаемой природной живости, какого-то внутреннего беспокойства, по проявлению с трудом сдерживаемых страстей»

Адъютант генерал-майора Н.Н. Раевского младшего М.В. Юзефович, который тоже писал стихи, вспоминал: «Как теперь вижу его живого, простого в обращении, хохотуна очень подвижного, даже вертлявого, с великолепными большими, чистыми и ясными глазами, в которых, казалось, отражалось всё прекрасное в природе, с белыми блестящими зубами, о которых он очень заботился, как Байрон. В одежде и во всей его наружности была заметна светская заботливость о себе. Носил он и у нас щёгольской чёрный сюртук, с высокой круглой шляпой на голове; а потому рядовые воины, не зная, кто он такой, и видя его постоянно при Нижегородском драгунском полку, который возглавлял Раевский, принимали его за полкового священника и звали драгунским батюшкой». 

Конечно, и пошалить он любил, особенно в лицейские годы, и чувство юмора имел превосходное: «… критики наши говорят обыкновенно: это хорошо, потому что прекрасно, а это дурно, потому что скверно. Отселе их никак не выманишь».

«После выхода из Лицея Пушкин поражал светское общество различными выходками: долгое время после болезни ходил обритый и в ермолке, иногда надевал парик, который снимал в разных местах и обмахивался им как веером, привлекая, тем самым,  всеобщее внимание. Он начал отращивать длинные ногти – предмет его гордости и постоянной заботы»...

П.А. Плетнев: «Общество, особенно, где он бывал редко, почти всегда приводило его в замешательство, и от того оставался он молчалив и как бы недоволен чем-нибудь. Он не мог оставаться там долго. Прямодушие, также отличительная черта характера его, подстрекало к свободному выражению мысли, а робость противодействовала...

Собою не владел он только при таких обстоятельствах, от которых все должно было обрушиться на него лично. Он почти не умел распоряжаться ни временем своим, ни другою собственностью. Иногда можно было подумать, что он без характера: так он мгновенно уступал силе обстоятельств. Между тем ни за что он столько не уважал другого, как за характер... Пылкость его души и  слияние с ясностью ума образовала из него это необыкновенное, даже странное существо, в котором все качества приняли вид крайностей. Эти крайности не только вызывали неприязнь его врагов, но и  мягкое осуждение друзей».

Пушкин о себе: «Я не зол, никому не желаю дурного, я не изменник, не лгун; я вспыльчив, но не злопамятен и не завистлив. Я искренен и умею любить друзей и быть им верным, но у меня колкий язык»

В "Истории военных действий в Азиатской Турции" Н.И. Ушаков свидетельствует и о Пушкине, который в это время был там же в действующей армии: «Пушкин, одушевленный отвагою, столь свойственной новобранцу-воину, схватил пику одного из убитых казаков и устремился противу неприятельских всадников». Правда, вскоре его вывел из боя майор Н.Н. Семичев, которого специально послал для этого генерал Н.Н. Раевский (сын героя Отечественной войны Н.Н. Раевского), чтобы уберечь от гибели великого поэта. Не трудно представить, какое впечатление, наверное, произвел на турок бешено скачущий на них полунегр с пикой в руках. 

Насчет «полунегра», конечно, сильно сказано: Пушкин, по свидетельствам современников, был светловолосым и светлоглазым. Волосы его слегка закаштанились после болезни, о которой упомянуто выше – Поэт переболел чем-то наподобие тифа ("гнилая горячка") в 18 лет, сразу после окончания Лицея… насилу спасли! А до болезни он был русоволос, как и брат Левушка. И Софи Карамзина говорила, что Пушкин до 18 лет был блондином и потемнел уже позже. Его мать белокурая, но ничем не напоминала негритянку. Его брат и сестра не брюнеты и не смуглые.

Из дневника Смирновой-Россет: «Я увидела, что вошёл незнакомый молодой человек, невысокий. У него голубые глаза с серым оттенком; когда зрачки расширяются, то глаза кажутся чёрными. Его волосы вьются, но они не чёрные и не курчавые. Зубы — поразительной белизны, и, когда он смеётся, все они видны. Губы полные, но не очень толстые. В нём ничего нет негритянского».

Жена Нащокина (Вера Александровна Нарская) рассказывала: «Пушкин был невысок ростом [166,7], шатен, с сильно вьющимися волосами, с голубыми глазами необыкновенной привлекательности. Это были особые, поэтические задушевные глаза, в которых отражалась вся бездна дум и ощущений, переживаемых душою великого поэта. Других таких глаз я во всю мою долгую жизнь ни у кого не видала». 

«.. В другой газете объявили, что я собою весьма неблагообразен и что портреты мои слишком льстивы. На эту личность я не отвечал, хотя она глубоко меня тронула».

В общепринятом понимании Пушкина никто не называл красивым, однако многие отмечали, что черты его лица делались прекрасными, когда становились отражением его одухотворённости. Л.П. Никольская, встретившая в 1833 году Пушкина на обеде у нижегородского губернатора, так описывает его:

«Немного смуглое лицо его было оригинально, но некрасиво: большой открытый лоб, длинный нос, толстые губы — вообще неправильные черты. Но что у него было великолепно — это тёмно-серые с синеватым отливом глаза — большие, ясные. Нельзя передать выражение этих глаз: какое-то жгучее, и при том ласкающее, приятное. Я никогда не видела лица более выразительного: умное, доброе, энергичное. <…> Он хорошо говорит: ах, сколько было ума и жизни в его неискусственной речи! А какой он весёлый, любезный, прелесть»! 

И вовсе не были "толстыми" его губы — читала свидетельство (сейчас не вспомню - кого), что у Пушкина был мягкий, красиво очерченный рот.. Так по-разному воспринимают люди одно и то же лицо.

Иван Васильевич Киреевский – С.А. Соболевскому: «В Пушкине я нашёл ещё больше, чем ожидал. Такого мозгу, кажется, не вмещает уже ни один русский череп, по крайней мере, ни один из ощупанных мною».

 

Господа пушкиньянцы уверяют нас, что Пушкин или был безбожником, или «остепенился» после процесса по «Гаврильяде» чуть ли не нарочито стал демонстрировать свою религиозность. И снова лгут! Вот несколько цитат из писем Вяземскому, задолго до процесса: 

«Поздравляю тебя с рождеством спасителя нашего господа Иисуса Христа» (20 декабря 1823 г. Одесса).

«Повторяю тебе перед евангелием и святым причастием, что Дмитриев…» (Начало апреля 1824 г. Одесса).

«Нынче день смерти Байрона я заказал с вечера обедню за упокой его души» (7 апреля 1825, Михайловское).

Пушкин: «Бог велик; главное то, что я не хочу, чтобы могли меня подозревать в неблагодарности». «Книга Иова содержит всю жизнь человеческую».

«Воспитанник Императорского Царскосельского Лицея Александр Пушкин, в течение шестилетнего курса обучался в сем заведении и оказал успехи: в Законе Божием и Священной Истории etc. Во уверение чего и дано ему от Конференции Императорского Царскосельского Лицея сие свидетельство с приложением печати. Царское Село. Июня 9 дня 1817 года».

«Начал я писать с 13-летнего возраста и печатать с того же времени... Многое желал бы я уничтожить, как недостойное даже и моего дарования, каково бы оно не было. Иное тяготеет как упрёк на совести моей, но, по крайней мере, не должен отвечать я за перепечатывание грехов моего отрочества, а тем паче за чужие грехи». И опять судьи Поэта подозревают «Гаврильяду»!

Вяземскому: «Изо всего, что должно было предать забвению, более всего жалею о своих эпиграммах — их всех около 50 и все оригинальные — но, по несчастию, я могу сказать, как Chamfort: "Tous ceux contre lesquels j'en ai fait sont encore en vie" (Шамфор: "Все те, на кого я их написал, еще живы"), a с живыми — полно, не хочу ссориться».

Ему же: «Во-первых, что ты называешь моими эпиграммами противу Карамзина? довольно и одной, написанной мною в такое время, когда Карамзин меня отстранил от себя, глубоко оскорбив и мое честолюбие, и сердечную к нему приверженность. До сих пор не могу об этом хладнокровно вспомнить. Моя эпиграмма остра и ничуть не обидна, а другие, сколько знаю, глупы и бешены: ужели ты мне их приписываешь»? Так знаток и «друг» Вяземский даже не мог отличить пушкинскую эпиграмму от подделки! 

Еще из письма Вяземскому (март 1823г. Кишинёв): «Вот тебе несколько пакостей» (мы ограничимся одной):

Христос Воскрес, моя Ревекка! Сегодня следуя душой Закону Бога-человека, С тобой цалуюсь ангел мой, А завтра к вере Моисея За поцелуй я не робея Готов, еврейка, приступить И даже то тебе вручить Чем можно верного еврея От православных отличить.

«Ревекка» эта нам уже известна. Чем не «шалость», о которой сообщал Тургеневу Вяземский? И таких «шалостей» в этом послании было 4-5 («Аглая» etc.). Нужно учитывать, что сия «шалость» была послана в частном письме, и именно о подобных «шалостях» Пушкин впоследствии сожалел и раскаивался в них. Пушкиньянцам же везде мерещилась «Гаврильяда»!

Наиболее достоверными воспоминаниями кишиневских современников Пушкина считают воспоминания  В.П. Горчакова, А.Ф. Вельтмана, И.И. Липранди. И ни в одном из них нет даже намёка на «Гаврильяду». Остается только пожалеть, что многочисленные пушкинисты уподобились кишиневскому Прункуле, который наполнял рассказы свои о Пушкине многочисленными  фальсификациями. Рассказы сии появились в 1857 году и, должно быть, не без помощи ПИ Бартенева… Странно, что прокуроры-пушкиньянцы еще фальсификации Михаила Армалинского не привлекли в качестве «доказательств», выпущенные в 1986 году!

Перед ссылкой в Бессарабию Поэт был вызван к генерал-губернатору Милорадовичу. Пушкин обратился к поэту Фёдору Глинке, который, будучи полковником, служил при особе генерал-губернатора. Встретившись с Глинкой, Пушкин сказал: «.. я шёл к вам. Слух о моих и не моих (под моим именем ) пиесах, разбежавшихся по рукам, дошёл до правительства. Меня требует к себе Милорадович, а я сжёг все мои крамольные стихи (отсюда, видимо, и «ножки» якобы сожженной Пушкиным «Гаврильяды» растут)! Я не знаю, как и что будет, не знаю, как себя держать с ним. Посоветуйте мне».  Глинка: «… идите к Милорадовичу, не смущаясь и без стеснения. Он не поэт, но в душе у него много романтизма и поэзии. Генерал Милорадович не употребит во зло Вашего доверия. Положитесь на его благородство. Я сам буду у него часа через три»… 

«Мне приказали взять у Вас все Ваши бумаги,- встретил Пушкина Милорадович.- Разумеется, их нет у Вас, я пошлю немедленно полицмейстера опечатать Вашу квартиру!». Пушкин честно ответил: «Граф! Все мои стихи сожжены! У меня ничего не найдёте в квартире. Но если Вам угодно, всё найдётся здесь»,- продолжил Поэт, указав на свой лоб,- Прикажите подать бумаги, я напишу всё, что когда-либо было написано мною и не появилось в печати, но с отметкой: что – моё и что разошлось под моим именем». 

«А это по-рыцарски!»,- воскликнул генерал-губернатор. Подали бумагу, и Пушкин написал целую тетрадь, которую Милорадович отвёз царю. Царь не обольстился рыцарским поступком Поэта и не собирался прощать оскорбления верховной власти, несмотря на хитрость Милорадовича, который сказал императору, что будто бы он сам, от имени Его Величества, объявил Пушкину прощение. Несмотря на заступничество друзей, Пушкину была ссылка. Примерно так выглядит рассказ Нинель Эпатовой, которым она хотела подчеркнуть честность и открытость Поэта.

Еще несколько цитат об отношении Пушкина к религии или к Небесным святыням, любезно собранным пушкинцом Лобовым и автором замечательной статьи о Поэте Андреем Башкировым.

В заметке на полях черновой рукописи «Бориса Годунова» замечено певцом Руси: «Приближаюсь к тому времени, когда перестало земное быть для меня занимательным».

«Душа бессмертная, от бренного тела, как птица из растерзанной сети, весело излетевши, воспаряет в рай богонасаждённый, где вечно цветёт древо жизни, где жилище самому Христу и избранным его». Эти строки из проповеди Георгия Кониского, архиепископа Белорусского, которыми столь восхищался Пушкин, вошли в его статью о духовном пастыре и увидели свет в его же «Современнике» в начале 1836.

«Незадолго до своей смерти Пушкин задумчиво рассказывал одному из своих друзей о том, что все важнейшие события его жизни совпадали с днём Вознесения, и передал ему твёрдое своё намерение выстроить со временем в селе Михайловском церковь во имя Вознесения Господня. Упоминая о таинственной связи своей жизни с одним великим днём духовного торжества, он прибавил: "ты понимаешь, что всё это произошло недаром и не может быть делом одного случая"». Поэт родился в день Вознесения Господня.

 

В 1830 году Пушкин посетил безнадежно больного Батюшкова, которого  перевезли в Москву из европейской психиатрической клиники. В те годы и появилось стихотворение «Не дай мне бог сойти с ума». Тема сумасшествия волновала Поэта, потому что он знал свои инкарнации, где такое случалось с «ним» пару раз, но это уже другая история. Вот отрывок из стихотворения:

 

… Когда б оставили меня

На воле, как бы резво я

    Пустился в темный лес!

Я пел бы в пламенном бреду,

Я забывался бы в чаду

    Нестройных, чудных грез.

 

И я б заслушивался волн,

И я глядел бы, счастья полн,

    В пустые небеса;

И силен, волен был бы я,

Как вихорь, роющий поля,

    Ломающий леса.

 

Да вот беда: сойди с ума,

И страшен будешь как чума,

    Как раз тебя запрут,

Посадят на цепь дурака

И сквозь решетку как зверка

    Дразнить тебя придут...

И посадили… и дразнили... и затравили – «как зверька» – нашего Пушкина…  и некому было вступиться за него!

 

Часть седьмая – СЛОЖНОСОЧИНЕННАЯ «ГАВРИЛЬЯДА»

… Истина, как добро Молиера, там и берется, где попадется.

Пушкин

 

МАКАРОВ

…Сначала Пушкин отозвался, что не один он писал и чтоб его не беспокоили...

П.В. Нащокин

Как – не один? Стало быть.. все-таки.. писал он ее, эту зловредную «Гаврильяду»?! Вовсе нет. «Я писал не один» - это совсем не то, о чем можно в первый момент подумать, и о чем подумали (и продолжают думать) господа пушкиньянцы! Мы сразу и навсегда исключаем «поэтский» тандем сочинителей «Гаврильяды», т.е. тандем: Пушкин плюс Инкогнито! 

Да, юный Поэт «в первый раз видел «Гаврильяду» в Лицее в 15-м или 16-м году, переписал ее; не помнил, куда ее дел и с тех пор не видел ее». Да, он сказал правду III-му Отделению и на первом допросе, и на всех остальных. Но он видел и списал вовсе не то, что впоследствии стало называться «Гаврильядой» будучи подростком, он переписал в Гусарском полку  «благовещение»… Именно это название, и именно со строчной буквы, брезгливо напишет Пушкин в одном очень важном ПИСЬМЕ, в котором он и подаст ЗНАК своим дружественным потомкам. Скоро мы будем о нем говорить. Но прежде скажем вот о чем:

Русский лексикограф Николай Петрович Макаров (1810-1890), оставил одно, на мой взгляд, важное свидетельство о «Гаврильяде». Оставил он его в автобиографической прозе «Мои семидесятилетние воспоминания и с тем вместе моя полная предсмертная исповедь». По ссылке из Википедии пройти к этой прозе не удается. Но, спасибо М.П. Алексееву, у которого я об этом свидетельстве – уже в его Заметках о «Гаврильяде» – и прочитала. 

О чем же говорит Макаров? По его воспоминаниям, поэма состояла [всего!] из двух песен и по тексту значительно отличалась от заграничного издания 1873 г. Свой список Макаров потерял во время Польского восстания – он был тогда военным и попал в плен. Но как человек пишущий и знавший поэму наизусть, Николай Петрович хорошо запомнил ее финальную строку:

И звук сих струн тебе я посвятил.

М.П. Алексеев (правда, с иронией) упоминает об этом «ускользающем от исследователей свидетельстве» (он ведь не сомневается в авторстве Пушкина), но нам его ирония кажется неуместной, как и мнение о «маловероятном заключительном стихе поэмы, сохранившимся у него [Макарова] в памяти».

Почему? Потому что, во-первых, существовали такие списки «Гаврильяды», в которых вообще не было темы Богородицы (и именно они ходили по рукам до т.н. полной публикации "поэмы" Брюсовым), а во-вторых, запомнившаяся ему, как поэту, строка написана в том же размере и перекликается с одной из предыдущих строк Элегии Пушкина:

... Царю небес и господу Христу Пою стихи на лире богомольной. Смиренных струн, быть может, наконец...

И звук сих струн тебе я посвятил – финал стихотворения Пушкина (?)

Адресатами этого кишиневского стихотворения, которое мы покажем ниже в его приблизительном извлечении из состряпанного недругами Поэта блюда под названием "Гаврильяда", — могли быть только два человека: кишиневский знакомец Николай Алексеев (влюбленный в свою "Ревекку") или вечная Любовь Пушкина Елизавета Алексеевна Романова. 

Тайное ПИСЬМО

Вам, может быть, покажется удивительным, что я верю

многому невероятному и непостижимому…

Пушкин

С портрета Т. Райта

Расследуя всё это безобразное дело, я постоянно думала: где и каким образом Поэт мог оставить потомкам правдивые сведения — ведь он пророк, и, конечно, видел всё до конца, вплоть до полицейского надзора за его творениями аж по 1875 год (как видел и знал, что "погибнет на поединке"). Сказать нам правду (с тем, чтобы она дошла до нас и не была уничтожена, как многое, связанное с этим пасквилем) он мог только тайным языком, каковым владел в совершенстве, каковому научился, любя Императрицу, и неизменная Любовь к которой «… тайне сердце научила». «Признаюсь, одной мыслию этой женщины дорожу я более, чем мнениями всех журналов на свете и всей нашей публики». Боже, кому только не приписали пушкинисты это признание Поэта! Но если читатель познакомился с Первой главой монографии, он знает – КЕМ эта женщина высшего порядка была для Поэта: 

Давно об ней воспоминанье

Ношу в сердечной глубине,

Ее минутное вниманье

Отрадой долго было мне.

.

Твердил я стих обвороженный,

Мой стих, унынья звук живой,

Так мило ею повторенный,

Замечанный ее душой.

 

Вновь лире слез и тайной муки

Она с участием вняла –

И ныне ей передала

Свои пленительные звуки...

 

Довольно! в гордости моей

Я мыслить буду с умиленьем:

Я славой был обязан ей, 

А может быть — и вдохновеньем. 

Итак, проще всего и подробнее всего донести до нас правду можно было в иносказательном письме. И таковое – отыскалось.

А. А. Бестужеву. 13 июня 1823 г. Из Кишинева в Петербург.

Милый Бестужев,

Позволь мне первому перешагнуть через приличия и сердечно поблагодарить тебя за «Полярную звезду», за твои письма, за статью о литературе, за «Ольгу» и особенно за «Вечер на биваке». Всё это ознаменовано твоей печатью, т.е. умом и чудесной живостью. О «Взгляде» можно бы нам поспорить на досуге, признаюсь, что ни с кем мне так не хочется спорить, как с тобою да с Вяземским — вы одни можете разгорячить меня. Покамест жалуюсь тебе об одном: как можно в статье о русской словесности забыть Радищева? кого же мы будем помнить? Это умолчание не простительно ни тебе, ни Гречу — а от тебя его не ожидал. Еще слово: зачем хвалить холодного однообразного Осипова[1], а обижать Майкова. «Елисей[2]» истинно смешон. Ничего не знаю забавнее обращения поэта к порткам:

Я мню и о тебе, исподняя одежда,

Что и тебе спастись худа была надежда!

А любовница Елисея, которая сожигает его штаны в печи,

Когда для пирогов она у ней топилась:

И тем подобною Дидоне учинилась.

А разговор Зевеса с Меркурием, а герой, который упал в песок

И весь седалища в нем образ напечатал.

И сказывали те, что ходят в тот кабак,

Что виден и поднесь в песке сей самый знак, —

всё это уморительно. Тебе, кажется, более нравится благовещение[3], однако ж «Елисей» смешнее, следственно, полезнее для здоровья.

В рассуждении 1824 года, постараюсь прислать тебе свои бессарабские бредни; но нельзя ли вновь осадить цензуру и, со второго приступа, овладеть моей Анфологией[4]? «Разбойников»[5] я сжег — и поделом. Один отрывок уцелел в руках Николая Раевского; если отечественные звуки: харчевня, кнут, острог — не испугают нежных ушей читательниц «Полярной звезды», то напечатай его. Впрочем, чего бояться читательниц? их нет и не будет[6] на русской земле, да и жалеть не о чем.

Я уверен, что те, которые приписывают новую сатиру[7]  Арк.<адию> Родзянке, ошибаются. Он человек благородных правил и не станет воскрешать времена слова и дела. Донос на человека сосланного есть последняя степень бешенства и подлости, да и стихи, сами по себе, недостойны певца сократической любви.

Дельвиг мне с год уже ничего не пишет. Попеняйте ему и обнимите его за меня, он вас, т.е. тебя, обнимет за меня — прощай, до свиданья.

13 июня. А. П.

Бестужев напечатал в «Полярной звезде на 1823 год» повесть «Роман и Ольга», рассказ «Вечер на бивуаке» и статью «Взгляд на старую и новую словесность в России», где он патетично хвалит Пушкина.

Примечания академистов:

[1] Осипов Н.П. — автор шуточного переложения "Энеиды" Вергилия, «Энеиды, вывороченной наизнанку» [о Дидоне мы пока говорить не будем. - С.С.].

[2] Елисей — поэма В.И. Майкова «Елисей, или Раздраженный Вакх».

[3] Благовещение — «Гаврильяда» (уверяют пушкиньянцы).

[4] Анфология — стихи, посланные для «Полярной звезды»*.

[5] «Разбойники» — первый вариант поэмы, от которой остался отрывок («Братья разбойники»),

[6] «их нет и не будет...» — стих из думы Рылеева «Иван Сусанин».

[7] Направленная против Пушкина сатира действительно принадлежала А.Г. Родзянко; сатирик иронически отозвался о политическом фрондерстве поэта: "... иль два, иль три Ноэля, // Гимн Занду на устах, // В руках портрет Лувеля..."

 

В ЭТОМ ПИСЬМЕ — ВСЁ ТАЙНОПИСЬ, КОТОРАЯ ТРЕБУЕТ ПОДРОБНОЙ ДЕШИФРОВКИ. А КАК ОСУЩЕСТВЛЯЕТСЯ ТАЙНОПИСЬ? ПРЕЖДЕ ВСЕГО — СЮЖЕТНЫЙ СЛОЙ ПИСЬМА ДОЛЖЕН БЫТЬ ИСТОРИЧЕСКИМ (иначе тайнописец будет разоблачен). ДАЛЕЕ — по ДАНТЕ (см. IV главу)

Примечания и комментарии в фокусе нашего расследования:

1. Позволь мне первому перешагнуть через приличия и сердечно поблагодарить тебя за… Почему: «первому»? И зачем перешагивать «через приличия», если до этого уже было письмо от Бестужева (Марлинского), на которое Пушкин ответил 21 июня 1822 г. из Кишинева? Правда, то письмо от Бестужева «затерялось», как, впрочем, и все остальные, за исключением одного. Всего сохранилось из их переписки 10 писем: одно от Бестужева и 9 от Пушкина.

Почему так? Думается, не все письма Пушкиным были отправлены адресатам, ибо в этих письмах содержатся отрывки из послания потомкам (или какому-то одному потомку, который и займется  расследованием таких писем). Т.о. остались лишь черновики писем Пушкина к А.А. Бестужеву-Марлинскому, а в действительности только эти «черновики», возможно, и существовали. Также могли сохраниться такие черновики Пушкина, в которых информации больше, чем в отправленных тем же Адресатам письмах! См. ниже подобный пример в письме "Дельвигу" (2 марта 1827): "Плетнев, наш мизантроп..", где в письме самого Плетнева, фрагмент которого Пушкин воспроизводит, НЕ БЫЛО тех слов, которые Пушкин цитирует, приписывая их Плетневу. С этой точки зрения надобно рассмотреть все письма (черновики) Пушкина к Бестужеву, брату Льву, Дельвигу (впрочем, Дельвиг мог быть в курсе, как один из самых близких и доверенных друзей) и, конечно, Вяземскому..

 

2. За что же Поэт благодарит «Бестужева»?

за «Полярную звезду» — символ гиперборейских пришельцев с Полярной звезды мира на Северный полюс планеты, которые и основали 20 000 лет назад Русскую Северную Традицию. Т.о. Поэт благодарит за информацию о его посвящении в РСТ (помните: «От члена Русских Сил»? см. IV главу);  

за твои письма — т.е. за догадку о том, что информацию нужно искать в письмах. Ведь от настоящего Бестужева есть только одно письмо. Здесь же можно сказать о местоимении «тебя-вас»: он (Дельвиг) вас, т.е. тебя обнимет за меня. Т.е. Дельвиг сегодня находится в воплощении и он рядом. Важность местоимения «тебя» пока комментировать не будем (оно из другой оперы), но не забудем эпиграф к «Тайному ПИСЬМУ»: Вам, может быть, покажется удивительным, что я верю многому невероятному и непостижимому Это откровение из письма Пушкина, касающееся эзотерических знаний РСТ и его пророческих способностей, названы пушкинистами «суеверием» Поэта – якобы Пушкин слишком верил в приметы.

за статью о литературе — т.е за всё наше расследование «Пушкин – в меру пушкиньянца»; Кстати, пушкиньянцами (в отличии от пушкинистов) мы называем тех, кто судил о Поэте по формуле: «он мал как мы, он мерзок как мы».  

за «Ольгу» — т.е. за развенчание «дон-жуанского списка», который имеет отношение не к Пушкину, а к Елизавете Алексеевне, один из поэтонимов  которой ОЛЬГА — Е.А. в молодости (см. 1-ю главу). Потому Пушкин не пишет: «Роман и Ольга», а пишет «Ольга»… и особенно

за «Вечер на биваке». Бивак — расположение войск вне мест постоянной дислокации, т.е. вне произведений Поэта, т.о. — еще раз благодарит за обнаружение информации в письмах. А наши «войска» — это, прежде всего, Произведения Пушкина, а также: правда, добро, справедливость и... доказательства.

Далее следует своеобразная похвала: Всё это ознаменовано твоей печатью, т.е. умом и чудесной живостью. Ответим цитатой: «Не иначе как ты хочешь справить триумф над моею скромностью или показать неволею, сколь велика твоя власть надо мной»… А исторической справедливости ради следует сказать, что «для его (Бестужева) статей характерны жесткие, ригористические требования к агитационно-пропагандистской направленности литературы, Стиль Бестужева отличался запальчивостью, молодым напором, стремлением к аффектированной фразе. Их (Пушкина и Бестужева) переписка (что-то еще дописывал Бестужев Пушкину в письмах Рылеева) свидетельствует о принципиальном различии в понимании задач современной критики и литературы. Трудно отделить переписку Пушкина с Бестужевым от его переписки с Рылеевым. Эти два, тесно связанных между собой, эпистолярных диалога Пушкина обнаруживают сложность взаимоотношений автора "Онегина" и "Бориса Годунова" с издателями "Полярной звезды"». В том нет ничего удивительного – ведь Пушкин, по природе своей, не революционер (см. 3-ю главу)!  

3. о «Взгляде» можно бы нам поспорить на досуге, признаюсь, что ни с кем мне так не хочется спорить, как с тобою да с Вяземским. «Взгляд» по-франц. «regarde», а «garde» — охрана, стража. Тогда «re-garde» — восстановление стражи (стража). В предыдущем письме, которым Поэт якобы отвечает «Бестужеву» (письмо от последнего также не сохранилось), Пушкин говорит: благодарю вас, как представителя вкуса и верного стража и покровителя нашей словесности.

«спорить с Вяземским» и Бестужевым. Вяземский — один из главных персонажей-очернителей Поэта, и Пушкин с ним, мягко говоря, не согласен (во всяком случае – в том, о чем мы говорили во всех главах, но особенно – во вранье с «Гаврильядой»). Многое о нем уже сказано, но будет сказано еще. С бестужевским «Взглядом на старую и новую словесность в России» Пушкин не согласен вовсе, как и со многими другими его взглядами. Ну а с псевдо-Бестужевым, Поэт, видимо, не согласен в точности перевода «regarde». Мы и не претендуем на знание тонкостей французского языка.

4. как можно в статье о русской словесности (то же, что «статья о литературе») забыть Радищева? Радищев важен не только потому, что Пушкин желает, чтобы был процитирован отрывок из «Бовы» (мы уже цитировали его, а чуть ниже повторим), но и потому, что в данном случае важны его инициалы «А.Р.» (об этом см. ниже). Известно, что Пушкин был невысокого мнения о Радищеве: Мы никогда не почитали Радищева великим человеком. Поступок его всегда казался нам преступлением, ничем не извиняемым, а «Путешествие в Москву» весьма посредственною книгою; но со всем тем не можем в нём не признать преступника с духом необыкновенным; политического фанатика, заблуждающегося конечно, но действующего с удивительным самоотвержением и с какой-то рыцарскою совестливостию». Пушкин  противопоставил «надутому и тяжелому слогу» его «Путешествия из Петербурга в Москву» свое «Путешествие из Москвы в Петербург» (в обратном порядке) с защитой Ломоносова, русского крестьянства etc.

Но зачем тогда Поэт о нем говорит, да еще: «умолчание не простительно»? Чтобы показать нам через инициалы А.Р. = А.Р. (А. Радищев = А. Родзянко) еще и свое отношение к поступку Родзянки: "Мы никогда не почитали Родзянку великим человеком. Поступок его всегда казался нам преступлением, ничем не извиняемым, а «Путешествие в Москву» весьма посредственною книгою".. О поступке Родзянки читай ниже (в части РОДЗЯНКА), а писал ли он что-либо о "Путешествии в Москву", узнать невозможно, т.к. архив Родзянки не сохранился..

Пушкин иронизирует в «Бове»: «Петь я тоже вознамерился, Но сравняюсь ли с Радищевым?» (тем более — с Родзянкой!). Цитируем два отрывка, которые ясным языком говорят об отношении Поэта к Богородице и Спасителю:

... За Мильтоном и Камоэнсом

Опасался я без крил парить;

Не дерзал в стихах бессмысленных

Херувимов жарить пушками,

С сатаною обитать в раю

Иль святую богородицу

Вместе славить с Афродитою.

Не бывал я греховодником! etc.

 

И – из чернового варианта:

 

Но вчера, в архивах рояся,

Отыскал я книжку славную,

Золотую, незабвенную…

Не запомню, сколько лет спустя

После рождества Спасителя…

5. «Еще слово: зачем <…> обижать Майкова. «Елисей» истинно смешон. Ничего не знаю забавнее обращения поэта к порткам». Комментаторы пишут: «Елисей, или Торжество Вакха»шуточная поэма В.И. Майкова (1771), замечательная своим живым народным языком и некоторой нецеремонностью сюжета, она была первой на Руси и типичной ироикомической поэмой в стиле Буало. Вообще-то (между нами, девочками), – и архаично и не смешно! Но я еще подробно эту поэму не исследовала — она довольно объемная. Возможно, после внимательного прочтения, отыщется что-то еще, тогда внесу дополнения.

А Пушкин: «От скуки часто пишу я стихи довольно скучные (а иногда и очень скучные), часто читаю стихотворения, которые их не лучше, недавно говел и исповедовался – все это вовсе не забавно». А почему «не забавно»? Потому что, если читать «Елисея» под другим фокусом зрения (т.е. так, как мы сейчас читаем это Письмо), то становится очень даже интересно, и возникают устойчивые параллели.  Последняя цитата – из письма Вяземскому (1816), где Пушкин поминает и Буало… Но у пророка всё связано, и всё в дело идет!

В поэме, кстати, нет никакого Меркурия, о котором говорит Пушкин, а есть тирсоносец Вакх. Так о чем же хочет сказать нам Поэт, отсылая к Майкову? Он дает некую аллюзию на Вяземского (и не только): герой Майкова обращается к «порткам», Вяземский к «халату», то бишь оба — к одежде. О параллелях скажем еще.

Майков:

Я мню и о тебе, исподняя одежда,

Что и тебе спастись – худа была надежда!

Вяземский:

1) Жизнь наша в старости изношенный халат

 .. Еще люблю подчас жизнь старую свою

С ее ущербами и грустным поворотом,

И, как боец свой плащ, простреленный в бою,

Я холю свой халат с любовью и почетом.

 

2) из «Прощания с халатом»:

О мой халат, как в старину приветный!

Прими тогда в объятия меня...

НИ ХАЛАТУ ТВОЕМУ, НИ ТЕБЕ — НЕ СПАСТИСЬ,- обещает Пушкин, а мы не забыли его:

Враги мои, покамест я ни слова...

И, кажется, мой быстрый гнев угас;

Но из виду не выпускаю вас

И выберу когда-нибудь любого...

ИЛИ

… А вы, ребята подлецы, —

Вперёд! Всю вашу сволочь буду

Я мучить казнию стыда!

Но, если же кого забуду,

Прошу напомнить, господа!

О, сколько лиц бесстыдно-бледных,

О, сколько лбов широко-медных

Готовы от меня принять

Неизгладимую печать!

Второе написано во времена военных действий против Турции в 1828-29 г., т.е. в год допросов по «Гаврильяде! Будем считать, что время принятия «ребятами-подлецами» неизгладимой печати пришло.  

Также, возможно, Поэт косвенно намекает на ученика Илии Елисея (давая неполное название поэмы), т.е. на свою способность пророчествовать. Главное же — Пушкин находит многие способы для сообщений по теме нашего расследования. 

ГЕНИЙ — стихотворение Языкова

("Я надеюсь на Николая Языкова, как на скалу",- сказал Пушкин) 

Когда, гремя и пламенея,

Пророк на небо улетал,

Огонь могучий проникал

Живую душу Елисея.

Святыми чувствами полна,

Мужала, крепла, возвышалась,

И вдохновеньем озарялась,

И Бога слышала она.

Так гений радостно трепещет,

Свое величье познает,

Когда пред ним гремит и блещет

Иного гения полет.

Его воскреснувшая сила

Мгновенно зреет для чудес,

И миру новые светила —

Дела избранника небес. 

6. Тебе, кажется, более нравится благовещение, однако ж «Елисей» смешнее, следственно, полезнее для здоровья. И вот впервые сам Поэт (не враги его и не ПИ Бартенев «со слов друзей поэта») ненавязчиво произносит слово «благовещение». Пушкинисты, разумеется, трактуют это "благовещение" (написанное со строчной буквы), как "Гаврильяду". Однако из того не следует, что его (ее) написал Пушкин.

7. В рассуждении 1824 года, постараюсь прислать тебе свои бессарабские бредни. Но в письме от 21 июня 1822 года Пушкин пишет, что уже послал Бестужеву эти «бредни»: Посылаю вам мои бессарабские бредни и желаю, чтоб они вам пригодились. Пушкинисты не знают, какие «бредни» (кроме стихотворения «К Овидию») прислал Пушкин.

Что – в этой фразе кроме двойного «вам» (у «Полярной звезды» два издателя: Бестужев и Рылеев)? Путаница, призванная привлечь наше внимание к Письму! Можно вспомнить, что «Овидий» (бредни Поэта) нам уже «пригодился» в главе «Мнимый масон Пушкин». В сообщении же мнимому "Бестужеву", Поэт пишет местоимение "вам" потому, что вместо местоимения "я", подражая пушкинистам, я часто использую местоимение "мы". Если же мы заглянем в стихотворение «К Овидию», то прочитаем в нем такие горькие строки:

Здесь, лирой северной пустыни оглашая,

Скитался я в те дни, как на брега Дуная

Великодушный грек свободу вызывал, (видимо, Александр Ипсиланти)

И ни единый друг мне в мире не внимал;

Но чуждые холмы, поля и рощи сонны,

И музы мирные мне были благосклонны. (мирные, а не кощунственные)

8. … но нельзя ли вновь осадить цензуру? (т.е. осадить зарвавшихся в своих обвинениях прокуроров-«пушкиньянцев»). «Не понимаю, что могло встревожить ее целомудренность в моих элегических отрывках» (Нота Бене)?  И это справедливо: те элегические отрывки Пушкина, которые запомнил Макаров и которые стали основой будущей «Гаврильяды», ничем не могли встревожить цензуру. И они именно те отрывки, которые Поэт намеревался прислать для печати в «Полярную звезду», т.е. нам. «Мне грустно видеть, что со мною поступают как с умершим, не уважая ни моей воли, ни бедной собственности». «Полно врать!»,- внезапно воскликнет Пушкин в письме к Родзянке, а в письме «брату»: «Уничтожь это вранье! Отвечай мне на все вопросы, если можешь, — и поскорее. Пригласи Дельвига и Баратынского». Куда пригласить? Мы-то их обязательно пригласим, но чуть позже, а «на вопросы» в меру понимания ответим. Вряд ли Пушкин мог поручить уничтожение  ВРАНЬЯ блаженному Лёвушке…

9. и, со второго приступа, овладеть моей Анфологией..? Антология — (др.-греч. νθολογα, дословно «собрание цветов, цветник»; [собрание "цветочков красноречия". – C.C.]) — собрание литературных текстов сравнительно небольшого объёма (стихотворений, рассказов, афоризмов, очерков), созданных как одним, так и несколькими авторами. В антологии могут объединять тексты по жанровому, тематическому, формальному или какому-то иному признаку либо представлять наиболее значительные и показательные, с точки зрения составителя произведения.

Спрашиваем: зачем историческому Бестужеву овладевать какой-то «антологией» Пушкина? А вот псевдо-Бестужеву, т.е. нам, овладеть сей «антологией» необходимо, иначе мы не сможем оправдать Поэта!  Так Пушкин подводит нас к главному – к сложносочиненной «Гаврильяде»! Честно скажем, что «приступов» этих у нас было не один и не два – без малого четыре месяца брали мы приступом твердыню «Анфологии»…

10. «Разбойников» я сжег [т.е. "спалил"— и поделом. Думается, разбойниками Пушкин прежде всего называет Тургенева с Вяземским (их ведь было двое — братьев-разбойников), и Поэт не пишет: «Братьев-разбойников», как называлось произведение, потому можно еще предположить, что Поэт вообще поэму не сжигал, и она осталась в том виде, в каком была написана, и может в таком виде считаться исчерпывающей. Однако, это не наша тема.

11. Один отрывок уцелел в руках Николая Раевского (об инициалах см. ниже). Речь здесь может идти о Николае Романове (императоре), т.к. пушкинисты нам говорят: До сих пор неизвестен тот список поэмы («Гаврильяды»), который, по указанию «Нового времени», 1903 г., имелся в «собственной его величества библиотеке»; он, однако, может оказаться наиболее авторитетным. Нам этот список точно не добыть! Но в «собственной его величества библиотеке» могла оказаться только кишиневская (без названия) Элегия Пушкина, каковую Поэт предоставил Его Величеству, что и позволило государю сказать: «Мне дело подробно известно и совершенно кончено»! Т.е. Пушкин воспроизвел в тайном письме царю свою Элегию, сообщив, что всё остальное к нему отношения НЕ имеет. Потому и пишет он в "бестужевском" письме: "Один отрывок..." я послал Царю!  Допустить, что Николай I (а затем Николай II) хранил у себя список с «богохулькой» (которую в иных списках «ребята-подлецы» пристегнули к Элегии Пушкина), из-за которой он назвал «Гаврильяду» мерзостью, – невозможно! 

12. Впрочем, чего бояться читательниц «Полярной звезды»? [РСТ] их нет и не будет на русской земле… Но эта важная цитата — из рылеевского "Ивана Сусанина":

Предателя, мнили, во мне вы нашли:

Их нет и не будет на Русской земли!

О чем же хочет сказать Пушкин-Сусанин – о том, что он НЕ предатель и НЕ предал автора «благовещения», но, стало быть, его ЗНАЛ !

13. И вот, наконец, мы подошли к главному абзацу Письма: Я уверен, что те, которые приписывают новую сатиру Аркадию Родзянке, ошибаются. Он человек благородных правил и не станет воскрешать времена "слова и дела" (кавычки мои – С.С.). Донос на человека сосланного есть последняя степень бешенства и подлости, да и стихи, сами по себе, недостойны певца сократической любви.

Прежде всегооб инициалах. Если не вспоминать о цицероновском «Смотри по первым буквам (имя-фамилия)», то вот что мне попало на глаза в одной из пушкиноведческих статей. Попавшее – мы сразу парафразируем под «наших баранов» (а там речь шла об Александре Раевском, якобы изготовившим преддуэльный пасквиль на Пушкина-историографа «ордена рогоносцев». Кстати, «орден рогоносцев» – это орден Романовах, каковые все, за малым исключением, были и распутники, и рогоносцы; а Пушкин поневоле стал историографом Романовых, ибо любил Ея Величество и сочинял, в первую очередь, о Ней и Ея окружении). Итак, цитата: Монограмма «А. Р.», которая, по-французски, может быть прочитана как начальные буквы «Alexandre Pouchkine», а если по-русски – как «Аркадий Родзянко». Такой монограммой юный Пушкин играл еще с Александром Романовым, которого считал не только «приятелем», но и соперником! Об этом мне рассказала Кира Викторова, но об источнике информации не говорила, а я, ей доверяя, не догадалась переспросить. В книгу КПВ это, кажется, не вошло.

Итак, в свете игры инициалами, Пушкин говорит: Я уверен, что те, которые приписывают новую сатиру («благовещение») Александру Пушкину, ошибаются. Он человек благородных правил и не станет воскрешать времена "слова и дела". Донос на человека сосланного есть последняя степень бешенства и подлости, да и стихи («благовещения»), сами по себе, недостойны певца сократической любви.

Отдельный комментарий к Абзацу:

14. Сатира (лат. satira) — резкое проявление комического в искусстве, представляющее собой поэтическое унизительное обличение явлений при помощи различных комических средств: сарказма, иронии, гиперболы, гротеска, аллегории, пародии и др. Успехов в ней достигли Гораций (которого Пушкин назвал "умным льстецом", и стихотворение которого «К Лигуринусу» перевел в 1816-ом «бессмысленный Родзянка») и в особенности Ювенал.

«Сатира» является заимствованием через фр. satire из лат. satira, более старая форма — лат. satura (lanх) — блюдо с разными плодами, ежегодно подносимое богам; десерт; смесь, стихотворная смесь. Следует отличать памфлет и пасквиль; последний характеризуется более всего моральной нечистотой побуждений автора в его нападении и обличениях против того или другого лица. В данном случае — против Богородицы!

Ну а «новая сатира» в нашем контексте, — это, разумеется, «благовещение», упомянутое Пушкиным, ибо назвать «новой сатирой» крошечную эпиграммку Родзянки на Пушкина было бы наивным. В сатире Родзянки «Два века» эта эпиграммка выглядит так:

.. С ним гений Дамазит, муз пылкое дитя,

Он думает весь мир преобразить шутя,

И все права пока — иль два иль три ноэля,

Гимн Занду на устах, в руке портрет Лувеля.

Пушкинист Вацуро считает, что «Дамазит» — это Пушкин. Среди пушкинистов бытует слух, что Пушкин (до южной ссылки) приходил в театр с портретом Луи Лувеля, убившего герцога Беррийского, доставал из кармана портрет и показывал его близсидящим. На портрете, якобы была надпись: «Урок царям». Но если прав Вацуро, тогда неправ Пушкин, говоря в буквальном слое Письма, что «новая сатира» НЕ принадлежит Родзянке. В аллегорическом же слое — всё становится на свои места. И «новая сатира» («благовещение») принадлежит именно Родзянке. Такая вот криптография!

15. «Слово и Дело»

Далее Поэт говорит о себе: А.П.человек благородных правил и не станет воскрешать времена «слова и дела», т.е. доносить. Следующее предложение абсолютно автономно: донос на человека сосланного есть последняя степень бешенства и подлости.

Здесь Пушкин невольно попадает в пророческие «ножницы», ибо говорит о будущем и сразу – о двух событиях. Во-первых, – говорит о том, что он НЕ донесет (и не донес!) на Родзянку (автора «благовещения»); во-вторых, говорит о доносе на него (Пушкина) во время ссылки в Михайловском (уже после Одессы), когда подчиненными Бенкендорфа было инициировано дело о Гаврильяде (не забудем и «Дорлиску» с письмом-доносом). Вспомним: среди офицеров вновь появились списки «Гаврильяды» и стали ходить по рукам. Кто-то же запустил эту новую волну?! Пушкин, конечно, знал – КТО, и назвал его доносчиком с последней степенью бешенства… 

Но современники и пушкиньянцы не могли понять такой «эзотерики», и за Родзянкой, в близких Пушкину кругах, закрепилась кличка «предатель». Письмо Бестужеву ни в чем не отходит от исторической правды, и в то же время — во всем иносказательно. А если это письмо Бестужеву Поэт все же НЕ посылал, тогда он сам инициировал лже-слух о Родзянке-предателе (об этом писал сестре один из братьев Туманских и Пушкин — в письме брату, которое он так же мог отослать или не отослать, а написал его аналогично «бестужевскому» – для потомства)! Такой сценарий подтверждается тем, что Пушкин совсем не обиделся на Родзянку, преспокойно продолжал с ним общаться, и якобы даже посетил его в его имении под Полтавой. А 25 августа 1823 года написал брату из Одессы: Будет Родзянка-предательжду его с нетерпением. Где будет? Приедет к Пушкину в Одессу? Но таких сведений нет. Многие письма "брату" сродни письмам "бестужеву", и скорее всего Пушкин с нетерпением ждет новой страницы этой Главы — о "Родзянке-предателе".

Итак, слоган «слово и дело», который в России XIV—XVIII вв. (до периода правления Екатерины II) означал, что человек, выкрикнувший эти два слова, хочет дать важные показания о преступлении, замысленном против царской особы, то есть о государственной измене. На возглас «Слово и дело!» немедленно являлась стража, начиналось следствие, как правило, с применением пыток, причем нередко пытали не только того, на кого доносили, но и самого доносчика. В судебных делах того времени часто встречается выражение «сказал за собой слово и дело».

Этот институт официального доносительства и оговоров особенно процветал во время правления Петра I. Был уничтожен (1762) Екатериной II как одиозный институт российской государственности.

И вот сим слоганом Пушкин говорит нам о том, что хочет дать важные показания о преступлении – в данном случае, против Поэта, Поэзии, Религии! Также — о появлении «стража» и о «пытках», т.е. о расследовании всех обстоятельств «слова и дела».

16.да и стихи [«благовещенские»], сами по себе, недостойны певца сократической любви. Что за «сократическая» любовь такая? Оказывается, Родзянке приписывают перевод стихотворения Горация «Лигуринус» (о нем сказано выше). Оно отыскалось в архиве «Зеленой лампы», членом которой был и Родзянка. Ну, во-первых, ему только приписывают авторство «Лигуринуса»; во-вторых, Родзянка не «певец», а всего лишь переводчик певца; а в-третьих, нам известна не сократическая, а платоническая любовь, которую Поэт вуалирует определением «сократическая». Всю жизнь Поэт платонически любил Ея Величество. Но есть у Пушкина и стихотворение «Платоническая любовь» (1819), каковое г-н Брюсов пытался приладить к «Гаврильяде» в качестве доказательства авторства Пушкина.

Я знаю, Лиденька, мой друг <…> Амур ужели не заглянет В неосвященный свой приют? Твоя краса, как роза, вянет; Минуты юности бегут. Ужель мольба моя напрасна? Забудь преступные мечты, Не вечно будешь ты прекрасна, Не для себя прекрасна ты. 

Б.Л. Модзалевский приводит стихотворение "Лигуринус": ... Писанное неизвестным нам почерком человека уже немолодого [почему немолодого?], с авторскими поправками, стихотворение это посвящено мифу о любви Аполлона к Гиацинту (см. в "Метаморфозах" Овидия, 10, 184) и вообще любви к прекрасному юноше, которого автор называет Лигуринусом. Модзалевский не называет автора, ибо считает, что автор не определен. Иные же считают переводчиком "Лигуринуса" именно Родзянку.

[Бог Солнца]* часто оставляет Свой двухолмистый Геликон, Поля и рощи пробегает За Нимфою пугливой он; Но чаще от высот Тайгета К долинам, где Пеней шумит, Приманивает бога света Золотокудрый Гиацинт. Там житель неба голубова, Свою божественность забыв, Целует ловчего младова Под сению приютных ив; Пан зрит их ласки молчаливо, И Цинтия, царица снов, Полускрывает лик стыдливо За дым сребристых облаков...

* В отрывке из стих-я начало оторвано; даем предположительную конъектуру.

Таким образом, окончательно становится понятным, что автор «Платонической любви» Пушкин СВОЕ авторство «благовещения» отрицает, но и одновременно называет настоящего АВТОРА этой грязной богохульки – РОДЗЯНКУ! Нам-то он может сказать, мы – не Николай I, да и Родзянки давно уже нет в живых. Отсюда проскользнувшая двусмысленная фраза Нащокина, что НЕ ОДИН он писал «Гаврильяду». Кстати, о «халате» сочинил и Родзянка. Таким образом через Майкова, написавшего об «исподней одежде», Пушкин дает наводку сразу на нескольких фигурантов «дела о гаврильяде» -

МЕТКА-МАРКЕР: «ХАЛАТ»

Вяземский:

1) Жизнь наша в старости изношенный халат

2) О мой халат, как в старину приветный!

Прими тогда в объятия меня...

Родзянка: «Крымский помещик своему халату» ("Невский Альманах на 1826 г.," СПб. 1825, стр. 96); ст-е найти не удалось.)

Тургенев: Метку о «халате» Пушкин оставил и в письме А.И. Тургеневу от 7 мая 1821 г. из Кишинева: «Орлов женился; вы спросите, каким образом? Не понимаю. Разве он ошибся плешью и <…> головою. Голова его тверда; душа прекрасная; но чёрт ли в них? Он женился; наденет халат и скажет: Beatus qui procul... <Блажен тот, кто вдали.. Гораций>. Тут же и Гораций нарисовался! Всех «подлецов», имевших отношение к пасквилю, пометил Поэт: Вяземский, Тургенев, Родзянка! Но и себя, конечно, не забыл – ведь его Элегия тоже стала частью «Гаврильяды»:

ПушкинВяземскому в ноябре 1825

«Милый, мне надоело тебе писать, потому что не могу являться тебе в халате, нараспашку и спустя рукава».  

17. Наконец, последнее в этой Криптограмме: Пушкин подписывает письмо инициалами «А.П.», что встречается в его письмах крайне редко! Возможно, их и надо изучить, эти редкие письма. Будем считать, что мы разобрались с эзотерикой Письма к Бестужеву. Осталось добавить, что Письмо написано на Листах: «36 об.-35. Верхом вниз расположен черновик письма к А. Бестужеву от 13 июня 1823 г. (XIII, 375—376)». Случайно ли черновик расположен вверх ногами? Думается, у Пушкина ничего случайного быть не может! Переверните всё содержание Письма,- говорит нам Александр Сергеевич… Закончим вопросом: мог ли Поэт всю эту криптографию написать настоящему Бестужеву-Марлинскому? 

Пусть итогом к Тайному Посланию Поэта станет его эпиграмма-притча, понять которую пушкинистам до конца не удалось:

Напрасно ахнула Европа,

Не унывайте, не беда!

От петербургского потопа

Спаслась "Полярная Звезда".

Бестужев, твой ковчег на бреге!

Парнаса блещут высоты;

И в благодетельном ковчеге

Спаслись и люди и скоты.

То есть послание Александра Сергеевича потомкам («ковчег») спасено, и информация из него взята! Но не могли ведь в нем быть спасены настоящие животные… Так что: кто в этом «ковчеге» люди и кто «скоты» – разбираемся. Под «потопом» же аллегорически Пушкин мог подразумевать: потоп лжи, клеветы, подделок, доносов etc., – до сего дня не иссякающих…    

РОДЗЯНКА

 «Ум человеческий, по простонародному выражению, не пророк, а угадчик, он видит общий ход вещей и может выводить из оного глубокие предположения, часто оправданные временем»

Пушкин

Родзянко Аркадий Гаврилович

Родзянко Аркадий Гаврилович (1793-1846). Отставной капитан. Поэт. Отец — маршал дворянства Хорольского повета, секунд-майор Гавриил Васильевич Родзянко, мать — Марфа Михайловна Шрамченко. Воспитывался в Московском университетском пансионе. Имя поэта Родзянко давно забыто и известно лишь историкам литературы. Спасло его от полного забвения общение с Пушкиным и сатира «Два века» с памфлетными строками, относящимися к Пушкину (повторим):

.. С ним гений Дамазит, муз пылкое дитя,

Он думает весь мир преобразить шутя,

И все права пока — иль два иль три Ноэля,

Гимн Занду на устах, в руках портрет Лувеля...

Контекст этих стихов,- пишет Вацуро,- назначение их — неизвестны и загадочны. Загадочен и дружеский характер последующего общения Пушкина и Родзянки. Биографию Родзянки восстанавливали два пушкиниста: Модзалевский (в общих чертах) и Вацуро (более подробно). Последний закончил свое литературное поприще статьей «М. Горбачёв как феномен культуры». Чудесное завершение!

По неточным сведениям Родзянка познакомился с Пушкиным в 1818-1819 годах в Петербурге, где Родзянко служил прапорщиком лейб-гвардии Егерского полка. Встречались на заседаниях Общества любителей словесности, наук и художеств «Зеленая лампа». Но еще раньше, думается, услышал Родзянка о Пушкине от Державина.

Вскоре Пушкин был выслан на юг, а Родзянка вышел в отставку в чине капитана 3 марта 1821 и поселился в своем полтавском имении Веселом Подоле близ Хорола, где и умер. Здесь он написал в 1822 году сатиру «Два века». Основной его архив (по закону заговора против Пушкина) не сохранился, как и архив Дмитрия Горчакова и Дневники Владимира Горчакова. Некий г-н Маркевич вспоминает о Родзянке: «После об нем я буду говорить, в отношении к Софье и Ульяне Григорьевнам Туманским, в отношении к его жене, дому, гостеприимству; в отношении к его измятой оспою физиономии, к его пироновским стихам и пр.». Однако «эта часть мемуаров Маркевича тоже не сохранилась или не была никогда написана»,- сообщают пушкинисты. От Родзянки  осталось 150 стихотворений, написанных от руки и подаренных им А.С. Норову. Но где они?

Пушкинисты: «Пушкин был возмущен сатирой Родзянко и в письме к А.А. Бестужеву от июня 1823 года квалифицировал ее как «донос на человека сосланного». Но пушкинистам и на ум не пришло, что письмо Бестужеву, могло быть вовсе Пушкиным не отправлено, а сердиться ему на Родзянку, похоже, было не за что (или все же..?).

Потому, как уже сказано, и разрыва между А.П.-А.Р. не последовало, а в начале августа 1824 года по пути из Одессы в Михайловское Пушкин прискакал к Родзянке с ближайшей станции верхом, без седла, на почтовой лошади, в хомуте! Позднее они перебросились между собой парочкой писем, в одном из которых приняла участие их общая знакомая А.П. Керн, соседка Родзянки по имению.

В совместном с нею письме Пушкину от 10 мая 1825 года из Лубен Родзянко пишет: «Прощай, люблю тебя и удивляюсь твоему гению». Но в том же письме (видимо до него дошли какие-то слухи) спрашивает: «Скажи, пожалуй, что вздумалось тебе так клепать на меня, за какие проказы? – за какие шалости»? С 15-го года прошло 10 лет, и Аркадий Гаврилович, возможно, давно забыл (или слукавил) о своей «богохульке», а дознавательный процесс над Пушкиным еще не начинался. Даже до Восстания декабристов оставалось целых 7 месяцев. Родзянко, кстати, в среде декабристов не был, хотя и был весьма революционен. 

Но прискакал ли Пушкин к Родзянке в действительности? Не тот же ли аллегорический прием использует Поэт, запустив мульку о своем посещении Родзянки? Прискакал, мол, на ПОЧТОВОЙ лошади (т.е. ПИСЬМЕННО)... "прискакал".. без СЕДЛА, но в ХОМУТЕ  (с неприятной заботой, обузой, бременем)? А зачем, спрашивается, ему было скакать БЕЗ СЕДЛА?! Так сильно спешил?

«Его [Родзянки] излюбленные жанры — ода, послание; немалую дань он отдает и гедонистической, и эротической лирике. Эти последние мотивы он доводит до фривольности, и в литературных и окололитературных кругах за ним укрепляется сомнительная слава порнографического поэта».

Итак, почему нам видится авторство Родзянки (в богохульной части «Гаврильяды») более чем вероятным? В 1814 г. Родзянка поступает в гвардию и переезжает в Петербург. В 1815 г. он уже знаком с Державиным и посещает его в Званке Новгородской губернии вплоть до смерти Гаврилы Романовича в 1816 году.

Державин услышал Пушкина с его «Воспоминаниями в Царском Селе» в январе 1815 на публичном экзамене в Лицее (история всем известная), и лицеист Пушкин произвел на Гаврилу Романовича столь сильное впечатление, что он сказал С.Т. Аксакову: «Скоро явится свету другой Державин: это Пушкин, который уже в Лицее перещеголял всех писателей».

Было бы странно, если бы столь потрясенный Державин не упомянул молодому 23-летнему Родзянке имя будущего солнца русской поэзии.

С молодых лет Родзянко писал стихи, печатал их в разных периодических изданиях и приобрел репутацию талантливого поэта. Однако, среди его стихотворений было много таких, которые не могли быть напечатаны из-за фривольностей и эротического содержания.

По словам того же Аксакова стихи Родзянки "Развалины Греции" «признавались написанными превосходно, [были] сильными, гладкими, звучными». Вересаев же высказал иное мнение: Родзянко был циник, человек мелкий и обидчиво-самолюбивый. Писал посредственные стихи, печатал их в журналах и альманахах, но большинство их, по порнографичности содержания, не могло увидеть печати. И это последнее – правда, ибо все источники говорят о его стихах эротического содержания, что дало повод А.С. Пушкину, посвятившему ему стихотворения «Прости, украинский мудрец» и «Ты обещал о романтизме», назвать его «Пироном Украины».  

В.В. Каллаш в уже цитированной в связи с Брюсовым статье «Спор, уж взвешенный судьбою» (об авторстве «Гаврильяды»), ссылаясь на «последние газетные известия», сообщает, что рукопись «Гаврильяды» «находится среди принадлежащих публичной библиотеке бумаг (73-летнего)  Державина, умершего в 1816 году».

Очень важная информация! Браво, Каллаш! Наконец, и мужская адвокатура сказала свое веское слово! Статью найти, конечно, не удалось. Знамо дело – пушкиньянцы не вымирают! Но нам и этой фразы образованного человека (историка, филолога, биографа Пушкина) достаточно!

 

Какие интересные совпадения: Родзянко — поэт, пишет эротические (даже порнографические) стихи. Дружит с Державиным, в архиве которого обнаруживается «богохулька» (вряд ли вся «Гаврильяда», ибо Пушкин напишет «свою часть» только в Кишиневе). Родзянко гвардеец Егерского полка (чем не гусарский!). И Пушкин в те же годы (1815-1816) списывает «в Гусарском полку» пресловутую «богохульку»! А?! Но и это не всё:

3 октября 1815 г. Державин писал из Званки С.В. Капнисту о посещении Родзянки, которым он был очень доволен. Вацуро не сомневается, «что литературному покровительству Державина Родзянка был обязан тем, что его стихотворение "Развалины Греции" (1814) было в 1816 г. намечено к чтению в заседании общества "Беседы". Стихи эти, конечно, открыли бы их автору двери высокого литературного собрания, но в том же году Державин умирает, вскоре прекращает свое существование и самая "Беседа". Одой "Державин" молодой поэт принес дань памяти своего учителя и недолгого литературного покровителя. Он попытался имитировать державинскую поэтику — и не без успеха. По мнению M.A. Дмитриева, Родзянко, "имевший неоспоримо большое дарование к лирической поэзии, в этой оде, исполненной восторга, схватил удачно и язык, и самый тон Державина". Итак, Родзянко ко всему прочему еще и имитатор!

Пушкин: «Державина видел я только однажды в жизни, но никогда того не забуду. Это было в 1815 году, на публичном экзамене в Лицее. Как узнали мы, что Державин будет к нам, все мы взволновались».

Вряд ли найдется в России человек, читающий и почитающий Пушкина, кому был бы неизвестен этот лицейский экзамен. Державин дремал, когда на середину залы вышел лицеист Пушкин, но тотчас встрепенулся, услыхав первые строки экзаменационного стихотворения. К концу прочтения Гаврила Романович уже стоял, опершись руками на стол, пронизывая взглядом юного гения.

Итак, Пушкин видел Державина лишь один раз и никогда не общался с ним. Да и как? На экзамене Гавриле Романовичу было 72, а в 73  его уже не стало. Однако, как нам сообщает Защита Поэта, в архиве Державина обнаружилась… «Гаврильяда»!

Даже если бы сам Пушкин написал «богохульку» в 15-16 году (т.е. когда он всего лишь списал ее в гусарском полку), он вряд ли поспешил бы передать такую похабщину седовласому мэтру, которого юный Лицеист так сробел, что убежал после чтения своих «Воспоминаний» – да так, что «его искали, но не нашли», и мэтру Державину не пришлось обнять юного Поэта. А уж в 17-ом (по свидетельству поддельного письма Царю) и передавать было некому. Может, все-таки передал ее в 21-ом – неутешной вдове Державина, спустя 5 лет после смерти мужа, – чтобы, т.с. развеять тоску Дарьи Алексеевны (рассылал же он, по мнению пушкиньянцев, из Болдина всё новые списки эротического шедевра)!

 

«Начал я писать с 13-летнего возраста и печатать почти с того же времени»,- сообщает Пушкин. Т.е. с 1812 года – года встречи с Русским Волхвом.  Услыхав от Державина о будущем гении Поэзии русской, Родзянко, конечно, познакомился со всеми доступными стихами Поэта. А еще, думается, и взревновал, зная высокую оценку лицеиста Пушкина своим покровителем. Будучи же, по свидетельству Вересаева, человеком «мелким и обидчиво-самолюбивым», т.е. завистливым – и написал тогда же злосчастную «богохульку», используя свои имитаторские способности. Нельзя исключить, что и подписал ее именем Пушкина.

Не о нем ли сказал Поэт в 30-м году: «г-н An [(аноним)=А.П. (А.Р.)] и другие не имели права располагать моими стихами, поправлять их по своему усмотрению и печатать их; мои стихи преданные забвению или написанные мною не для печати, или которые простительно мне было написать на 19-м году,  но непростительно признать публично в возрасте более зрелом и степенном» (1830 Болдино, недописанная статья "Опровержение на критики"). Возможно, здесь та же «игра» инициалами. Гадать, о каких именно стихах говорит Пушкин, мы, не в пример пушкиньянцам, не станем. Однако, не забудем его: «Ни в одном из моих сочинений, даже из тех, в коих я наиболее раскаиваюсь, нет следов духа безверия или кощунства над религиею. Тем прискорбнее для меня мнение, приписывающее мне произведение столь жалкое и постыдное».

Некий Григорий R. пишет: Главными читателями «Гаврильяды» были офицеры – бесшабашные дуэлянты, картежники и кутилы. Наверное, этим объясняется солдафонский «юмор» поэмы. Можно предположить, что «Гаврильяду» сочинил кто-то из военных. Или же ее написал вольнодумец из какой-нибудь масонской ложи, что были столь популярны в ту эпоху.

Надеюсь, всего этого довольно? А Пушкину – не довольно! И это говорит о том – насколько серьезной была для него приписываемая ему хула на Богородицу. Поэт посвящает Родзянке стихи: «Прости, украинский мудрец» и «Ты обещал о романтизме», называя его «Пироном Украины» (1825 г.).

Прости, украинский мудрец, Наместник Феба и Приапа! Твоя соломенная шляпа Покойней, чем иной венец; Твой Рим — деревня; ты мой папа, Благослови ж меня, певец!

Что дало повод Пушкину назвать Родзянку Пироном и Приапом?

ПРИАП – фаллическое божество, сын Диониса и Афродиты (есть  другие версии). Известно, что Приап пытался изнасиловать Весту (Деву Непорочную), но ему помешал осёл (Овидий, «Фасты»).

ПИРОН – Алексис Пирон, французский драматург, поэт и юрист. После публикации его «Оды Приапу» Алексис Пирон был исключён из коллегии адвокатов за «сочинение постыдного стихотворения». Позднее он снова пытает счастье во Французской академии, однако на кандидатуру А. Пирона накладывает вето лично король Людовик XV. Католическая церковь также повлияла на это решение короля, напомнив о «позорном сочинении» о Приапе. Под конец жизни Пирон ослеп. Родзянка покрылся «оспой». Вяземский похоронил всех своих детей (кроме Павла), пришел к депрессии и бессоннице.

 

В 1824-ом из Михайловского Пушкин пишет Родзянке: «На всякий случай, зная твою влюбчивость и необыкновенные таланты во всех отношениях, полагаю дело твое сделанным или полусделанным.  Термин «дело полусделанное» в нашем контексте знаменательный! И этим «всяким случаем» пользуется Поэт, чтобы подчеркнуть причастность Родзянки к «богохульке»!

Почему Пушкин в период Дознаний сделал две свои дневниковые записи у строк «Полтавы»? Снова наводка на Родзянку – он ведь уроженец Полтавы, полтавский помещик, украинец и гетман (т.е. капитан)! Поэт везде оставлял ЗНАКИ – в надежде, что кто-нибудь, где-нибудь, когда-нибудь – да и заметит…   

1)

О, если б ведала она, Что уж узнала вся Украйна! Но от нее сохранена Еще убийственная тайна (на первом этапе пути мы о Родзянке, конечно, еще не знали и не догадывались).

(конец Первой песни «Полтавы» — о своем письме Царю: «le cadavre — Dorliska» etc.)

2)

.. Лишь порою Слепой украинский певец, Когда в селе перед народом Он песни гетмана бренчит, (читай: песни капитана) О "грешной деве" (кавычки мои - С.С.) мимоходом Казачкам юным говорит.

(конец Третьей песни «Полтавы» — об устном ответе Царя: «16 окт. 1828. С.П.Б. Ям.33. Гр. Т... от Гос<ударя>»

По мнению большинства учёных, слово «гетман» имеет немецкое происхождение. Чешское слово «hejtman» при этом выводится от древневерхненемецкого «hauptmann» («haupt» означает «главный» или «голова», «mann» — «человек»), а польское «hetman» — из средненижненемецкого «hd-man» (в XIV—XV веках использовался вариант «etman», с XV века — «hetman»). В немецком языке того времени это слово имело значение «командир вооружённого отряда», «капитан». И в современных вооружённых силах немецкоязычных государств  звание «гауптман» соответствует званию капитана.

Ну и, как нам уже известно, Родзянка вышел в отставку в чине капитана!

Продолжение письма Пушкина Родзянке из Михайловского:

«… Поздравляю тебя, мой милый: напиши на это все элегию или хоть эпиграмму. И без перехода: Полно врать! Поговорим о поэзии, то есть о твоей. Что твоя романтическая поэма «Чуп»? Злодей! не мешай мне в моем ремесле — пиши сатиры, хоть на меня, не перебивай мне мою романтическую лавочку. Кстати: Баратынский написал поэму (не прогневайся — про Чухонку), и эта чухонка говорят чудо как мила. — А я про Цыганку; каков? подавай же нам скорее свою Чупку — ай да Парнас! ай да героини! ай да честная компания! Воображаю, Аполлон, смотря на них, закричит: зачем ведете мне не ту? А какую ж тебе надобно, проклятый Феб? гречанку? итальянку? чем их хуже чухонка или цыганка <…>, то есть оживи лучом вдохновения и славы».

ЧУП –  "сорная трава"; "связка, пучок соломы, клок" (ср. «Твоя соломенная шляпа»); чуб, пучок волос; мусор, сор.

ЧУХОНКА – финка (жен. от «финн»). Чухонец, гиперонимы: северянин, европеец, человек.

«Чупку» Пушкин особо не ждет и не просит. Она так и не была написана: «Моя поэма Чупка скончалась на тех отрывках, что я тебе читал» (возможно, А.С.П. все же.посетил однажды Родзянку) Зато он настойчиво и неоднократно просит "брата" в 1824 году из Михайловского: «Что ж Чухонка Баратынского? Я жду... Торопи Дельвига, присылай мне чухонку Баратынского — не то прокляну тебя. Пришли же мне "Эду" Баратынскую. Ах, он чухонец! Да если она милее моей Черкешенки, так я повешусь у двух сосен и с ним никогда знаться не буду»! А раз поэт вышел даже из терпения: «Да пришли же мне "Старину" и "Талию". Господи помилуй, не допросишься»! Но на эти последние источники мы отвлекаться не будем. «Черкешенкой» Пушкин первоначально хотел назвать своего «Кавказского пленника». Но почему же Поэт так настойчив – ведь поэма Баратынского еще даже из печати не вышла?

Итак, у нас есть три героини: Чупка, Чухонка, Цыганка. И (условно) их авторы: Чуп, Чухонец, Цыган. Чупка благополучно скончалась, но не скончалась «богохулька», бесившая Поэта, из-за которой он и к «Чупке» прицепился (пиитический мусор, сор). Цыганка упомянута с намеком на цыганское происхождение Пушкина (но об этом в следующей Главе). А о Чухонке Пушкин пишет Дельвигу (приглашаем его): «Разделяю твои надежды на Языкова и давнюю любовь к непорочной музе Баратынского». Что за прелесть эта «Эда»! Оригинальности рассказа наши критики не поймут. Но какое разнообразие! Гусар, Эда и сам поэт, всякий говорит по-своему [весьма странная для Пушкина похвала – С.С.]. А описания лифляндской природы! а утро после первой ночи! а сцена с отцом! — чудо»! Думается, читатель и сам уже видит, что Пушкин говорит о чем-то большем, чем о содержании поэмы и называет оное  «оригинальностью рассказа». Надо заметить, что не «всякий [там] говорит по-своему», а все они говорят – языком поэта Баратынского! А «всякий по-своему» говорит в «Гаврильяде»: Родзянка (Гусар), Эдда-Чухонка (Чухонец, а их двое: Вяземский и Баратынский) и сам Поэт (Пушкин). 

Что еще смог передать нам Пушкин? Он защитил непорочную музу Баратынского от ПИ Бартенева, который оставил в веках: «Баратынский не был с Пушкиным искренен, завидовал ему, радовался клевете на него, думал ставить себя выше его глубокомыслием, чего Пушкин в простоте и высоте своей не замечал». Оказывается, со слов Нащокина он это сказал… Вранье? Баратынский был умным, благородным и скромным человеком! Это «наш» неблагородный Бартенев, походя, запачкал еще и Евгения Баратынского?

Дельвигу: Видел я и Слепушкина, неужто никто ему не поправил «Святки», «Масленицу», «Избу»? У него истинный, свой талант (выделено Пушкиным); пожалуйста, пошлите ему от меня экз. «Руслана» и моих «Стихотворений» — с тем, чтоб он мне не подражал, а продолжал идти своею дорогою. Жду «Цветов» (то бишь – «цветочков красноречия»).

В числе лучших стихотворений поэта крестьянина Федора Никифоровича Слепушкина Пушкин назвал «Избу», «Святочные гадания» и «Сельскую масленицу». Однако настоящий поэт Слепушкин не подражал Пушкину, и Пушкин говорит Дельвигу (то бишь нам) вовсе не о нем, а о Родзянке, который назван им (см. выше) «Слепой украинский певец».

Мы не знаем, есть ли у Родзянки стихи с вышеперечисленной тематикой (да и искать негде), но мы извлекаем следующее:

1. «благовещение» ему (Родзянке) впоследствии правили;

2. у него свой талант (т.е. эротико-порнографические вирши);

3. он (Родзянка) подражал в «богохульке» пушкинскому слогу;

4. ну и.. Пушкин просит нас послать на расправу богатыря Руслана;    

5. одновременно выделенное Поэтом: "свой талант" говорит о том, что настоящий Слепушкин никому не подражал..

Блаженному же Лёвушке Александр Сергеевич излагает свои поручения уже в стихотворной форме: «Брат, здравствуй! Писал тебе на днях, с тебя довольно». Заметим – очень часто Пушкин почему-то пишет брату: ты писем моих не получал…

Пришли мне "Цветов" да "Эду",

да поезжай к Энгельгартову обеду.

Кланяйся господину Жуковскому,

заезжай к Пущину и Малиновскому.

Поцелуй Матюшкина,

люби и почитай Александра Пушкина.

Из письма Дельвигу: «Лев был здесь — малый проворный, да жаль, что пьет. Он задолжал у вашего Andrieux (Андрие – ресторатор) 400 рублей и ублудил жену гарнизонного майора. Он воображает, что имение его расстроено и что истощил (он) всю чашу жизни. Едет в Грузию, чтоб обновить увядшую душу. Уморительно». Мог ли Поэт просить своего «пьющего» брата ОСТАНОВИТЬ это ВРАНЬЁ? Конечно, мы знаем, что по первому, буквальному слою – речь идет о сумасшествии Батюшкова, а Пушкин якобы в эту новость не поверил. Но мы теперь работаем во втором, аллегорическом слое.

Также «Слепушкиным» Поэт называет Вяземского, который пишет:  

… Что ждет меня в пути, где под туманом

Свет истины не различишь с обманом?

Куда, слепец, неопытный слепец,

Я набреду? Где странствию конец?

Таким образом, «слепушкин-ы» – тот же маркер, навроде «халата».

Справочка для тех, кто не читал «Гаврильяду». Главные герои родзянкиной «богохульки»: Дева Мария, Архангел Гавриил, соблазнивший Деву Марию, и сатана. А предел (точнее, беспредел) «богохульки» (в словах "Девы Марии"): «Досталась я в один и тот же день Лукавому, архангелу и богу». 

На смерть Пушкина Родзянка разродился восьмью строчками, почему-то назвав Дантеса "братом" Поэта:

Таланта в полном блеске он Поник увенчанной главою, Свинцом летучим поражен Братоубийственной рукою... Любимец наш, отрада, друг, Честь, украшенье полуночи, — Его напевов жаждал слух, Его лица искали очи!

Ну и довольно о Пироне Украины! Последний курьезный штрих, и –  переходим к «чухонцу-европейцу» и иже с ним.

Родзянко Аркадий Гаврилович

Жена Надежда Иоакимовна Клевцова от которой было 5 детей

ОтецГавриил Мать – Марфа

Дети:

Вадим

Гавриил – библейское имя

Марфа – библейское имя

Всеволод

Мария – библейское имя

Державин Гаврила Романович (покровитель Родзянки)

Прямо-таки мистическое окружение «Гавриилами»! Вот теперь пусть господа пушкиньянцы разыскивают первоисточник, с которого Аркадий Гаврилович списал свою «богохульку» – хотя он не слишком был искушен в зарубежных языках и литературе. Пусть почитают поэму масона Ф.П. Ключарева «Воплощение Мессии», ходившую среди вольных каменщиков в списках и опубликованную в 1801 году (напомнил о ней Всеволод Сахаров).

Так и чешется рука изобразить парафразец известной песенки:

Поёт Родзянка над стихом весёлым дискантом, Кругом враньё, хоть сотню книг перетряси. Почти два века ложь качается над дискурсом, Но только ты об этом лучше Пушкина спроси! 

ФАБРИКАНТЫ «ГАВРИЛЬЯДЫ»

Куда бежать нам от злоречья? Подумай: эта голова

Была совсем не человечья, А волчья — видишь: какова!

Пушкин 

A propos. Два слова о двух Петрах

.

Василий Майков (автор «Елисея») – некоему ПЕТРУ:

.

Пётр, будучи врачом, зла много приключил:

Он множество людей до смерти залечил.

Когда ж он будет поп, себя он не уронит

И в сем чину людей не меньше похоронит.

 

То предвещание немедленно сбылось:

Сегодня в городе повсюду разнеслось,

Что от лечбы его большая людям трата.

Итак, он сделался палач из Гиппократа!

Не на это ли стихотворение Майкова (о гиппократах человеческих душ) хотел нам еще указать Пушкин через «Елисея»? 

.

«Отпечатанная в России, без сокращений и пропусков, "Гаврильяда" вышла только через 81 год после смерти Пушкина. Она была под запретом, и читали её полностью лишь немногие, кому удавалось достать экземпляр одного из заграничных изданий поэмы. В музейных библиотеках она выдавалась "по особому разрешению". Огромному большинству читателей она была почти неизвестна» (Ходасевич, написавший предисловие к полному изданию «поэмы» Томашевским в 1922 году). Видимо, Брюсов так и не раздобыл полношо текста..

Так в чем же заключается сложно-сочиненность «Гаврильяды»? В 1815 (ло середины 1816) году Родзянка написал богохульное «благовещение» и преподнес его Державину (неизвестно – под чьим именем). В Кишиневе Пушкин написал некую «Элегию» с рассуждениями о странностях любви; с воспоминаниями о лицейской жизни, с аллюзиями на Ея Величество, – возможно, включив в нее мифологический экскурс к первопредкам Адаму и Еве. Они и составили те "две части", о которых помнил лексикограф Макаров. Именно некую пушкинскую часть «Гаврильяды», ставшую невольной составляющей беспрецедентного пасквиля на Богородицу, и имели в виду моя сестра и другой уважаемый мною человек, о чем было сказано выше.

Нам неизвестно, и, видимо, никогда не будет известно – в каком размере написал Родзянко свою «богохульку» (если, конечно, она не явится когда-нибудь из архива Державина). Фабриканту же сего пасквиля, порочащего Поэта, надобно было привести его к единому знаменателю – к единому с пушкинской Элегией размеру.

Пушкину подражали все более-менее пишущие: «… его манере письма прямо подражали, старались "писать как Пушкин"» (В.В. Виноградов).

Однажды на выставке Брюллова:

«Хм! Кисть, как перо: для одной - глаз, для другого - ухо. В Италии дошли до того, что копии с картин до того делают похожими, что, ставя одну оборот другой, не могут и лучшие знатоки отличить оригинала от копии. Да, это, как стихи, под известный каданс можно их наделать тысячи, и все они будут хороши. Я ударил об наковальню русского языка, и вышел стих, - и все начали писать хорошо». В это время он взглянул на Дельвига, и тот с обычною своею скромностью и добродушием, потупя глаза, ответил: "Да" (А.С. Андреев «Встреча с Пушкиным»).

Итак, кто-то должен был состыковать их, свести все эти части будущей «Гаврильяды» воедино, т.с. сфабриковать произведеньице! Кто же он, этот «кто-то»? Разумеется, и прежде всего, поэт – владеющий словом и знающий слог Пушкина. Во-вторых, враг и завистник Пушкина – его пресловутый зоил! Наконец, безбожник – человек безнравственный, не брезгующий никаким подлогом, подделкой, предательством, то бишь – сам-чорт! 

Кандидатур на эту роль, по разным причинам, можно рассмотреть три: Вяземский, Баратынский, Родзянка (Тургенев не поэт, он годился только на бла-бла, вынюхивание и распространение клеветы. Вяземский в одном из писем в январе 1840 года:  «У Тургенева есть прекрасная миссия, это — говорить»). Родзянка по тому, что удалось у него прочитать, на фабриканта не тянет, не зря ведь Пушкин назвал его: «бессмысленный Родзянка». И, видимо, более Державина и Аксакова прав Вересаев, не высоко оценивший стихи автора «богохульки». Так что главному фабриканту, должно быть, пришлось потрудиться не только над размером родзянкиной части. Но не исключена и кандидатура Родзянки. Пример его стишка:

О, Пушкин, мот и расточитель Даров поэзии святой И молодежи удалой Гиерофант и просветитель, Любезный женщинам творец, Певец [бр<одяг>] разбойников, Цыганов, Безумцев, рыцарей, Русланов, Скажи, чего ты не певец.

Набор бессмыслицы! А Баратынский? Мы никогда бы не коснулись  его кандидатуры, если бы не одно письмо Пушкина, да не лживый бездоказательный слух некоторых исследователей о Евгении Баратынском, как о пушкинском «сальери». Об них Александр Кушнер сказал: «Чудовищные обвинения в сальеризме, в зависти к Пушкину, предъявленные Баратынскому посмертно недобросовестными любителями скользких предположений, могли возникнуть только потому, что пошлость всегда опирается на собственный опыт и не способна и не хочет понять истинных причин и побуждений».

Кандидат Баратынский 

Евгений Баратынский

Пушкин – Вяземскому 2 января 1822 г. Кишинев

«Но каков Баратынский? Признайся, что он превзойдет и Парни и Батюшкова, если впредь зашагает, как шагал до сих пор, ведь 23 года счастливцу [столько же, сколько было Родзянке в момент сочинения «богохульки», а Баратынскому, кстати, только через год исполнится 23 — он родился в феврале или в марте 1800 года]! Оставим ему эротическое поприще и кинемся каждый в свою сторону, а то спасенья нет».

Эта странная сентенция Пушкина совершенно не вяжется с характеристикой Евгения Баратынского. Ему были свойственны неумение и нежелание производить впечатление, быть в центре внимания, застенчивость, отсутствие заботы о своей биографии и эффектном поведении. Внутреннее целомудрие и сдержанность выгодно отличали его от других авторов, громко заявляющих о своих правах. Вяземский о Баратынском: Едва ли можно было встретить человека умнее его, но ум его не выбивался с шумом и обилием.

Тогда о каком «эротическом поприще» Баратынского толкует  Пушкин? Ни о каком! Поэт привлекает наше внимание к его произведению «Эдда», как он привлекает внимание в т.н. письме «брату»: Позови Дельвига и Баратынского. Куда позови? Да никуда: «позови» их обоих в твои доказательства. А еще, Поэт, видимо, сознательно усыпляет бдительность Вяземского, не желая показать, что ему известен истинный автор «богохульки». Ну и дразнит слегка. Это – в случае, если письмо Вяземскому было отправлено.А если нет, то, увы, Пушкин сообщает нам об участии в этом "деле"... и Баратынского.

Через Дельвига Баратынский быстро сошёлся с Пушкиным. По словам Вяземского: «это была забавная компания: высокий, нервный, склонный к меланхолии Баратынский, подвижный, невысокий Пушкин и толстый вальяжный Дельвиг». Однако между Пушкиным и Баратынским, по неясным пушкинистам причинам, со временем произошло некоторое охлаждение отношений и фактически они разошлись, к недоумению и печали Баратынского, который стал еще более одинок.   

«Он у нас оригинален — ибо мыслит. Он был бы оригинален и везде, ибо мыслит по-своему, правильно и независимо, между тем как чувствует сильно и глубоко». Этот отзыв Пушкина о Баратынском тоже несколько странен: «Он был бы оригинален и везде»… Почему был бы? И где везде? На государственной службе? Оставим домыслы и исключим Баратынского из «фабрикантов»… если только главный фабрикант Вяземский не вовлек его в дело «Гаврильяды» обманом, скрыв авторов всех частей поэмы. 

Баратынский Пушкину — конец февраля 1828 (еще до процесса)

«.. Я теперь в Москве сиротствующий. Мне, по крайней мере, очень чувствительно твое отсутствие. Дельвиг погостил у меня короткое время. Он много говорил мне о тебе: между прочим, передал мне одну твою фразу и ею меня несколько опечалил. Ты сказал ему: "Мы нынче не переписываемся с Баратынским, а то бы я уведомил его" и проч. Неужели, Пушкин, короче прежнего познакомясь в Москве, мы стали с тех пор более чуждыми друг другу? Я, по крайней мере, люблю в тебе по-старому и человека, и поэта».

В 1836-м Пушкин пишет Натали из Москвы: «…Баратынский однако очень мил. Но мы как-то холодны друг к другу…».

А сегодня (14 января 2018) вот что нашлось – так, общими усилиями, и постигнем истину:

ИЗА КРЕСИКОВА: Вяземский в незаконченной, но опубликованной в «Полном собрании сочинений» статье о Баратынском упрекает Пушкина, что он Баратынского «заслонял собою и, так сказать, давил, хотя они были приятелями»

Дальнейший текст еще более странен под пером друга. Стараясь справедливее оценить Баратынского, он пишет: «….Мы прочищаем дорогу кумиру своему (имеется в виду Пушкин), несем его на плечах, а других и знать не хотим, если и знаем, то разве для того, чтобы сбивать их с ног [...] и давать кумиру идти, попирая ногами…». Концовка этого отрывка еще хлеще: «Кумиры у нас недолговечны. Позолота их скоро линяет…». Здесь уж сам Вяземский оказался в роли Сальери по отношению к Пушкину. Конец цитаты.

Думается, – не только «оказался», но и Баратынскому внушал свои бесовские мысли. А виделись они часто: «Я часто вижу Вяземского. На днях мы вместе читали твои мелкие стихотворения, думали пробежать несколько пьэс и прочли всю книгу» (из письма Баратынского Пушкину, январь 1826). Т.е. они часто виделись в тот самый период, когда Вяземский мог задумать свои манипуляции с будущей «Гаврильядой» – до личного посещения Пушкиным Бенкендорфа оставалось 1,5 года. А Бенкендорф без дела никого не вызывал…

.. Мой Пегас под стать ослам,

Крыльев нет, не та замашка;

Жмут оглобли по бокам,

Лишь лягается бедняжка,

Крепко прибранный к рукам.

Вяземский

 

.. Когда по ребрам крепко стиснут

Пегас удалым седоком,

Не горе, ежели прихлыстнут

Его критическим хлыстом.

Баратынский

 

Восклицание П.В. Нащокина о том, что Баратынский завидовал Пушкину и не очень ценил доброе отношение Пушкина к нему – Баратынскому, якобы с возмущением прервал присутствовавший при беседе, близкий и Пушкину и Баратынскому С.А. Соболевский, словами: «Это сущая клевета»! Так было или нет, но дыма, как известно, без огня не бывает… а Нащокин был очень Пушкину близок и что попало говорить не мог: оба стали крестниками детей друг друга.

Пушкин в письме к А.Н. Верстовскому: «Скажи Нащокину, чтоб непременно был жив, <...> что если он умрет, не с кем мне будет в Москве молвить слова живого, умного и дружеского».

Тот же Александр Кушнер полагает, к примеру, что стихотворение Баратынского «На посев леса» написано в ответ на критику Белинского в его рецензии на «Сумерки»: будто бы Баратынский в своих стихах восстал против науки и просвещения. Кушнер считает, что Белинский своей критикой, походя «убил» поэта словом не только в переносном смысле… Всё может быть, но только вряд ли умный и самобытно мыслящий Баратынский с таким отчаянием ответил бы адресату Белинскому этим отрывком да и всем стихотворением «На посев леса»: 

Велик Господь! Он милосерд, но прав:

Нет на земле ничтожного мгновенья;

Прощает Он безумию забав,

Но никогда пирам злоумышленья.

Кого измял души моей порыв,

Тот вызвать мог меня на бой кровавой; (т.е. на дуэль)

Но подо мной, сокрытый ров изрыв,

Свои рога венчал он падшей славой!..

Неужели Белинский злоумышлял на Баратынского своею критикой, изрыл сокрытый (тайный) ров, да и вообще – был с рогами! Слишком серьезны обвинения Баратынского и слишком горько все стихотворение в целом, вплоть до решения закончить с поэзией навсегда!

Гипотеза может быть такова. Если все же Вяземский тонким обманом вовлек Баратынского в корректуру и сводку частей «Гаврильяды», а Баратынский, впоследствии о том узнав, носил этот чудовищный груз в душе, то вот, наконец, это чувство вины (как незаживающая рана) вылилось в таинственные строки процитированного отрывка. Причем, о родзянкиной «богохульке» он мог так никогда и не узнать. Неизвестно ведь, что ему наплел князь. Тогда получается следующее:

- «ничтожное мгновенье» – это безумная веселая забава молодости (то ли Пушкина, то ли самого Баратынского, вовлекшегося в «дело» - мы не знаем, что знал Баратынский);

- «пиры злоумышленья» – осознанное злоумышленье Вяземского за пуншем или Аи – против Пушкина;

- «кого измял порыв души» Баратынского, тот мог вызвать его на дуэль (Пушкин), но не сделал этого (видя невольную ошибку Б., не злоумышление), а просто отошел от него;

- «сокрытый ров» – тайный обман Вяземским Баратынского;

- «свои рога» – о рогах Вяземского будет сказано ниже.

Но возможно – это рога самого сатаны, и ни в какой корректуре Баратынский участия не принимал! Хочется верить именно в это, и да простит нас за такую невольную гипотезу Евгений Баратынский!

 … Певец Пиров и грусти томной,

Когда б еще ты был со мной,

Я стал бы просьбою нескромной

Тебя тревожить, милый мой:

Где ты? Приди: свои права

Передаю тебе с поклоном...

Но посреди печальных скал,

Отвыкнув сердцем от похвал,

Один под финским небосклоном,

Он бродит, и душа его

Не слышит горя моего.

(Пушкин «Онегин»)

Много загадок в этой, посвященной Баратынскому, «онегинской»  строфе, не так ли? Что за «просьба нескромная»? Почему Пушкин «с поклоном передает свои права» Баратынскому? О каком «горе» говорит Поэт в 1824 году, которого не слышит Баратынский? 

Решила посмотреть: есть ли метки-маркеры "слепец, халат" у Баратынского? Оказывается, есть. Александр Иличевский сообщает, что в первоначальном варианте стихотворения Баратынского «Недоносок» было восемь строф. Вторая строфа:

Весел я небес красой, Но слепец я. В разуменье Мне завистливой судьбой Не дано их провиденье. Духи высшие, не я, Постигают тайны мира, Мне лишь чувство бытия, Средь пустых полей эфира.

 «Халат» удалось найти только в прозе «Перстень»:

 … Некому было о нём  доложить:  он  решился  войти  в другую комнату, отворил двери и увидел пожилого  человека  в изношенном  халате,  сидящего  к нему задом и глубоко занятого каким-то математическим вычислением. 

Главный вопрос: почему все же Пушкин отошел от Баратынского? Просто так другом с такими характеристиками не бросаются...

Кандидат Вяземский

Подытожим известное — о Вяземском? Он из «веселой банды» (напомним: это термин Ахматовой),  бросивший масонскую перчатку в гроб НЕ масону Пушкину. Тайно возненавидел Поэта за его монархизм, поддержку позиции Царя и не поддержку декабристского движения, т.е. за его нежелание послужить идеям масонства, ну и, конечно, за его поэтический Дар, Сам же масон Вяземский осторожно держался в стороне от всех якобинских шаек – или сам себя берег, или его берегли для более важной деятельности. Отвернулся от Пушкина в преддуэльные дни. Волочился за женой Пушкина до и после гибели Поэта. Наврал с три короба о т.н. «шалостях» Александра Сергеевича в связи с пресловутой «Гаврильядой».

Пушкин считал Князя циничным и безнравственным человеком. Писал: «язвительный поэт, остряк замысловатый»! Столь же замысловатой была и поэзия Вяземского: умствующая тяжелым слогом. Сам же князь довольно быстро понял, что он не Пушкин и никогда им не станет!

Как мы помним, во многом источниками приписывания Пушкину  авторства «Гаврильяды» послужила переписка Вяземского с Тургеневым. О чем они писали друг другу? О чем договаривались – о том и писали (для потомков)! Могли даже, сидя за одним столом, переписываться! Вяземский постоянно толковал о каких-то «отрывках» якобы присланных ему «шалуном» Пушкиным. А что говорит Пушкин?

Конец марта — начало апреля 1825 г. Вяземскому:

Брат перешлет тебе мои стихи, я переписываю для тебя "Онегина" — желаю, чтоб он помог тебе улыбнуться. (...) А между тем будь мне благодарен — отроду ни для кого ничего не переписывал, даже для Голицыной..

Что из этого следует? Что Поэт никаких «шаловливых» отрывков, тем более списков, для Вяземского не делал и не посылал!

В том же письме: «Зачем жалеешь ты о потере записок Байрона? <…> Он исповедался в своих стихах, невольно, увлеченный восторгом поэзии. В хладнокровной прозе он бы лгал и хитрил, то стараясь блеснуть искренностию, то марая своих врагов».

Итак, всякий поэт, «увлеченный восторгом поэзии», «невольно» исповедуется в своих стихах – и Байрон, и Пушкин, и Вяземский etc.

Т.о. Пушкин прямо говорит в аллегорическом слое: Он (Вяземский) исповедался в своих стихах... Посмотрим – в чем именно…   

... К Марии с извиненьем

Подкрался Горчаков,

Удобривая чтеньем

Похвальных ей стихов.

Она ему в ответ: "Прошу, не извиняйся!

Я знаю, ты ругал меня,

Ругай и впредь, позволю я,

Но только убирайся!"

.

Как покажусь я перед трон мишурный

Владычицы, из своенравной урны

Кидающей подкупленной рукой

Дары свои на богомольный рой,

Толпящийся с кадилами пред нею?

Заветов я ее не разумею,..

В первом отрывке – пиша о стихотворении Дм. Горчакова, Вяземский учреждает версию о его авторстве «Гаврильяды». Отсюда, видимо, и пошла «горчаковская» тема. Во втором отрывке Князь прямо говорит о своем афеизме! Т.е. его не затронет никакая хула на Богородицу.

Пожар (март 1820)

Небрежностью людей иль прихотью судьбы

В один и тот же час, и рядом,

От свечки вспыхнули обои здесь; там на дом

Выкидывало из трубы!

Чего же было ждать?- сказал советник зрелый,

Взирая на пожар.- Вам нужен был урок;

Я от такой беды свой домик уберег.

А как же так? - спросил хозяин погорелый,

Не освещаю в ночь, а в зиму не топлю.

О нет! Хоть от огня я ныне и терплю,

Но костенеть впотьмах здесь человек не сроден;

В расчетах прибыли ущербу место дам;

Огонь подчас во вред, но чаще в пользу нам,

А твой гробовый дом на то лишь только годен,

Чтоб в нем волков морить и гнезда вить сычам!

Уж не о пожаре ли усадьбы Горчакова (с его архивом) исповедуется князь? Да и что за «советник зрелый» там говорит? Высокопоставленный масон?

Ты прав! Сожжем, сожжем его творенья!

Он не по нас! Галиматьи в нем нет!

В нем смелый ум, потомок просвещенья;

Есть жар, есть вкус, сей вечно юный цвет!

Но что нам в них? Он грации улыбкой

Был вдохновен, когда шутя писал,

И слог его, уступчивый и гибкой,

Живой Протей, все измененья брал.

Но что нам в том? Пусть яркий пламень казни

Венец творца и наш позор сожжет!

Но ты, дружок, ты чужд такой боязни!

Как сжечь тебя? Не загорится лед!

(год написания неизвестен)

Чьи творенья и с кем – собрался сжечь Вяземский? Не Пушкина ли! О  каком позоре своем он говорит? И кто такой «дружок-лед»? Сам Вяземский?

Чтоб полный смысл разбить в творениях певца,

Поодиночке в нем ты стих коварно удишь; 

В бессмыслице ж своей тогда уверен будешь,

Когда прочтешь себя с начала до конца.  

Тоже неслабый катренчик – понимай, как хочешь: что и из чьего удил Вяземский... Смахивает на корректуру «Гаврильяды». А в 1819, когда князь вполне уже был знаком с гением Пушкина, он пишет:

 

Уныние

... В душе моей раздался голос славы:

Откликнулась душа волненьям на призыв;

Но, силы испытав, я дум смирил порыв,

И замерли в душе надежды величавы.

Не оправдала ты честолюбивых снов,

О слава! Ты надежд моих отвергла клятву,

Когда я уповал пожать бессмертья жатву

И яркою браздой прорезать мглу веков!

 

Без комментариев:

 По дороге зимней, скучной

Тройка борзая бежит,

Колокольчик однозвучный

Утомительно гремит.

Пушкин, 1826

 

Колокольчик однозвучный,

Крик протяжный ямщика,

Зимней степи сумрак скучный,

Саван неба, облака!

Вяземский, 1830

 

Пушкин – Баратынскому:

Стих в каждой повести твоей

Звучит и блещет, как червонец.

Твоя чухоночка, ей-ей,

Гречанок Байрона милей,

А твой зоил – прямой чухонец.

 

По сюжетному слою: да — Баратынский ведь в Финляндии, а в ней чухонцы живут. Но почему они должны быть "зоилами" поэта?! Т.о. Пушкин предлагает нам идти в слой аллегорический и указывает на Вяземского.. Почему «чухонец» Вяземский может быть назван «европейцем»?

Мать Вяземского — Дженни О’Рейли (в 1-м браке Квин). Его родители познакомились, когда князь Андрей совершал тур по Европе, причём Дженни уже была замужем за офицером французской армии, и ей потребовался развод. В 1828 году Вяземский обратился с просьбой к другану А.И. Тургеневу: «Сделай одолжение, отыщи родственников моих в Ирландии; моя мать была на фамилии O’Reilly. Она прежде была замужем за французом и развелась с ним, чтобы выйти замуж за моего отца, который тогда путешествовал, сошлись они, кажется, во Франции, и едва ли не в Бордо». Еще был его любимый варшавский период жизни, службы и вступления в масоны. Умер он на 87-ом году жизни в Баден-Бадене. Так что, в каком-то смысле его вполне можно назвать "европейцем". Повторим эпиграф:

«… собрались ребята теплые, упрямые; поп свое, а чёрт свое»..С попом Тургеневым мы уже разобрались, теперь — с чертом Вяземским..

Чорт Вяземский 

«... Потом с титулом новым приходит чупский граф» (из стихотворения Дмитрия Горчакова «Святки»). А потом приходит и сам «чухонский» князь (зоил Пушкина и Баратынского), который тоже изображает нечто Святочное:

Святочная шутка (Вяземский)

Скажите ж, видели ль вы черта?

Каков он? Немец иль русак?

Что на ноге его: ботфорта

Иль камер-юнкерский башмак?

Черноволос ли, белобрыс ли,

В усах ли, иль не дует в ус?

Что, каковы в нем чувства, мысли,

Что за приемы, речи, вкус?

Что от него вы переняли,

Иль не его ль учили вы?

Черт как ни черт, но всё едва ли

Хитрей он женской головы.

Черт хоть уж ладана боится,

И то одно спасенье есть;

Но кто от женщин защитится,

Но женщин как и чем провесть?

Сжигал я ладан перед ними,

Но сердце с ладаном прожег,

И я с убытками одними,

А откуриться всё не мог.

Что, говорил ли он стихами

Иль чертовщину прозой драл,

Не хуже, как и между нами,

Дерет ее иной журнал?

Он романтический прелестник

Или классический ворчун?

Кто сват его: Европы ль Вестник,

Или Онегин, наш шалун?

Что, всё ли он ума палата,

Или <…> глупцам?

Я с чертом жил запанибрата

В бедах и счастье пополам,

Меня он жаловал, мой милый,

Грешно мне укорить его,

Я крепок был под вражьей силой

И не страшился ничего.

Но ныне уж другое время:

С летами черт ко мне не тот,

И, по несчастью, злое семя,

Как прежде, цвета не дает.

Не говоря худого слова,

Черт хоть и добрая душа,

Но, как любви, ему обнова

Для перемены хороша.

Он с молодежью куролесит,

А нас морочит непутем,

И ныне бес меня лишь бесит

И дразнит ангельским лицом.

Не потому ли вспоминает Поэт «Святочные гадания» крестьянина Слепушкина? Предлагает прочесть чорта-Вяземского? Но чорт почему-то скучает в одиночестве – ему компания нужна, и он приглашает в нее Пушкина: «На днях получил я письмо от Беса-Арабского Пушкина. Он скучает своим безнадежным положением, но, по словам приезжего, пишет новую поэму "Гарем" о Потоцкой, похищенной каким-то ханом -- событие историческое, а что еще лучше» (30 апреля 1823 г. Вяземский – Тургеневу).

Князь о себе любимом: «Письма мои в самом деле чертовски умны, так что самому страшно. Уж не нечистая ли сила пишет за меня»?

Как мы помним, «арзамасская» кличка Вяземского – Асмодей.

... Потомства женского отлив и образец,

Прабабка Ева нам быть может в том порукой:

В раю - уж, кажется, в раю ли знаться с скукой? -

Ей стало скучно под конец!

Явился змей! Подбитый Асмодеем,

Он с яблочком умел к ней хитро подойти,

И на безлюдии, чтоб время провести,

Шутя, кокетствовать она пустилась с змеем.

Таких чудес не видим в наши дни!

В наш бедный век остепенились змеи

И, позабыв любовные затеи,

Не донжуанствуют они!

 (15 ноября 1822)

Так что? Вяземский ли внедрил тему Адама-Евы в «Гаврильяду», или взял ее у Пушкина (из его кишиневской Элегии)? Так или иначе, но он изложил ее по своему усмотрению, как, впрочем, и все остальные части.

 

Пушкин – Дельвигу (2 марта 1827)

Плетнев, наш мизантроп, пишет мне трогательное письмо; жалуется на меня, на тебя, на твой гран-пасианс (то бишь — на весь этот наш гран-пасьянс) и говорит: мне страшно думать: это люди! Плетнев, душа моя! что тут страшного? люди — сиречь дрянь... Плюнь на них да и квит. Скорей же «Цыганов» (т.е. подгоняет с 6-ой Главой о своем этническом происхождении) да что твои Цветы цветочки»? (то бишь — "цветочки красноречия") 

("Плетнев... пишет мне" — в письме от 2 января 1827 г. Слов «мне страшно думать: это люди!» — там нет!- замечают пушкинисты. Т.е. это пишет Пушкин, а не Плетнев, и пишет опять нам, потомкам, как и следующие отрывки. 

И в 1825 – Дельвигу:

«Мне пишет Петр Александрович [Плетнев], что  обо мне намерены передоложить. С братом я в сношения входить не намерен. Он знал мои обстоятельства и самовольно затрудняет их. У меня нет ни копейки денег в минуту нужную, я не знаю, когда и как я получу их. Беспечность и легкомыслие эгоизма извинительны только до некоторой степени... а ты уж похлопочи с Плетневым», т.е. доложи, что слов таких: мне страшно думать: это люди! — у Плетнева нет. И очень интересное словечко: "передоложить".. Поразмышляем над ним?

 

Пушкин – Вяземскому. 5 ноября 1830 г. Из Болдина в Москву:

«... Брат Лев дал мне знать о тебе, о Баратынском, о холере... В полемике, мы скажем с тобою, и нашего тут капля меду есть. Об истине (то есть о точности применения истины) нечего тебе заботиться: пуля виноватого сыщет. Все твои литературные обозрения полны этих пуль-дур. Когда-то свидимся? заехал я в глушь Нижнюю [читай: в ад!], да и сам не знаю, как выбраться? Точно еловая шишка <...>: вошла хорошо, а выйти так и шершаво».

Занятное письмецо. Читаем тайнопись или иносказание: и Баратынский помянут (видимо, все же привлек его Вяземский к «делу»); и о «капле меда» сказано (т.е. о пушкинской части «Гаврильяды»); и о «пуле», которая уже сыскала виноватого; и о прочих «пулях-дурах», рассыпанных по стихам князя и выдающих его с головой – ведь поэт исповедуется в стихах! Но и нам с тем же письмом перепало: "о точности применения истины нечего тебе заботиться: пуля виноватого сыщетВсе твои литературные обозрения полны этих пуль-дур"...

Был ли знаком Родзянка с Вяземским, и как могла к последнему попасть «богохулька»? Сам Пушкин ответит нам в Эпилоге. Но в сохранившихся бумагах Родзянки оказалось известное стихотворение Вяземского «Сравнение Петербурга с Москвой» — характерный образчик политического вольномыслия эпохи. Ну не мог Вяземский отстать от переклички Пушкина с Радищевым и не вставить свои "пять копеек"... А это стихотворение Пушкина о ком?

ДЕМОН (первоначально: МОЙ ДЕМОН)

 В те дни, когда мне были новы

Все впечатленья бытия —

И взоры дев, и шум дубровы,

И ночью пенье соловья, —

Когда возвышенные чувства,

Свобода, слава и любовь

И вдохновенные искусства

Так сильно волновали кровь, —

Часы надежд и наслаждений

Тоской внезапной осеня,

Тогда какой-то злобный гений

Стал тайно навещать меня.

Печальны были наши встречи:

Его улыбка, чудный взгляд,

Его язвительные речи

Вливали в душу хладный яд.

Неистощимой клеветою

Он провиденье искушал;

Он звал прекрасное мечтою;

Он вдохновенье презирал;

Не верил он любви, свободе;

На жизнь насмешливо глядел —

И ничего во всей природе

Благословить он не хотел.

<конец 1823 года>

 

Примечание:

Образ демона, навещающего поэта, является выражением характерного для Пушкина в 1823 скепсиса (sic!). Однако современники узнавали в демоне сухого и язвительного Александра Николаевича Раевского, с которым во время пребывания на юге поэт был в дружественных отношениях. Пушкин намеревался публично опровергнуть такое мнение в заметке под чужим именем:

«Думаю, что критик ошибся. Многие того же мнения, иные даже указывали на лицо, которое Пушкин будто бы хотел изобразить в своем странном стихотворении. Кажется, они не правы, по крайней мере вижу я в «Демоне» цель иную, более нравственную. В лучшее время жизни сердце, еще не охлажденное опытом, доступно для прекрасного. Оно легковерно и нежно. Мало-помалу вечные противуречия существенности рождают в нем сомнения, чувство мучительное, но непродолжительное. Оно исчезает, уничтожив навсегда лучшие надежды и поэтические предрассудки души. Недаром великий Гете называет вечного врага человечества духом отрицающим. И Пушкин не хотел ли в своем демоне олицетворить сей дух отрицания или сомнения, и в сжатой картине начертал отличительные признаки и печальное влияние оного на нравственность нашего века» (Т.Г. Цявловская).

Кира Викторова видела в этом "Демоне" Александра I. А мы позволим себе увидеть в нем демона-Вяземского, уже тогда общавшегося с лицеистом-Пушкиным, тем более, что "его язвительные речи" перекликаются с пушкинским же: "язвительный поэт, остряк замысловатый". Ну и "печальное влияние оного [демона] на нравственность нашего века" вполне соответствует эпитету Пушкина в адрес Вяземского: безнравственный. К тому же, ни Александр I, ни Александр Раевский не посещали Поэта "тайно" (с Раевским Пушкин общался в Одессе вполне открыто), а вот Вяземский мог посещать его именно тайно, т.к.  Лицей был закрытым учебным заведением... 

Здесь, слегка опережая с ответом Пушкина, спросим себя: а куда все же делся "собственноручный список Пушкина" с переписанной им у гусаров "богохулькой", который "больше не видел" Поэт с 1816-го года? Всё просто — дал его почитать Вяземскому. Тот естественно не вернул под каким-нибудь предлогом и впоследствии им воспользовался — ведь это был почерк Пушкина! Графологи, конечно, смогли бы определить — к какому периоду относится этот почерк... 

Почему же Пушкин, зная всё это, продолжал общаться с Вяземским, Тургеневым — с этими «ребятами-подлецами»? Во-первых, врага лучше держать поближе и желательно – на коротком поводке. Во-вторых, какими бы замечательными ни были друзья Пушкина: офицеры П. Нащокин, Н. Алексеев, В. Горчаков, поэту для пиитического общения нужен Аристарх.. хотя — какой уж там Аристарх из беса Вяземского!

 

ЭПИЛОГ

Даже истинные мнения стоят немногого,

пока кто-нибудь не соединит их связью причинного рассуждения.

Платон

В одной из своих боевых речей знаменитый Брайт сказал: "Могут ли оставаться спокойными честное сердце и возвышенный ум, чувствуя, что они ненавидимы, когда хотелось бы пользоваться заслуженною любовью, и внимая вокруг себя тонкий свист клеветы: змеи, ползущей во тьме, так что нет возможности ее поразить!"

«В высоких средах вдохновения, куда достигает мой дух, я привык созерцать сияния гораздо более яркие… кроме совести и Бога я не боюсь никого, не дрожу ни перед кем. Я таков, каким был, каким в глубине естества моего останусь до конца дней: я люблю свою землю, люблю свободу и славу отечества, чту правду и стремлюсь к ней в меру душевных и сердечных сил» (Пушкин – по записям графа Струтынского, из материалов В.М. Лобова).

 

Из статьи Андрея Башкирова:

«Я думаю,- замечает Смирнова-Россет,- что Пушкин – серьезно верующий, но он про это никогда не говорит». Глинка рассказывал, что он раз застал его с Евангелием в руках, причем Пушкин сказал ему: «Вот единственная книга в мире – в ней все есть». Барант той же Смирновой после одного философского разговора с Пушкиным сказал: «Я и не подозревал, что у него такой религиозный ум, что он так много размышлял над Евангелием». «Религия,- говорит сам Пушкин,- создала искусство и литературу  все, что было великого с самой глубокой древности; все находится в зависимости от религиозного чувства... Без него не было бы ни философии, ни поэзии, ни нравственности».

«Пушкин был сам поэзия» (лицеист Н.А. Маркевич). Еще Н.В. Гоголь отмечал, что «Пушкин видел всякий высокий предмет в его законном соприкосновении с Верховным Источником лиризма – Богом»

«... история создания этой подпольной поэмы Пушкина не во всём ясна. До нас не дошло ни черновых, ни беловых автографов этого произведения. Многие упорно отрицали принадлежность её Пушкину» (Б. Томашевский). Однако эти здравые мысли не помешали Б.В. Томашевскому опубликовать «Гаврильяду» в 1922, с предисловием Ходасевича.

Итого, «Гаврильяда» состоит из трех частей:

- Родзянкина «богохулька» (1815-1816)

- Пушкинская «Элегия» (1821-1822?)

- Вяземская Адамо-Евская тема (или он переделал тему, взяв ее у Пушкина) — 1823-1827?

 

Ну и пришла пора назвать, наконец, АВТОРА т.н. «Гаврильяды» и доложить России, КЕМ же была писана эта кощунственная гнусь. Сия есть коллективный «труд» масоно-бесовской компании по имени «Вяземщина».. впрочем, мы уже назвали каждого из них поименно!

Утрачены нужные нам архивы: Дмитрия Горчакова, Владимира Горчакова, Аркадия Родзянки, Ивана Липранди, Николая Алексеева etc. – всех тех, чьи свидетельства могли бы пролить свет истины на «Гаврильяду». Но если кто-то еще сомневается в чистоте, правдивости и благородстве Пушкина, читаем его последнее в этой Главе сообщение с упреждающим стишком Вяземского, архив которого полностью сохранился (!):

 

К переводчику "Китайской сироты"

.

Вольтер нас трогает "Китайской сиротой"

И тем весельчаков заслуживает пени;

Но слезы превратил в забаву Шутовской:

Он из трагедии удачною рукой

Китайские подделал тени.

В «Опыте отражения некоторых НЕЛИТЕРАТУРНЫХ обвинений» Пушкин рассказывает один, как он утверждает, смешной анекдот:

http://rvb.ru/pushkin/01text/07criticism/02misc/1030.htm

«Недавно в Пекине случилось очень забавное происшествие. Некто из класса грамотеев, написав трагедию, долго не отдавал ее в печать — но читал ее неоднократно в порядочных пекинских обществах и даже вверял свою рукопись некоторым мандаринам. Другой грамотей (следуют китайские ругательства) или подслушал трагедию из прихожей (что, говорят, за ним важивалось) или тихонько взял рукопись из шкатулки мандарина (что в старину также с ним случалось) и склеил на скору руку из довольно нескладной трагедии чрезвычайно скучный роман. Грамотей-трагик, человек бесталанный, но смирный, поворчав немного, оставил было в покое похитителя, но грамотей-романист, человек ловкий и беспокойный, опасаясь быть обличенным, первый стал кричать изо всей мочи, что трагик Фан Хо обокрал его бесстыдным образом. Трагик Фан Хо, рассердясь не на шутку, позвал романиста Фан Хи в совестный Пекинский суд и проч. и проч.»

 

Наш комментарий: 

Пекин Питер (или Пушкин)

забавный – курьезный, любопытный; забавно – о развлечении, испытываемом кем-либо чем-нибудь (Даль)

мандарин – министр, чиновник

нескладный – несвязный, несоразмерный в частях (нескладываемый)

скучный – вызывающий тягостное чувство (Даль)  

бесталанный – несчастливый, обездоленный; талан – судьба, удача, счастье

трагедия — высокая, трогательная и печальная драма

совестный суд — см. Википедию

"Я грамотей и стихотворец, Я Пушкин просто..."  (из "Моя родословная")

.

Что ж получилось с учетом комментария?

Недавно в П. (или: с «П»). случилось любопытное происшествие. Некто, написав трагедию, долго не отдавал ее в печать — но читал ее неоднократно в порядочных обществах и даже вверял свою рукопись некоторым чиновникам. Другой или подслушал трагедию или тихонько взял рукопись из шкатулки чиновника и склеил на скорую руку из довольно несвязных частей <…>, вызывающий тягостное чувство «роман». Трагик (Пушкин), человек обездоленный, но смирный, поворчав немного, оставил было в покое похитителя, но романист (Вяземский), человек ловкий и беспокойный, опасаясь быть обличенным, первый стал кричать изо всей мочи, что трагик Фан Хо обокрал его бесстыдным образом. Трагик Фан Хо, рассердясь не на шутку, позвал романиста Фан Хи в совестный <…> суд и проч. и проч.

Тотчас после приведенного и совсем не забавного анекдота Пушкин начинает рассуждение о выражении: "Сам съешь". А это — прямая наводка на Вяземского. Почему? Потому что в письме от 13 сентября 1825 года Поэт пишет Князю: «Сам съешь! — Заметил ли ты, что все наши журнальные антикритики основаны на сам съешь? Булгарин говорит Федорову: ты лжешь, Федоров говорит Булгарину: сам ты лжешь. Пинский говорит Полевому: ты невежда. Полевой возражает Пинскому: ты сам невежда, один кричит: ты крадешь! другой: сам ты крадешь! — и все правы. Итак, сам съешь, мой милый; ты сам ищешь полудня в четырнадцать часов».

И совсем не имеет значения – посылал ли Пушкин Вяземскому это письмо или оставил его в черновиках для потомства. Главное, он подтвердил нашу устойчивую гипотезу, что склейщиком богохульного произведения был князь и посредственный поэт Петр Вяземский, которого мы и позволим себе назвать истинным сальери Моцарта-Пушкина!  

Свою статью «Опыт отражения некоторых нелитературных обвинений» Пушкин предваряет эпиграфом: Сколь ни удален я моими привычками и правилами от полемики всякого роду, еще не отрекся я совершенно от права самозащищения. Southey. — Эпиграф взят из письма Роберта Соути к издателю газеты «Курьер» (1822). Т.о. Поэт прямо говорит, что этой статьей он ЗАЩИЩАЕТ СЕБЯ! И далее:

Et moi je vous soutiens que mes vers sont très bons

А я утверждаю, что стихи мои хороши –

т.е. Пушкин хвалит свою кишиневскую Элегию, которую мы вычленять из «Гаврильяды» все же не будем, дабы не уподобиться нам «склейщикам вяземским» предоставляем возможность Читателю самостоятельно выбрать из сложносочиненной «Гаврильяды» текст ЭЛЕГИИ, написанной Пушкиным. Но это будет нелегко, т.к. текст во многом должен быть изуродован корректурой бесовской.. Впрочем, вот для примера один отрывок: 

Много лет спустя, уже после смерти Пушкина, его лицейский приятель Сергей Дмитриевич Комовский узнает от Н.С. Алексеева такие строки поэмы, которых больше ни у кого не было. На месте нынешних 403—406 строк «Гаврильяды» (драка беса с архангелом из-за прекрасной еврейки):

Вы помните ль то розовое поле,

Друзья мои, где красною весной,

Оставя класс, резвились мы на воле

И тешились отважною борьбой?

Граф Брогльо был отважнее, сильнее,

Комовский же — проворнее, хитрее;

Не скоро мог решиться жаркий бой.

Где вы, лета забавы молодой?

И чего здесь общего с дракой «сатаны и Гавриила»?!

Ну и последний отрывок из статьи:

Можно не удостоивать ответом своих критиков (как аристократически говорит сам о себе издатель «Истории русского народа»), когда нападения суть чисто литературные и вредят разве одной продаже разбраненной книги. Но из уважения к себе не должно по лености или добродушию оставлять без внимания оскорбительные личности и клеветы, ныне, к несчастию, слишком обыкновенные. Публика не заслуживает такого неуважения.

Финал статьи:

А. Знаешь ли ты что? Мне хочется разговор наш передать издателю «Литературной газеты», чтоб он напечатал его себе в оправдание.

Б. И хорошо сделает. Есть обвинения, которые не должны быть оставлены без возражений, от кого б они, впрочем, ни происходили.

Надеюсь, читатель в какой-то степени представляет теперь – с каким размахом бесы заметали следы, ведущие к правде «Гаврильяды»… На  роль же главного метельщика был назначен масон Вяземский – самый приближенный к Пушкину… БЕС. Потому и не светился он в делах декабристов, сберегая себя для "великого" дела — уничтожения Первого Поэта России! 

Парафразируя Бернарда Ле Бовьера:

Si Pouchkine a fait la fameuse Gavrilyada, il faut bien le gronder, mais l’admettre: s’il ne l’a pas faite, fermons-lui notre porte.

Если Пушкин написал известную Гаврильяду, ее нужно ругать, но признайте: если он этого не сделал, позвольте нам закрыть нашу дверь. 

Тем более, что (как сказал один из пушкинистов) "Работа над «Гаврильядой» только начинается"... 

_______________________________

СОДЕРЖАНИЕ ПЯТОЙ ГЛАВЫ:

 

Часть первая — ДОЗНАНИЯ

- почти официальные сведения

- обмен информацией с Царем через дознавателей III Отделения

 

Часть вторая — ВЫМЫСЛЫ.. ДОМЫСЛЫ.. ЗАМЫСЛЫ..  

- перечень источников, по которым Пушкину «шьют» авторство пасквиля на Богородицу

- комментарии ко всем этим источникам

 

Часть третья — «ВОТ МУЗА, РЕЗВАЯ БОЛТУНЬЯ…»

- кишиневский период

- о религиозности Пушкина

- взаимоподдержка пушкинистов

- два кишиневских друга Поэта

 

Часть четвертая — ЗАКЛЯТЫЕ ПУБЛИКАТОРЫ

- о трех публикаторах: Огарёв-Герцен, Бартенев, Брюсов

 

Часть пятая — ДВА ЗОИЛА

- зоилы Пушкина: Тургенев, Вяземский, Писарев etc.

- банда убийц Поэта

 

Часть шестая  СЛОВО ПУШКИНУ и ЕГО ДРУЗЬЯМ

 

Часть седьмая СЛОЖНОСОЧИНЕННАЯ «ГАВРИЛЬЯДА»

- Макаров

- тайное Письмо

- развернутый комментарий к Письму (17 пунктов)

- метки-маркеры («халат» и «слепушкины»)

- Родзянка – автор «богохульки»

- фабриканты «гаврильяды»: Родзянка? Баратынский? Вяземский

- о неотправленных черновиках писем Пушкина

- эпилог с китайским анекдотом Пушкина

культура искусство литература проза: Гавриилиада — как часть заговора против Поэта
Твитнуть
Facebook Share
Серф
Отправить жалобу
ДРУГИЕ ПУБЛИКАЦИИ АВТОРА