Культура и искусство

Глава 1

Офис адвокатского бюро: холл пуст, кабинеты закрыты. Мои партнеры-адвокаты, бухгалтеры и даже секретари в отпуске. Только я, младший партнер, среди грустной картины совсем не дзеновской пустоты и летнего затишья скучаю и взираю на все это через открытую дверь своего кабинета…

Что вы хотите - лето! Лето – это не самый продуктивный период деятельности адвоката. Пусть время от времени в офисе все-таки появляются люди, просят что-то разъяснить, составить важный для них документ по неотложным делам, но даже в сложившихся обстоятельствах в поведении клиентов все говорит: «Лето!». А это значит, что им не очень хочется заниматься свалившимися на них неприятными проблемами, когда за окном светит теплое и ласковое солнце. А где-то далеко на юге на берег набегает манящая к себе морская волна, и совсем рядом, в каких-то пятидесяти-семидесяти километрах от Москвы, ждет свежий воздух и покой дачной жизни…

Смотрю на часы, желая увидеть заветное, но там всего лишь: «15.30». Еще полтора часа, и тогда можно будет схватить портфель, рвануть вниз по лестнице, запрыгнуть в машину и ехать домой, убегая от офисной скуки.

А там? А дома тоже пустота и скука, но только несколько иного свойства… Мне уже тридцать три года – возраст знаковый, возраст Христа! К этим годам принято подводить итог основам жизни, фундаменту, который будет поддерживать тебя в настоящем и будущем. Но я не знаю, есть ли у меня этот фундамент, потому что кроме работы все как-то призрачно, нестабильно и, в общем, нереально…

Я холост, живу один в огромной квартире, оставшейся после родителей. Увы, мамы и папы больше нет – они погибли пять лет назад солнечным летним днем в автокатастрофе недалеко от Сочи, куда ехали отдыхать. Может быть, поэтому я не люблю море и хандрю летом, возлагая на них не проходящую боль и тоску по ушедшим навсегда самым близким для меня людям? Да, может быть. А может быть также, моя любовь к родителям не позволяет упорядочить личную жизнь, жениться, народить детей. Как-то так получается, что все женщины, встречающиеся мне в жизни, очень быстро разочаровывают, а иногда раздражают и даже бесят, когда пытаются устроить в моей квартире все по их вкусу. Например, последняя, Лариса, с которой я прожил почти полгода и на которой подумывал жениться, переполнила чашу моего терпения, когда решила «навести порядок» в кабинете моего отца. В кабинете, где каждая вещь имеет свое определенное место, где царит чистота и строгий пуританский порядок! Что ж, нам пришлось расстаться…

У моего отца был тяжелый неуступчивый характер. И он был не последним человеком в этом государстве. Более десяти лет отец занимал должность заместителя Генерального прокурора и всегда жил по принципу: «Господи, суди по делам моим!» Бюрократы, карьеристы, взяточники и более мелкие личности данной категории обходили его кабинет десятой дорогой, но если уж попадали, то старались побыстрее исчезнуть из него. Он и меня воспитал в той же манере, считая, что все в жизни надо зарабатывать честно и своим горбом. Наверно, такое отношение к работе и жизни и заставило его однажды подать в отставку…

Сквозь щель приоткрытой створки окна в кабинет влетела муха. Большая черного цвета, басовито урча, она стремительно облетела весь кабинет по кругу, но ей, видимо, как и мне, здесь было скучно и неинтересно. Муха полетела обратно к окну, но промахнулась, не попав в открытый проем. Ударившись об оконное стекло, муха упала на подоконник и замерла на некоторое время. Затем, лежа на спинке, она сначала медленно перебирала лапками, а потом ее движения убыстрились, - у этого не прошеного клиента явно присутствовала цель в жизни – встать на ноги.  

От нечего делать я наблюдал за бесперспективным клиентом, но помогать мухе не спешил. Судя по цельности натуры, ее упорству, помощь мухе не требовалась. Через некоторое время муха доказала правильность моих размышлений, – она перевернулась на брюшко, неторопливо проследовала в сторону открытой части окна и улетела на улицу...

Я вздохнул. Нет, не вытерплю здесь до семнадцати часов. Пожалуй, надо сворачивать балаган, закрывать окно, запирать офис, катить домой, чтобы завтра. А что завтра? Завтра пятница и еще один день пустоты и скуки, за которым последуют два выходных дня. Народ кинется торчать в автомобильных пробках по пути на дачи, а затем такая же прелесть в обратную сторону, – сторону многоквартирных душегубок, расплавленного асфальта и рабочих мест с мечтой об отпуске.

Я снова вздохнул. И тут меня посетила мысль: «А зачем, собственно, завтра приходить в офис?» Дел, дежурств по назначению в суде не то что завтра, а в этом месяце у меня нет. Что мне мешает в пятницу, а лучше сегодня, в ночь, уехать на родительскую дачу? Ведь, там, кстати, я не был с прошлого года. Участок, наверное, весь зарос бурьяном. Да и в доме, наверняка, надо прибраться, и навести порядок. Немного поработаю, посижу в шезлонге, отвлекусь от мрачных мыслей, может что-то и изменится в жизни…

Я принял решение и энергично поднялся из-за стола, прошелся по кабинету, выключил электроприборы, закрыл окно, достал из-под стола портфель, сунул в него деловую переписку, которую вечно таскаю с собой. Наконец, я закрыл портфель…

В холле мелодично прозвучал дверной колокольчик, затем раздались звуки шагов в коридоре и закрываемой двери, – кто-то шел в сторону моего кабинета. Я обреченно посмотрел на портфель, чувствуя, как надежда на скорый отъезд превращается в несбыточную мечту, опустил портфель на прежнее место и сел на стул.

На пороге кабинета появились двое посетителей.

«Странная компания», - подумал я, хотя странным, пожалуй, выглядел только первый – мужчина лет шестидесяти. Роста он был примерно около ста восьмидесяти сантиметров, голова лысая, бритая. А вот щеки мужчины, наоборот, покрывала многодневная рыжевато-седая щетина. В середине этой ржаво-седой поросли размещался выдающейся длины нос, на котором располагались очки в тонкой дорогой оправе из белого золота. Через очки на меня взирали светло-карие глаза, в которых поселилась тревога и смятение. Данный вывод подтверждали и тонкие губы, находящиеся в нервном беспрерывном движении. На мужчине был одет очень дорогой коллекционный костюм серого цвета, но такой мятый, что создавалось ощущение, что мужчина в нем спал и не снимал несколько суток. Из-под костюма выглядывала белая сорочка не первой свежести, на воротничке которой свободно болтался такой же мятый, как и костюм, модельный галстук голубоватых тонов.

Второй мужчина тайн и странности не содержал – охранник или телохранитель. Габариты, манера поведения, суровые и настороженные глаза, оттопыренная пола пиджака черного костюма свидетельствовали – он на работе и идет туда, куда соизволил податься хозяин.

- Могу я видеть адвоката, Чижова Павла Ивановича? – без приветствий и предисловий спросил дребезжащим и слегка охрипшим голосом первый посетитель.

- Да, это я, - мне пришлось ответить, и я, надеюсь, очень тихо вздохнул.

- А-а-а, мог бы я увидеть ваше удостоверение? – слегка смутившись, снова спросил первый посетитель.

- Да без проблем! – чему-то рассердившись, ответил я, запустил руку во внутренний карман пиджака, достал удостоверение и в раскрытом виде сунул его под нос посетителю.

Первый посетитель сначала отстранился, а затем, слегка наклонившись над столом, внимательно изучил удостоверение, плюхнулся на стул, стоявший напротив моего стола, и облегченно произнес:

- Вы-то мне и нужны!

- Зачем? – удивленно и с подозрением глядя на него, спросил я, поскольку, судя по всему, человек такого сорта может нанять любого адвоката, хоть самого известного, хоть самого авторитетного.

Посетитель, проигнорировав мой вопрос, развернулся на стуле в сторону телохранителя и сказал:

- Дмитрий, оставь нас, пожалуйста, одних.

- Семен Борисович, не могу – не положено, - басовито прогудел телохранитель.

- Ты же видишь, я к адвокату пришел, а не к серийному убийце! - повысив голос, раздраженно произнес первый посетитель. – Давай, давай, выходи и дверь за собой закрой с той стороны.

Телохранитель строго и с укором оглядел нас, вышел из кабинета и закрыл за собой дверь. Можно было быть уверенным – сюда больше никто не войдет.

- Беда с этими телохранителями! Носятся со мной, как с антикварной вазой, а как помочь в беде... Да, что говорить! – проворчал посетитель и развернулся в мою сторону. – Павел Иванович, меня хотят убить и ограбить! – враз охрипшим и севшим голосом произнес он.

- Э-э-э... – вырвалось из меня, потому что сказать что-то было нужно, но что-то ясное и членораздельное у меня не получилось. Затем я собрался с мыслями и спросил: - А вы уверены, что пришли туда? Я, ведь, адвокат, а не сотрудник правоохранительных органов, понимаете?

- Все я понимаю! Были. Были уже правоохранители! Да, что говорить! – ответил посетитель и обреченно махнул рукой.

- Та-а-ак, - протяженно, срываясь на фальцет, проговорил я, поскольку был обескуражен складывающейся ситуацией. И чтобы хоть как-то наладить разговор, я начал с клише: - Представьтесь, пожалуйста.

- Ох, Павел Иванович, извините! Со всеми этими передрягами окончательно можно с ума сойти, - произнес посетитель и представился: - Ландау Семен Борисович. Доктор физико-математических наук, в недавнем прошлом советский ученый. Ныне очень богатый человек – олигарх одним словом, - слово «олигарх» у Ландау прозвучало как-то горько и с нотками то ли смущения, то ли стыда.

- Ландау!? – удивился я. – А вы не родственник?..

- Нет, - ответил он. – Однофамилец. Но именно это обстоятельство заставило меня в юности усердно учить физику и математику, закончить физфак МГУ, заниматься теоретической физикой и математикой в недавнее советское прошлое.

- Понятно, - произнес я, хотя ничего мне понятно не было, и нужные для этой беседы мысли постоянно ускользали из головы. – Семен Борисович, вы, судя по всему, человек не бедный. И наверняка человек известный... В определенных кругах, - уточнил я скорее для себя, чем для него. - Меня удивляет: почему я? Почему не милиция, прокуратура, следственный комитет или, например, ФСБ?

- Повторяю: были, - почему-то обидевшись на мои слова, ответил Ландау. - Были! И те, и эти, и через эти – все были! Облазили все! Экспертизы проводили - вылизали весь дом! Опросили, проверили и просветили всех! Ничего не нашли! Но я-то знаю – меня хотят убить и ограбить!

- Но, Семен Борисович, навряд ли я смогу вам чем-нибудь помочь. Вы поймите, я – адвокат! Расследованиями не занимаюсь. Этим у нас занимаются правоохранительные органы. А я консультирую, веду дела и выступаю в суде, - произнес я, надеясь объяснить всю абсурдность его обращения ко мне, и тайно желая избавиться от него.

- Да знаю я, Павел Иванович! И не смотрите на меня как на умалишенного. Вы – моя последняя надежда, - в глазах у Ландау светилась просьба – удивительно странное состояние для олигарха. Затем он высказал еще один довод, который должен был склонить чашу весов в его пользу: - Вас мне порекомендовали, Павел Иванович.

- Кто? – спросил я, с подозрением глядя в глаза Ландау.

- Наш общий знакомый – Владимир Александрович Новиков. Он сказал, что очень хорошо знает вас и знал вашего отца. Что вы человек ответственный, пунктуальный, въедливый и из-под земли выкопаете то, до чего другие никогда не докопаются…

Владимир Александрович Новиков, дядя Володя, друг моего отца. Так сложилось, что отец ушел из прокуратуры, а он остался и на данный момент занимал ту же должность, что и отец – заместитель Генерального прокурора. Он часто бывал у нас дома и на даче. Бывало, шутил надо мной. Это «выкопает то, до чего другие никогда не докопаются» напоминание из детства: лет в тринадцать я решил стать археологом и в развитие этой идеи устроил на дачном участке раскопки, подкопался под фундамент дачного дома, что могло привести к плачевным последствиям. После этой истории он часто с улыбкой говорил мне: «Слишком глубоко копаешь, Паша, - таких система не любит». Понимание этого высказывания пришло ко мне позже, когда жизнь и работа заставили стать взрослым. После смерти родителей дядя Володя опекал меня и часто помогал в сложных ситуациях, хотя свободного времени, как вы сами понимаете, у него всегда мало…

- Прошу меня извинить, Семен Борисович. Мне надо срочно позвонить, - сказал я, достал из кармана телефон, набрал номер:

- Да. Знаю – это ты. Заключай договор. Сейчас говорить не могу – занят. Позвони вечером, - стремительно, рублеными фразами, прошептал в трубку дядя Володя, даже не выслушав моего приветствия, и тут же отключился.

- Г-м-м, - только и смог проговорить я и посмотрел на Ландау. Тот внимательно наблюдал за мной уставшими покрасневшими глазами, голова вжата в плечи. В это момент Ландау напоминал одинокого промокшего цыпленка, потерявшего свою курицу-маму. – Семен Борисович, - ощущая какое-то внутреннее сопротивление от такого клиента, сказал я, - а может быть, вы обратитесь в частную детективную компанию? Уверен – они вам помогут.

- Нет, - заупрямившись, сказал Ландау. – Десять тысяч!

- Что десять тысяч? – не поняв, переспросил я.

- Двадцать тысяч долларов – гонорар! – ответил Ландау.

- Ну-у-у, это очень… - протянул я, стремясь объяснить, что сумма слишком большая.

- Пятьдесят тысяч, - перебив меня, гнул свою линию Ландау, и мне представилось, что я на аукционе Кристи, а продаваемый лот – скромный адвокат, младший партнер адвокатского бюро.

- Все! Все! Я согласен! – воскликнул я и в отчаянии поднял руки над столом, пытаясь остановить столь бурное повышение ставок.

- Спасибо, - прочувственно произнес Ландау и облегченно вздохнул. – Со всеми этими делами я превращаюсь в неврастеника.

В попытке получить небольшую передышку, я достал из стола бланк договора, медленно заполнил его и передал на подпись Ландау. Клиент очень внимательно прочитал договор, что-то бурча себе под длинный нос. Затем он попросил шариковую ручку, что-то исправил в тексте договора, подписал его и набрал какой-то номер по своему телефону:

- Дашенька, здравствуй, дорогая. Запиши, пожалуйста, реквизиты счета, - Ландау медленно продиктовал номер счета. – Записала? Да, все правильно. Перечисли с моего личного счета на этот счет сто тысяч долларов США. Когда сделаешь? В ближайшие пять минут? Хорошо, спасибо. До свидания.

- Какие сто тысяч? Семен Борисович, мы же договорились на пятьдесят!

- Мне лучше знать, молодой человек, - тоном старого умудренного жизнью профессора сказал Ландау. – Хорошая работа должна хорошо оплачиваться.

- Но я еще ничего не сделал!

- Сделаете. Я уверен – сделаете. Вы найдете их! И тогда я смогу спокойно работать и спать, - голосом смертельно уставшего человека сказал Ландау, посмотрел на меня и спросил: – Павел Иванович, у вас не найдется чашки кофе? Двое суток не спал, мотался по разным… местам, устал.

- Конечно же, найдется. В чем вопрос! - я встал из-за стола, подошел к маленькому столику в углу кабинета и, обернувшись к Ландау, спросил: - Вы любите черный, с сахаром, с молоком?

- Черный и без сахара. А вот для Дмитрия, если вас не затруднит, с сахаром и с молоком.

Засыпав кофе в кофеварку, я достал из столика не чашки, а большие кружки, сахар и сгущенное молоко. Затем я вернулся к столу, сел на стул и спросил:

- Вы несколько раз повторили фразу: «Меня хотят убить и ограбить». Скажите, в такой последовательности все и происходило? – спросил я.

- Да, - ответил Ландау, затем замолчал на некоторое время, и продолжил: – И, скорее всего, произойдет.

- Извините, - произнес я, услышав победные хрипы кофеварки, встал из-за стола, подошел к столику и разлил кофе. Затем я принес кружки и поставил их на стол.

Ландау, не притрагиваясь к своей, взял кружку, предназначенную для телохранителя, подошел к двери кабинета и, приоткрыв ее, сказал:

- Держи, Дмитрий. Взял бы стул. Чего стоишь? Устал ведь.

- Спасибо, - прогудело из-за двери. – Я не устал, Семен Борисович, постою.

- Ну, как знаешь, - сказал Ландау, вернулся к столу, сел на стул, пригубил кофе, одновременно длинным носом втягивая запах напитка. – Арабика. Как мало нужно человеку в жизни, чтобы почувствовать удовольствие и комфорт, и как много хочется, чтобы в результате все это если не потерять, то испытывать редко и почти без удовольствия.

- Семен Борисович?

- А?.. Да, извините, задумался, - Ландау поднял на меня взгляд и внимательно посмотрел в глаза. – Вы, наверное, думаете, что вот, мол, сидит перед вами упакованный баксами зажравшийся богатый упырь, в голове которого поселилась паранойя?

- Нет, Семен Борисович. Я вижу уставшего человека в депрессивном состоянии. Давайте продолжим с вами наш разговор, так некстати прерванный кофеваркой, - ответил я и повторил вопрос: - Так все-таки, что вы подразумеваете под фразой: «Меня хотят убить и ограбить»?

- То, что и сказал – меня хотят убить и ограбить. Но все эти попытки были так неявны для окружающих, что мне никто не верит, а явные признаки произошедшего кем-то уничтожены. Кем? Не знаю и даже не догадываюсь, - ответил Ландау, сделал большой глоток кофе и поставил кружку на стол.

- И сколько их было?

- Мне кажется, что четыре.

- Вам кажется? – я вопросительно посмотрел в глаза Ландау, желая услышать пояснения.

- Видите ли, Павел Иванович, я становлюсь несколько рассеянным, когда обдумываю захватившие меня идеи, - Ландау посмотрел на меня и смущенно улыбнулся. – Мои размышления связаны не только с тем, как приумножить богатство. Сейчас для меня это почти вторично, а бизнес, как хорошо отлаженный механизм, работает почти без моего вмешательства. Я же ученый, я уже говорил вам. Так вот меня иногда посещают мысли из области физики и математики. В такие моменты в моей голове блуждают цифры, формулы, модели. Я пытаюсь на ходу найти ответы или, по крайней мере, сформулировать закономерную последовательность рассуждений. В такие моменты, как я уже сказал, становлюсь рассеянным и соответственно попадаю в истории с ущербом для своего здоровья, окружающих меня людей и имущества. Поэтому я не уверен, что покушений было только четыре. Но эти четыре случая были явными.

- Расскажите о них.

- Первый произошел в конце февраля этого года, в моем загородном доме. Да, вообще, все попытки убить меня и ограбить произошли там, - уточнил Ландау. - В загородном доме я живу постоянно, выезжаю неохотно, оттуда руковожу всеми своими делами и только в экстренных случаях, требующих моего личного присутствия, покидаю дом… Так вот, видите ли, я рыбак-любитель. Когда строился дом, то по моему желанию рядом с домом прокопали протоку, соединяющую русло реки, которая там протекает. Место там очень удобное, красивое, река делает изгиб, а протока соединяет русло реки напрямую. От протоки в сторону дома прокопали небольшую заводь, которая в одном месте вдается внутрь дома, - так специально был спланирован дом. Из дома сделан очень удобный сход к заводи, сбоку небольшая пристань для нескольких лодок и лесенка. Зимой заводь, естественно, замерзает. Со стороны протоки зимой она огорожена тентом, чтобы не было ветрено и холодно. Вот там, с относительным комфортом, я и занимаюсь рыбалкой. Заводь, кстати, довольно глубокая, около пяти метров глубиной, а поскольку в протоке довольно-таки сильное течение, то в заводи есть омут. Рыба любит омуты.

- И что же произошло?

- Когда я спускался по деревянной лесенке, подо мной сломалась ступенька, я упал в прорубь, ушел под лед и чуть не утонул.

- Прорубь такая большая?

- Да, обычно по моему желанию ее выпиливают метра полтора в поперечнике.

- И что же случилось потом?

- Я сумел избавиться от тяжелой зимней одежды, всплыть, забраться на лед.

- Семен Борисович, пока ничего, что свидетельствовало бы о покушении на вас, я не услышал.

- Вот-вот, тоже самое мне говорили и представители правоохранительных органов, - сказал Ландау и горько усмехнулся. – Когда я выбрался на лед и схватился руками за нижнюю ступеньку лесенки, то увидел, что часть верхней сломанной ступеньки была подпилена снизу.

- Вы об этом рассказывали? Кому?

- Да всем! В том числе и органам, которые проверяли все эти покушения. А тогда, когда это случилось, я тут же сказал об этом охране, когда вернулся в дом мокрый и замерзший.

- И?

- Они ничего не нашли. Пока я переодевался, охрана сходила вниз. Подпиленной ступеньки уже не было – она оказалась полностью выломанной и  части ее исчезли. Я потом сам все это видел.

- Ага, поэтому органы вам и не поверили?

- Вы удивительно прозорливы, - с горькой усмешкой ответил Ландау. – Им ведь подавай труп и желательно, чтобы рядом с ним сидел убийца.

- А когда произошел следующий случай?

- В марте. В середине марта… Я спускался по лестнице со второго этажа, был в домашних шлепанцах, поскользнулся на ступеньке, на разлитой луже оливкового масла, и если бы не счастливый случай – сломал бы себе шею.

- Поподробнее, пожалуйста.

- Было утро, я спускался вниз к завтраку, поскользнулся. Когда падал, нога попала в проем между балясинами и зацепилась за перила – это задержало и смягчило мое падение.

- Что об этом случае сказали органы?

- Что в произошедшем ничего криминального нет, обычная халатность прислуги. Мои люди, кстати, утверждают, что никакого масла они на лестнице не разливали. И знаете, я им верю! Да и сами посудите, зачем нести оливковое масло на второй этаж, если мы там никогда не едим. Я уверен – кто-то специально разлил масло, чтобы я сломал себе шею.

- Расскажите о третьем случае.

- Это случилось в конце апреля. Весна, сами знаете, выдалась ранняя и теплая. В такие дни я люблю прогуляться по садику, расположенному внутри периметра дома, полюбоваться на молодые зеленые росточки, первые цветы. У одной стены расположена скамейка, а недалеко от нее есть небольшой фонтанчик. Обычно я, обойдя садик, сижу некоторое время на скамейке. Так было и в тот день: я сел на скамейку и любовался фонтанчиком. В какой-то момент увидел, что в бассейне фонтанчика плавает небольшая сухая веточка, поднялся со скамейки, чтобы вытащить ее из бассейна, и тут на то место, где я сидел, сверху упал кирпич.

- Откуда он упал?

- Из верхней кладки стены, где расположена крыша. Я не строитель, не знаю, как это более точно называется.

- Может быть с течением времени или из-за некачественного цемента кирпич просто вывалился из стены. Вы об этом не думали?

- Это же мне говорили представители правоохранительных органов. Они посчитали произошедшее случайностью. Но это никакая не случайность! Дом построен всего пять лет назад. Строительные материалы для дома выбирал лично я сам. Следил за доставкой этих материалов и за самим строительством. Цемент, кстати, использовался высшего качества, а не какая-нибудь дрянь. По проекту архитектора дом должен выдержать землетрясение до пяти баллов. Я поднимался на крышу и осматривал место, откуда «вывалился» кирпич. В том месте, в кладке, есть остатки раствора цемента. Но цемент не тот, что применялся при строительстве. Такое впечатление, кирпич аккуратно выбили из кладки, а следы затем затерли другим цементом – он даже по цвету отличается от первоначального.

- Вы все это говорили органам?

- Говорил, да, что толку! Они только улыбались в ответ и утверждали, что это результат некачественной работы.

Мы оба замолчали на некоторое время. В голове, как назойливый комар, зудела фраза, прочитанная когда-то и где-то: «Цепь случайностей возникает из закономерностей». Возможно, Ландау прав и его хотят убить, подстраивая покушения под его рассеянную натуру. Что ж Ландау меня заинтересовал, но пока не убедил. Логические загадки и головоломки всегда были моим любимым развлечением. Мне уже самому хотелось понять: случаи с Ландау – это надуманное или действительное? Но в голове было пусто, я никак не мог включиться, что называется «въехать в тему». Проблемы Ландау были для меня сейчас всего лишь его проблемами, а наш разговор – фоном к окружающей меня жизни.  Я взял кружку со стола, выцедил из нее несколько глотков остывающего кофе и сказал:

- Вы еще не рассказали о четвертом случае.

Ландау по моему примеру припал к источнику кофе: он пил громкими большими глотками и пролил на сорочку несколько капель. Достав из бокового кармана пиджака мятый не первой свежести носовой платок, он вытер сорочку, убрал платок обратно в карман и затем произнес:

- Это случилось двадцать дней назад, во второй половине мая. Я тогда занимался разрешением одной физико-математической задачи: мне надо было построить теоретическую модель одного объекта, рассчитать его параметры. Я задумался, вышел из своего кабинета, бродил – мне так лучше думается. В какой-то момент я подошел к перилам, ограждающим лестничный проем, и остановился. Должен сказать, Павел Иванович, в такие моменты я почти не замечаю окружающее. В это время меня кто-то сильно толкнул в спину, я перевалился через перила и упал вниз. Мне снова повезло – в это время по лестнице начал подниматься мой дворецкий. Именно на него я и упал, отделался небольшими ушибами, а вот он попал в больницу с переломом руки.

- Вы не заметили, кто вас толкнул?

- Нет. И никто не видел. В то время на втором этаже я был один.

- Что было после?

- Я вызвал вертолет, чтобы отправить дворецкого в больницу. А когда я пришел в себя после падения, то решил вернуться в кабинет и заняться, несмотря ни на что, решением заинтересовавшей меня задачи. В такие моменты все остальное уходит для меня на второй план,.. - Ландау посмотрел мне в глаза и застенчиво улыбнулся. – Наверх меня сопровождал Дмитрий. Когда мы вошли в мой кабинет, то увидели что деревянная панель, скрывающая сейф, слегка приоткрыта. Я открыл ее и увидел - кто-то пытался открыть сейф.

- Как вы это определили?

- На дисплее, расположенном на дверце сейфа, мигала красным надпись: «Введите дополнительно шифр-код и номер активации». Так всегда бывает, когда неправильно или не в той последовательности пытаются открыть сейф. Я к сейфу в этот день не подходил, а другим подходить к нему незачем, там лежат только мои вещи. Тут, что называется, я проникся, испугался и понял, что надо звонить, иначе мне конец. Я взял телефон и позвонил, - Ландау ткнул указательным пальцем вверх, - сами понимаете куда.

- Что было потом?

- Потом примчались органы. Результат вы знаете – я о нем говорил. На следующий день я сбежал из дома. Затем улетел в Испанию, у меня там, на побережье небольшой особнячок. Прожил на побережье дней десять – больше не смог, мне вне дома почему-то неуютно и плохо работается. Характер у меня, наверное, такой, домашний. Три дня назад вернулся в Москву, встретился с Владимиром Александровичем Новиковым. Рассказал ему все. Два дня метался по московским гостиницам, хотя у меня есть квартира. А вчера Владимир Александрович мне позвонил и посоветовал обратиться к вам. Вижу – не зря, - Ландау вздохнул, а на его покрасневших глазах появились слезы. – Ох, Павел Иванович, как я устал!

- Ничего, Семен Борисович, я думаю, разберемся. Вы, главное, успокойтесь, - бодрым и уверенным голосом проговорил я, хотя уверенности в себе не чувствовал. Я вообще ничего не чувствовал – вот такой бесчувственный чурбан. Мыслей и идей о том, как заниматься свалившимися на меня чужими проблемами, у меня тоже не было. В голове по-прежнему – полный ноль! Но надо что-то делать. Что-то решать. Задавать верные и нужные вопросы… Стоп! Главное, не впадать в панику. Я подхватил кружку со стола, допил кофе и спросил: - Вы сказали, что кроме вас на втором этаже никого не было. Почему вы так решили?

- Не знаю, - подумав, ответил Ландау, пожал плечами, заглянул внутрь кружки, повертел ее в руках, а затем поставил на стол. – Я не слышал шагов. А когда свалился вниз, то все домочадцы прибежали на шум из помещений первого этажа.

- А кроме этой лестницы, есть еще путь на второй этаж?

- Да. Дом построен в форме четырехугольника и в каждом крыле есть лестница, ведущая на второй этаж. И еще есть небольшой грузовой лифт в том крыле, где расположены комнаты обслуживающего персонала и охраны.

- Значит, в принципе, кто-то мог бы к вам незаметно подкрасться сзади?

- Наверное, - Ландау вздохнул, снова взял кружку со стола, покрутил ее в руках и поставил на стол.

- Семен Борисович, как насчет кофе? – заметив движения Ландау, спросил я.

- Я бы не отказался, - ответил он, снял очки, положил их на стол и потер ладонями лицо.

Я снова направился к кофеварке, вытряхнул кофейную гущу в мусорную корзину, промыл заварной стаканчик, засыпал новую порцию кофе, залил воды в кофеварку и включил ее. Пока я все это проделывал, в голове начал складываться еще неясный, но уже имеющий право на жизнь образ плана действий. Правда, пока я пассивно следую за Ландау, и иду на ощупь, задаю, в основном, банальные вопросы. В таких обстоятельствах я никак не смогу сформулировать задачу и подстроить под нее план своих действий. То, что рассказал Ландау, слишком субъективно и не дает ответа на многие вопросы.

Кофеварка захлюпала и захрипела. Я забрал со стола кружки, промыл, а затем налил в них кофе. Пока я все это проделывал, Ландау сгорбившись, сидел на стуле, наблюдая за мной потухшими глазами. О чем он думал в этот момент,  я не знал. В тех рамках, в которые его поставила жизнь, она, возможно, сейчас скукожилась в одну мучительную бесконечную мысль, а надежды, желания, перспективы, обычные маленькие человеческие радости поблекли и исчезли, потому что кто-то хочет поставить на них могильный крест. 

Мне, чисто по человечески, было жаль его. Я уже собрался вернуться обратно к столу, когда неожиданно возникшая мысль, приковала меня к месту: «А почему я, собственно, сразу и безоговорочно поверил ему?» А если все это игра? А если Ландау сам подстроил все? Ведь по роду своей деятельности он должен быть трезвомыслящим человеком. А эти нестыковки? Подавленное депрессивное состояние сейчас и, по его рассказу, совершенно противоположное поведение после покушений. Страх сейчас и легкомысленное поведение ранее. Все это нелогично и эти противоречия не просто видны – они настырно лезут наружу. Пусть он мой клиент, осыпавший меня зеленью с ног до головы, но может быть и эти большие деньги не что иное, как стремление запутать, внушить ложное представление о событиях?.. И еще: наверняка у него хватает врагов и недоброжелателей. Возможно также, что именно сейчас в его окружении есть люди, которые превратились в бремя, от которого невозможно просто так избавиться. Может такое быть? В наше время и, особенно в нашей стране, может быть все что угодно. Может быть также, что все это срежиссировано им при помощи умения «решать задачи». А когда наступит время «Ч», он для всех будет последним человеком, которого заподозрят в преступлении, ведь все началось с покушений на него… Но все равно – мне было жаль его, и я испытывал к нему чувство симпатии.

Мне захотелось рассмеяться – это шизофрения какая-то. Одно «Я» мне говорит одно, а другое нашептывает противоположое. Я зажмурил глаза и сказал себе: «Стоп! Заканчивай этот бред! И прежде всего потому, что ты еще ничего толком не знаешь!»

Я вернулся к своему письменному столу, поставил на него кружки, сел на стул и обратился к Ландау:

- Семен Борисович, чтобы что-то понять, мне нужно узнать о вас побольше. Расскажите, пожалуйста, о себе, своей жизни? Может быть, кстати, у вас есть своя версия – почему пытались вскрыть сейф?

Ландау взял кружку, отпил небольшой глоток кофе, поставил кружку на стол, посмотрел мне в глаза и ответил:

- Начну я, наверное, с последнего вопроса – он мне кажется очевидным. Видите ли, в середине девяностых годов я, простите за высокопарность, создал универсальную формулу фондового рынка. При помощи этой формулы можно рассчитать и получить ответ с вероятностью более девяноста пяти процентов, как, когда и какие ценные бумаги надо покупать на фондовой бирже и на какой период времени. Это, как вы сами понимаете, дает преимущество при купле-продаже ценных бумаг. Здесь главное вовремя приобрести нужные ценные бумаги по наиболее низкой цене, а затем выгодно продать. Большинство биржевых игроков приобретают бумаги на бирже по наитию или исходя из очевидных экономических и политических конъюнктур. Но часто бывает так, что ценные бумаги, которые должны принести прибыль, вдруг, резко теряют в цене и, соответственно, приносят большие убытки игрокам. Моя формула с наибольшей долей вероятности исключает подобные риски.

- Разве такое возможно?

- Конечно.

- И как я понимаю, запись этой формулы лежит у вас в сейфе?

- Нет, - ответил Ландау и озорно улыбнулся. – Нет там никакой формулы, хотя многие думают иначе. Она здесь, - Ландау постучал пальцем по своему лбу. – Более того, сама формула, обоснование и расчеты ее показателей были опубликованы тогда же, в середине девяностых, в серьезных экономических журналах, кроме, естественно, обоснования и расчетов одной позиции – коэффициента детерминации. Его я не раскрыл, а без этого коэффициента ценность формулы нулевая.

- Правильно ли я вас понял – благодаря формуле вы стали богатым человеком?

- Да, но, знаете, деньги пришли ко мне слишком поздно, - Ландау глубоко вздохнул, взял в руки кружку, отпил глоток кофе, и какое-то время задумчиво смотрел в окно, через которое в кабинет врывался солнечный свет, полный оптимизма и романтики. – Да, жизнь уже не изменишь и ушедшее не вернешь. А как бы хотелось!

- Семен Борисович, наш разговор проходит как-то скомкано. Расскажите, пожалуйста, о себе, - сказал я, направляя беседу в нужное русло, и пояснил: - К сожалению, пока я никак не могу составить какой-либо цельный образ вашей жизни, взаимоотношений с окружающими вас людьми и возможных версий покушений на вас.

- Вас интересует что-то определенное или все? – уточнил Ландау.

- Все, - ответил я тоном среднестатистического россиянина-максималиста, подхватил кружку со стола и сделал внушительный глоток кофе.

Ландау последовал моему примеру, отпил из своей кружки кофе, поставил ее на стол, на некоторое время задумался, о чем-то размышляя, вздохнул и голосом, в котором звучала то ли легкая печаль, то ли сожаление, начал:

- Я, Павел Иванович, родился в обычной семье советских интеллигентов. Мои родители были учителями: папа преподавал математику, а мама - физику. Сами понимаете, если бы не фамилия, я все равно, наверное, пошел бы по той же стезе, что жили они. Да, мне и самому с детства нравились точные дисциплины. Знаете ли, мир математических и физических формул – это мир романтики непознанного, мир, где природа открывает для тебя восхитительные тайны своего бытия, - Ландау посмотрел на меня, смущенно улыбнулся и продолжил: - Извините, я, кажется, увлекся. В общем, в юности и молодости ничего особенного в моей жизни не было: окончил школу с золотой медалью, отучился на факультете физики МГУ, затем аспирантура, защита кандидатской диссертации. После кандидатской поступил на работу в Институт теоретической физики, защитил докторскую, и занимался своей любимой темой – моделированием физических объектов. В Институте я проработал почти до середины девяностых годов.

- Простите, чем вы занимались в институте?

- Физико-математическим моделированием физических объектов, - ответил он и посмотрел на меня. Видимо выражение моего лица напоминало лик неандертальца, вышедшего из своей пещеры и попавшего на Садовое кольцо в час пик. Ландау озорно улыбнулся и спросил: - По-моему вы меня не очень понимаете?

- Признаться, Семен Борисович, «не очень» слишком мягкое определение, - ответил я.

- Как бы это вам объяснить, Павел Иванович, - произнес Ландау, задумчиво постучал указательным пальцем себя по губам, наморщил лоб и, прищурившись, некоторое время смотрел на меня. – Ага, значит так, представьте перед собой, например, обычный детский деревянный кубик. Представили? – спросил он.

- Ну, - несколько неуверенно ответил я, хотя большинство наших современников видят скорее пластмассовые, чем деревянные кубики.

 - Вот, - довольно произнес Ландау. – Этот кубик можно описать по-разному. Например, его можно нарисовать или описать словами. А можно этот кубик описать при помощи математических и физических формул с применением, в нашем случае, естественно, физической химии.

- Зачем? – пребывая все в том же отупении, спросил я.

- Как это зачем!? – слегка возмутившись, произнес Ландау. – В науке, промышленности, при исследовании новых материалов очень часто перед конструированием, производством, в самом начале, очень важно знать, как тот или иной объект, материал будет себя вести. Физико-математическое моделирование дает такую возможность.

- Понятно, - несколько неуверенно сказал я и спросил: - Этим вы в институте и занимались?

- Да, занимался. Но после ухода из Института все это я не бросил. Когда позволило материальное положение, я организовал частную лабораторию, где этими проблемами занимаются молодые ученые. Контрактов хватает, ребята живут хорошо, да и сам я часто беру себе некоторые заказы.

- Ага! – произнес я уверенным тоном человека, хоть что-то понявшего. – Когда вас толкнули в спину, вы этим и занимались?

- Да, этим я и занимался. Представляете, мне на обработку представили новый изумительный материал, поверьте – это прорыв! Это будущее всей мировой промышленности!

- Семен Борисович, может быть вас, и пытались убить из-за этого «изумительного материала»? – возвращая Ландау на землю, и смотря на него с некоторым удивлением, спросил я. Потому что его в большей степени взволновал этот «новый материал», а не само покушение – в моей голове начали появляться зачатки понимания поведения и характера Ландау.

- Да нет, Павел Иванович, - ответил Ландау, и лицо его погрустнело. – Этот контракт я заключил только в конце апреля, а покушения, – он не закончил фразу и растерянно посмотрел на меня. – Знаете, я весь, как говорится «на иголках», я в нетерпении, я хочу заниматься этой темой, во мне бурлит азарт исследователя. Но одновременно все, что со мной произошло, как бы блокирует мои мысли, не позволяет работать – это не дает мне покоя и определенности, - он глубоко вздохнул, отпил глоток кофе. – Я очень устал, Павел Иванович. Я часто жалею, что стал богатым человеком. Мне даже жаль, что я открыл эту формулу. Очень, очень часто, смотря в глаза других, я вижу не себя, а свои деньги.

Мы некоторое время, молча, смотрели друг на друга. Что он видел в моих глазах? Не знаю. Одно, по крайней мере, для себя, я осознавал - заплаченные мне деньги не грели чувство собственного достоинства, не воспламеняли жадность и желание иметь их побольше. Они не воспаряли меня над серыми безликими существами, то есть над гражданами России, вечно снующими под ногами других граждан, для которых серые существа лишь мелкое досадное препятствие в суровой борьбе на благо государства и в кузнице бизнеса. Затем мы почти одновременно с Ландау отвернули взгляд в сторону окна, откуда звучала хотя и приглушенная, но энергичная музыка индустриального города прагматиков, разбавленная неуместным пением и щебетанием птиц, солнцем и надеждой, что жизнь все-таки продолжается.

- Кстати, Семен Борисович, расскажите мне о вашей формуле и как вы стали богатым? – спросил я несколько осипшим голосом, стремясь прервать неуместно возникшую паузу.

- Ну, - протянул Ландау задумчиво, - вы, наверное, помните конец восьмидесятых и начало девяностых годов? Кооперация, хозрасчет и остальная около экономическая белиберда. Наш институт тоже перевели на хозрасчет. Интересной работы почти не было. Да, собственно, и работы не было. Зарплата маленькая, жизнь дорожает. Коллеги по работе постепенно стали разбегаться, кто в кооперативы, а кто и заграницу махнул. В начале девяностых по нам ухнул дикий капитализм – здесь нам совсем плохо пришлось. Знаете, вспоминая, идешь, бывало по коридорам института и пустота, а на первом этаже, где когда-то были лаборатории, жизнь кипит, какие-то магазины, мастерские и даже самое настоящее казино с рестораном. Делать мне, собственно, было нечего, скучно. Как-то раз на глаза попалась газета с биржевыми сводками. От нечего делать стал изучать литературу о биржах. Знаний не хватало, пришлось сесть за учебники по экономике. Затем стал покупать газеты с биржевыми сводками и виртуально играть на бирже. Меня все это захватило, захотелось понять, почему одни акции дешевеют, а другие дорожают? Почему одни позиции резко идут вверх, а другие падают вниз? Попытался рассчитать различные коэффициенты экономических показателей, но вначале получалось плохо. Потом в расчетах появилась какая-то стройность, но логической закономерности не было. Знаете, Павел Иванович, я сделал для себя вывод – экономика сродни астрологии: везде расчеты, а по сути дела все основано на эмоциях, подкрепленных цифрами. Эмоции, Павел Иванович, тоже можно рассчитать! Вот так и появилась формула.

- И что было дальше?

- Дальше? – переспросил Ландау, повеселевшим и азартным голосом. – Дальше я рассчитывал по формуле возможное ценовое поведение акций. Представлял, что приобретал их и по какой цене, затем рассчитывал, когда и при каких условиях акции надо сбрасывать. Затем сверял свои расчеты с биржевым сводкам. По ходу этого, так сказать теоретического опыта, мне пришлось внести коррективы в формулу и некоторые коэффициенты. Но самое главное, я нашел искомую константу и плавающие величины для коэффициента детерминации – они почти идеально отразили расчеты для торгов на мировых биржах, - Ландау гордо посмотрел на меня. – Затем, когда у меня все сошлось, я взял в долг тысячу долларов и окунулся в мир биржевых спекулянтов. Так я заработал неплохие деньги и совершил ошибку – опубликовал формулу.

- Почему ошибку?

- Потому что после ее опубликования меня сначала высмеивали, обливали грязью, называли шарлатаном, а потом стали отслеживать мои покупки и продажи. Зарабатывать становилось все труднее – как только я проводил какую-нибудь операцию с ценными бумагами, другие тут же повторяли мои действия, а в результате я получал мизерную прибыль. Мне пришлось даже открыть несколько анонимных агентств, чтобы избавиться от назойливого внимания…

Неожиданно Ландау замолчал, его глаза потускнели, а взгляд уткнулся куда-то под стол. Его лицо, за мгновение до этого излучавшее энергию жизни, осунулось и постарело. Ландау откинулся на спинку стула, видимо, не в силах сдерживать накопившуюся усталость, и застыл в такой позе.

Я растерялся на какое-то время и неуверенно наблюдал за ним, размышляя, стоит ли его отвлечь или нет? Затем я посмотрел на часы – наш разговор длился чуть больше получаса. Это немного, но выглядел Ландау так, словно провел на допросе целые сутки. Ладно, решил я для себя, пусть немного посидит, отдохнет.

 Я встал из-за стола и прошелся по кабинету, постоянно натыкаясь взглядом на бритый затылок Ландау. Чтобы как-то погасить возникший внутренний дискомфорт, я остановился около окна, спиной к Ландау, наблюдая за жизнью города.

За окном все было как всегда для этого времени года: люди мельтешили на тротуарах и пешеходном переходе, машины то двигались, то останавливались на дороге под недремлющим оком яркого солнечного диска. Да, у всех свои дела и проблемы, и большинству людей совершенно нет никакого дела до тех, кто рядом с ними. Я усмехнулся собственным мыслям. Общество «развитого социализма», спаянная кагорта вечного союза партии и беспартийных рассыпалась на эгоистичные и жестокие единички индивидуалистов-нигилистов. И чем дальше мы идем по новому пути, тем больше наше общество напоминает кучку пепла. Пепла, который остался от уверенности, доверия, доброты, чести, верности – можно и дальше продолжать до бесконечности. Когда-нибудь поднимется ветер и от кучки пепла не останется ничего, точно также как это «ничего» уже сегодня живет в наших душах.

Не поворачиваясь к Ландау, я спросил:

- Семен Борисович, может быть, продолжим наш разговор завтра?

- Нет, - через паузу, слегка запинаясь, но твердо, ответил он. – Я бы просил завершить наш разговор обо всем, что вас, Павел Иванович, интересует, сегодня. Я также прошу вас завтра сопровождать меня в мой дом. Мне надо туда вернуться, Павел Иванович.

- Семен Борисович, это не дальновидно и опасно, - возразил я, возвращаясь к своему письменному столу и садясь на стул.

- Я знаю, - ответил он и посмотрел на меня. – Я знаю, Павел Иванович, но не могу ничего поделать. Без работы моя жизнь теряет смысл. За эти дни, что меня не было дома, я, кажется, постарел лет на десять. Так чувствовал себя только однажды – когда от меня ушла жена. Поймите – мне надо вернуться!

- Хорошо, Семен Борисович, - соглашаясь с Ландау, ответил я. – Тогда продолжим. Расскажите, пожалуйста, о вашей семье, домочадцах, о людях, которые вас окружают.

- Семье? – переспросил Ландау и вздохнул. – Нет больше никакой семьи, а то, что у меня сейчас, это, - Он замолчал и некоторое время смотрел на меня глазами, в которых жила незатихающая боль, затем в них появилось что-то новое: они потемнели, а взгляд стал отстраненно холодным. – Ладно, эмоциями делу не поможешь. Я женился после окончания университета на однокурснице. Знаете, как это бывает у студентов, когда много любви и мало денег. Людмила родила мне двойню – мальчика и девочку. Сейчас дети уже взрослые и самостоятельные люди. Сын, Борис, пошел по родительским стопам: отучился на физфаке МГУ, защитился. Сейчас живет в Швейцарии, работает в одном из университетов. Дочь, Марианна, изменила семейной традиции – она биолог, как и сын, кандидат наук, занимается ихтиологией. Живет во Франции, в Марселе, работает в каком-то научно-исследовательском центре. Дети перебрались на Запад еще до развода, году в девяностом, кажется. У меня с ними хорошие отношения, периодически созваниваемся, но более близкие отношения у меня с сыном. Он часто со мной консультируется по профессиональным вопросам.

- А они знают, что с вами произошло?

- Нет, как можно! – ответил Ландау. – Зачем я буду вмешивать детей в свои проблемы!

- А как вы расстались со своей женой?

- Расстались?.. Наверное, вы хотели спросить из-за чего? – переспросил Ландау, и скривился в горькой улыбке. – Как это ни странно может показаться – из-за денег, наверное. Но я уверен, что причина была несколько иная – характер Людмилы. Она человек упрямый,.. впрочем как и я… Когда в стране все встало с ног на голову, коллеги стали разбегаться по кооперативам и уезжать заграницу, она решила, что на примере детей и с моими способностями я легко найду себе место работы где-нибудь в Европе. Я не соглашался, она настаивала, говорила в качестве довода, что это не зарплата, а символ. Тем более что она с подозрением посматривала на мое новое увлечение биржевыми торгами, экономическими расчетами. Часто вечерами говорила мне, что я занимаюсь шарлатанством. Мне было обидно. Но еще более было обидно за то, что она не верила в меня. Доверие и любовь, а не вещи и деньги, всегда были тем, что связывало нас. Однажды я пришел домой, а на столе лежала записка, что, мол, я ушла, а тогда-то надо прийти в ЗАГС и написать заявление на развод. Вот так мы и расстались

- И вы так безропотно пошли и написали заявление на развод? - тихим голосом, спросил я.

- Почему безропотно?! – воскликнул Ландау и угрюмо, нахмурив брови, посмотрел на меня. – Павел Иванович, я никогда и никого не принуждаю. Каждый человек должен быть если не внешне, то хотя бы внутренне свободным. Несвободный человек всегда существует под прессингом. Он не может жить и работать с вдохновением. Так что я пошел. Знаете, мне было очень обидно тогда и не только за себя – за нас.

- А меня вы не принуждали?

Я впервые услышал, как Ландау смеется – его смех напоминал ехидное хихиканье нашкодившего ребенка. Он озорно улыбнулся, протянул руку к кружке, подхватил ее со стола, сделал несколько глотков кофе и поставил на стол.

- Да, Павел Иванович, у меня бывает такое, - признался он. – Но ведь вы не против были, правильно? Я видел ваше лицо. Я видел в ваших глазах ту кислятину, от которой нам становится скучно жить, от которой хочется бежать, чтобы открыть в жизни что-то новое, но этого нового нет.

- Ладно, Семен Борисович, я вас понял, - примиряюще, проговорил я. - Итак, давайте подведем небольшой итог: ваши дети вполне самостоятельные люди, живут заграницей. А что с вашей бывшей супругой?

- После развода она некоторое время жила здесь, а потом уехала. Сначала жила у сына, потом у дочери. Они тайком мне звонили, рассказывали. Знаете, как это бывает у детей, - искали ниточки, которыми нас можно было бы связать снова. Потом сын как-то позвонил и, мне даже показалось, с обреченностью сказал, что мама нашла работу, сняла небольшую квартирку и преподает физику в каком-то частном пансионе недалеко от него. Все это совпало с открытием формулы, появлением больших денег. Я в то время сразу же открыл счета в банках на имена детей, а Людмиле купил дом рядом с местом ее работы... Она не приняла подарок. Она до сих пор живет в той же маленькой квартирке и не хочет говорить с детьми обо мне. Мне кажется, что она поняла свою ошибку, но признаваться в этом не хочет из-за гордости и упрямства. Мне кажется также, что она считает себя во многом виновной в том, что произошло.

- Почему вы так решили?

- Борис как-то позвонил и сказал, что видел маму плачущей. А уж после того как я женился во второй раз, контакты с ней стали просто невозможны.

- Вы женились во второй раз? - удивился я.

- Ну, - протянул Ландау, смущенно опустил глаза, потрогал рукой свой небритый подбородок и, не глядя на меня, продолжил: - Я же мужчина, Павел Иванович! И далеко не глубокий старик. Поэтому сами понимаете. Когда разбогател, открыл несколько фирм, пришлось нанять бухгалтера и другой персонал, - Ландау вздохнул. – Как понимаете, в том числе и секретаршу. За всеми делами, встречами самому уследить невозможно. Вот так и появилась в моей жизни Анжелика… Просто иметь взаимоотношения с женщиной мне как-то не с руки, что ли? Женился… Анжела добрая и хорошая девочка, правда, мягко выражаясь, в точных науках не слишком одаренная. Ей нравятся все эти блестящие побрякушки, платья из салонов, бутиков. Меня туда таскает, часто ездит заграницу – показы мод, модные курорты и все такое прочее. Правда, я стараюсь увиливать от этого. Для кого-то это жизнь, а для меня – скука смертная. Но, Павел Иванович, - Ландау сделал паузу и посмотрел мне в глаза, - недавно мы развелись. Об этом не знает никто, мы с Анжелой держим это в тайне. Говорю это только вам. Так Анжела захотела, мы с ней все обговорили. Ее я финансово обеспечил. Для меня это лучший выход во всех отношениях. Когда она это предложила, я в душе даже обрадовался. Я ведь до сих пор люблю Людмилу. А Анжеле я благодарен – она не захотела брака без любви. Женщину в этих вопросах не обманешь.

- Значит, расторгнуть брак, предложила Анжела?

- Да.

- А как она это объяснила?

- Ну, Анжела мне сказала, что все видит, что во мне нет любви к ней, что мое сердце от нее далеко, что она не хочет стоять между мной и моей семьей. Я ей очень благодарен за это.

- А когда Анжела предложила расторгнуть брак?

- Господи, когда же это было?! – Ландау задумался, его лоб прорезали морщины, а пальцы сгибались и разгибались, словно участвовали в трудном подсчете. Затем Ландау заговорил, бормоча себе под нос: - Диффузионные решетки? Нет, это было позже… Скачек на Гонконгской бирже? Ага, вспомнил! Это было в ноябре прошлого года, а расторгли брак мы в декабре.

- А как это обстоятельство вы смогли сохранить в тайне?

- Ну, как! – Ландау с недоумением посмотрел на меня. – В декабре мы приехали в Москву на очередной показ мод, в квартиру не поехали, а заселились в гостиницу на несколько дней. Сказали, что желаем остаться одни, что из номера выходить никуда не будем. Под этим предлогом дали охране и горничным выходной и отослали их. Потом в удобный момент поехали в ЗАГС, написали заявления задним числом – я смог договориться, и нас развели.

После всего услышанного, впервые, в моей голове тревожно зазвенел колокольчик. Я с удивлением смотрел на Ландау: неужели этот человек с таким жизненным опытом, с таким умом, не видит существующую временную взаимосвязь? Нет, Ландау сидел спокойно, его лицо даже немного порозовело, во взгляде появился позитивный настрой.

- Семен Борисович, вы говорили что-то о финансовой составляющей обеспечения жизни Анжелы. Что вы имели в виду, поясните? 

- В свое время я оставлял несколько имущественных распоряжений. Вас интересует последний период, после развода?

- Нет, говорите обо всем.

- Павел Иванович, судя по вашему тону, вы в чем-то заподозрили Анжелу, - с легкой иронией произнес Ландау. – Поверьте, когда вы увидите ее, поймете, что это невозможно. Она не тот человек, который мог бы все это устроить.

- И все-таки, Семен Борисович, расскажите, - настаивая, произнес я.

- Что ж, - вздохнув, сказал Ландау. – Когда мы с Анжелой поженились, то я по собственной воле… Подчеркиваю, по собственной воле в благодарность к Анжеле, написал завещание, что все свое движимое и недвижимое завещаю ей. Завещание опечатали и поместили в депозит одного очень серьезного банка. По условиям хранения завещание могут изъять только я или нотариус. Но нотариус может изъять завещание только при условии открытия наследства, то есть после моей смерти. Так это было…

- А что изменилось?

- Когда мы расторгли брак, я поступил, как мне кажется, не очень хорошо, - Ландау снова опустил взгляд в пол. – Я подумал, что по отношению к своим детям поступил неправильно, что я должен все завещать им. Тогда я снова отправился к нотариусу, но уже один, без Анжелы. Написал новый текст завещания, поместил его в тот, же депозит на тех, же условиях, а старое завещание забрал. В этот же день в одном из британских банков на имя Анжелы открыл счет на крупную сумму с правом распоряжения после моей смерти. Об этих обстоятельствах никто не знает, в том числе и Анжела, - Ландау поднял взгляд на меня и пояснил: - Мне было бы неудобно смотреть ей в глаза после сообщения о таком…

- Правильно ли я вас понял, Семен Борисович – Анжела знает только об условиях первого завещания?

- Да, она присутствовала при его написании и помещении конверта в депозит. Но, – Ландау покачал головой, - Павел Иванович, вы зря подозреваете ее. Я же вижу! Поверьте, она не способна на такое.

- Ну, что вы, Семен Борисович, я и не подозреваю вашу Анжелу. Я просто пытаюсь выяснить все, что происходит с вами и вокруг вас, - успокаивая Ландау, сказал я. – Да, чуть не упустил, Семен Борисович, а что вы сделали с первым завещанием? Вы сказали, что его забрали, но не сказали, что сделали с этим документом?

Ландау искоса и как-то странно посмотрел на меня и подвигал губами:

- Честно говоря, я не очень хорошо это помню. Меня в это время занимали несколько иные проблемы, - сказал он. – Когда я его изъял из ячейки, то конверт положил во внутренний карман костюма. Этот костюм я надевал несколько раз, конверт был на месте. Да, точно, - Ландау шлепнул себя ладонью по колену, - я еще каждый раз думал, что конверт надо поместить в домашний сейф. Но положил ли я его туда или нет – не помню.

- А где он может быть сейчас?

- Не знаю, наверное, в кармане костюма или в сейфе.

- А почему, например, вы его не разорвали или не сожгли?

- Я просто не придал ему значения. Я же знаю, мне объяснили, что после написания текста более позднего завещания, более ранний текст теряет юридическую силу. Это же завещание стало просто ничего не значащей бумажкой, разве не так?

- Может и так, Семен Борисович, - задумчиво произнес я. – Ладно, давайте перейдем к вашим домашним, то есть к тем, кто работает на вас.

- Так, - Ландау поднял глаза к потолку, затем опустил глаза вниз, и некоторое время молчал. – Всеми вопросами найма обслуживающего персонала занимается мой мажордом. Или он дворецкий? Знаете, я плохо ориентируюсь в этих вопросах. Мне они, честно говоря, неинтересны, - Ландау снова о чем-то задумался.

- Семен Борисович, извините, что прерываю ваши размышления, - с легкой издевкой сказал я, - но при перечислении ваших работников, не забудьте, пожалуйста, припомнить их возраст, имена, обязанности.

 - А вы злой, Павел Иванович, - засмеявшись, произнес Ландау. – Ладно, так мне, наверное, и надо. Я слишком часто витаю в облаках и, порой, не замечаю людей. Пора опуститься на землю, - Ландау взял кружку, отхлебнул кофе. – Дворецкий, буду называть его так, Захаров Андрей Николаевич. Ему, если не ошибаюсь, около сорока лет. Экономка, она же повар, Иванова Антонина Петровна – она мой ровесник. У Анжелы две гувернантки, молодые девочки, лет двадцати пяти, - Настя и Алена. Все они постоянно живут в доме за исключением того времени, когда отлучаются по семейным делам или в отпуск. Правда, отлучаются они, если не ошибаюсь, не чаще одного раза в месяц, - Ландау поставил кружку на стол. – И, естественно, охрана.

- Охрану тоже нанимает дворецкий?

- Нет. Здесь, как говорится, особая песня. Когда я стал что-то значить в мире финансов, то сами понимаете, у меня возникли некие трения с окружающим нас суровым миром. Пришлось за помощью обратиться к серьезным государевым людям – это было лет семь назад. Мне порекомендовали одного человека, спецназовца, полковника в отставке, Корнеева Владимира Викторовича. Он тогда же набрал команду охраны. Четверо парней: Дмитрий, Сергей, Александр, Антон. Всем ребятам около тридцати лет. Владимир Викторович четыре года назад погиб. Хороший был мужик. До сих пор жалею о нем. После его смерти пришел новый начальник охраны, Сидоров Николай Иванович, тоже спецназовец, полковник. Ребята из охраны, кто раз в месяц, кто через более продолжительное время, отлучаются по личным делам, но в основном они постоянно живут в доме, - Ландау вздохнул, посмотрел мне в глаза. - Вот, наверное, и все что я знаю о своих людях… Павел Иванович, вы поедете завтра со мной?

- Семен Борисович, даже если бы у меня был выбор… Но выбора у меня нет – я должен ехать, - ответил я. - Все, что с вами произошло – произошло там. Как я понимаю, ключ к разгадке может находиться в вашем доме. Я должен все увидеть своими глазами, поговорить с вашими людьми.

- Спасибо, Павел Иванович. Я очень надеюсь, что вы мне поможете. До завтра, - сказал Ландау и встал со стула.

- Подождите, Семен Борисович, - поспешно произнес я, видя как мой клиент, направляется к двери. – А как же я найду вас завтра? Или, подскажите, как мне самому добраться до вашего загородного дома? – спросил я, покачивая головой из стороны в сторону.

Ландау остановился, развернулся ко мне и шлепнул себя ладонью по лбу:

- Да, - пробормотал он и по моему примеру покачал головой, - рассеянность до добра не доведет. – Посмотрел на меня и продолжил: - Приезжайте завтра на аэродром рядом с Монино к шести часам утра. До моего дома лучше добираться на вертолете. Знаете, где находится аэродром в Монино?

- Знаю, - ответил я и улыбнулся Ландау.

- До свидания, - почему-то нахмурившись, произнес Ландау и вышел из моего кабинета.

Глава 2

Дома я оказался около восьми часов вечера. Войдя, я остановился на пороге, портфель, словно одушевленное существо, почти самостоятельно выскользнул из моей руки и притаился на пуфике рядом с платяным шкафом, став неотличимой и единой частью дома…

А он встретил меня мягким полумраком коридора, тишиной, пустотой и одиночеством. Но это только на первый взгляд. Это могут быть впечатления и ощущения человека незнакомого с этим домом.

На самом деле каждая вещь, каждая тень, притаившаяся в углах квартиры, говорила мне о многом, подсказывала что-то, радовала или печалила.

Например, отцовский китель и мамин плащ, висевшие на одной вешалке платяного шкафа в коридоре, говорили, что родители еще со мной, они здесь, в этом доме. Очень часто, когда мне было плохо или когда моя жизнь в очередной раз останавливалась в растерянности на перепутье и предъявляла счет в виде запутанных и не всегда приятных обстоятельств, я садился на нижнюю полку шкафа, прижимался головой к дорогим для меня вещам, закрывал глаза и слушал. Я каждый раз ждал подсказки от близких мне людей, и бывало, что ответы приходили ко мне.

Точно таким же местом был папин кабинет, в котором все было строго, функционально и уютно.

Напротив входной двери стоял большой тяжелый письменный стол, на нем стопка бумаги, часы из бронзы, черного цвета телефонный аппарат пятидесятых годов двадцатого века, канцелярские принадлежности, старая настольная лампа с зеленым стеклянным абажуром, а посередине стола ноутбук, который совершенно не вписывался в его интерьер.

За письменным столом, во всю ширину стены, возвышались до самого потолка книжные шкафы, наполненные человеческой мудростью, гениальностью, цинизмом и ужасом. Отец с благоговением, доходящим до обожествления, любил все эти книги, собирал и верил, что мудрость, заключенная в них, спасет неразумное человечество. Я помню, как каждый свободный выходной день он словно генерал, инспектировавший своих солдат, оглядывал фолианты, бережно протирая их от пыли, кощунственно проникавшей внутрь шкафов.

С левой стороны от письменного стола располагалось большое окно с двойными рамами и широким подоконником. В детстве я забирался на подоконник и тихо сидел, смотря через окно на город. Но иногда я подглядывал за работающим отцом через тяжелые плюшевые портьеры: он читал какие-то бумаги, что-то писал, затем кому-то звонил, а иногда, и я всегда ждал этого момента, отец отрывался от работы и, улыбаясь, смотрел на меня, ничего не говоря.

Напротив окна, у противоположной стены, стоял старый массивный кожаный диван, списанный после очередной инвентаризации и смены мебели в прокуратуре, и привезенный к нам домой. Очень часто, вечерами, мама сидела на нем, читала книги или вязала, слегка наклонившись в сторону торшера, стоявшего рядом с диваном. Бывало и я, сначала садился рядом с мамой, а затем ложился, удобно устроив свою голову на ее ногах, и засыпал, погружаясь в эту атмосферу тишины и семейной безмятежности.

Над диваном висели портреты двух царей: Александра II Освободителя и Ивана IV Грозного. Как-то, когда мне уже было лет пятнадцать, отец подвел меня к этим портретам и сказал:

- Видишь, сын, этих двух людей? Один пытался сделать что-то для своей страны, потому что однажды понял, что государством больше нельзя так управлять, что его подданные, народ - не холопы. За это его убили, потому что людям комфортнее в рабском ошейнике. Другой царь все делал для укрепления своей власти, убивал и унижал своих подданных, превратив их в немых холопов. Он умер в своей постели, окруженный страхом, раболепием и обожествлением. Запомни, сын, - если тебя начинают обожествлять, значит, ты идешь куда-то не туда…

Я вздохнул, разулся и прошел на кухню, поставил чайник на плиту, по привычке заглянул в холодильник: брикет сливочного масла, полу засохший кусок сыра, несколько штук куриных яиц, начатая бутылка кетчупа и вскрытая упаковка с котлетами-полуфабрикатами. Затем я, закрыв холодильник, проверил содержимое хлебницы: там лежали несколько съежившихся кусков ржаного хлеба, почти превратившихся в сухари, и огрызок французской булки – что ж на ужин мне, пожалуй, достаточно, а завтра я все равно уеду.

Из кухни я прошел в свою комнату и переоделся в спортивный костюм. Затем сполоснул руки в раковине ванной комнаты, вернулся в коридор за портфелем, прошел с ним в кабинет отца, положил портфель на край письменного стола и посмотрел на часы – начало девятого вечера, звонить дяде Володе еще рано, в такое время дома его еще не бывало.

Я снова вернулся на кухню. Снял с огня пыхтевший паром чайник и заварил чай. Затем поставил на плиту сковородку, достал из холодильника масло и яйца, бросил кусок масла на сковородку, а когда оно растаяло, разбил яйца и вылил их в потрескивающее масло.

Пока готовилась яичница, я включил телевизор и бездумно пролистал телевизионные каналы: сериалы, новости, фильмы, шоу, все как всегда, - обычная телевизионная жвачка. Я выключил телевизор и посмотрел на сковородку – яичница была готова, слегка елозя по дну, словно намекая на то, что ее пора снимат с огня.

Я выключил газ, подхватил сковороду и вытряхнул яичницу в приготовленную тарелку. Почти не ощущая вкуса, я съел яичницу, хрустя засохшим хлебом. Затем я помыл посуду, налил чая в свою чашку, сделал несколько глотков и ощутил, что все это время мне не давал покоя разговор с Ландау.

С чашкой чая я прошел в кабинет отца, поставил ее на подставку, сел в кресло за письменный стол и пододвинул к себе лист бумаги и ручку.

Надо было проанализировать рассказ Ландау и спланировать свои действия или, хотя бы подготовить примерный план, потому что там, на месте, наверняка его придется корректировать.

Прежде всего, необходимо принять за основу, что на Ландау действительно покушались. Причина вполне понятна – деньги. Наш мир не меняется, и какими бы искуссными и изощренными не были способы совершения преступлений, их цель одна и та же – банальные человеческие блага и удовольствия. Пусть на чуть-чуть, но испить радость от возможности купить весь мир, ощутить себя прикоснувшимся к вершине, на которой живут современные олимпийские боги, вертящие этой планетой, как брелком на указательном пальце. А если повезет и новому «олимпийцу» все сойдет с рук, то на вершине можно остаться и до конца своих дней.

Кстати, а как злоумышленник хочет завладеть деньгами Ландау? Есть ли у него сообщник? В принципе, с учетом того, что сообщил Ландау, «легальных» способов завладеть его деньгами не так уж много. Тем более что все, что произошло с Ландау, говорит о неприемлемости видимых и явных незаконных способов для преступника. Значит, у него есть причины. Но что это за причины? Это ниточка, которую надо разматывать.

Что ж, прежде всего надо проанализировать то, что рассказал Ландау.

Два текста завещания, один из которых недействителен, но неизвестно где находится. О наличии второго завещания никто не знает. Кто в этом случае получает выгоду – Анжела.

По непонятным причинам она подтолкнула Ландау на развод, который порождает неясные перспективы ее материального будущего. Утверждение Ландау, что Анжела в его понимании глупа, для меня малоубедительны. Почему? Стиль, если хотите философия жизни. Она, по словам Ландау, изображает из себя светскую львицу, а на такую жизнь нужны деньги. Да, и среди подобных женщин встречаются не слишком умные особи женского пола, но, как правило, они хорошо «упакованы» и с железобетонным финансовым фундаментом. А сохранится ли такая жизнь у Анжелы через какое-то время после развода? Любая женщина всей своей натурой прекрасно понимает, что после прекращения отношений с мужчиной, тем более после развода, должно измениться и материальное обеспечение ее увлечений. Следовательно, у нее обязательно должны возникнуть мысли на этот счет, как бы «глупа» она не была.

Теперь посмотрим на эту же проблему с несколько иного угла зрения.

Предположим, что Анжела от кого-то знает о наличии второго завещания и, что более важно, о крупном вкладе на ее имя в британском банке с правом посмертного распоряжения. Пользоваться этими деньгами сейчас она не может, британские законы на этот счет точны и бюрократичны вплоть до запятой. Следовательно, живой Ландау снова стоит на пути к веселому благоденствию. Снова Анжела...

Кстати, я не спросил, а надо было, о наличии или отсутствии брачного договора между ними. Был ли таковой? И если был, то, что в нем указано? А если брачного договора не было, Анжела вправе претендовать на половину дохода Ландау за время брака. Мне почему-то кажется, что за это время Ландау немало «наиграл» на биржах. И что в этом случае? Раздел имущества после развода в судебном порядке, если конечно Ландау будет против, вполне легальный и безопасный способ поживиться. Правда в этом случае потребуется время и средства на судебный процесс. В этих условиях убийство для Анжелы скорее неприемлемое, чем обязательное условие.

Так, теперь необходимо более расширено посмотреть на ситуацию со вторым завещанием и вкладом в банке.

Предположим, что злоумышленник знает о них. Что это дает ему или как влияет на его поведение? Кроме детей Ландау прямая выгода в смерти Ландау только у Анжелы. Снова Анжела? А может все-таки дети Ландау? Но его дети, со слов Ландау, далеко, за границей. Они никогда не были в его доме здесь, в России, после отъезда. Они не знакомы с окружением Ландау. Следовательно, непосредственно влиять на жизнь Ландау они не могут. И у нас на поверхность снова всплывает Анжела. Она словно припозднившийся нежданный гость появляется всюду, где возникает вопрос: кому это выгодно?

Но все-таки, исходя из видимой логики происходящих событий, надо сделать допущение, что о втором завещании и посмертном вкладе в банке никто не знает. В таком случае первое, что следует сделать, попав в дом Ландау, - найти недействительный текст завещания и уничтожить. По крайней мере, обнаружив первое завещание, можно будет снять ряд вопросов.

Далее. Предположим, что заинтересованным лицом все-таки является Анжела. Способна ли она продумать, подготовить и осуществить, совершенные покушения?.. Пролить масло – да. Толкнуть в спину – тоже, здесь много сил не требуется. А что с подпиленной и выломанной ступенькой и аккуратно выбитым кирпичом? Чтобы сделать все это, надо быть мужчиной или женщиной, но наделенной силой и навыками работы с инструментами. Есть ли такие навыки у Анжелы? Со слов Ландау – нет. Следовательно, если все-таки это Анжела, то у нее должен быть сообщник – логика рассуждений приводит к этому. Но кто он: мужчина или женщина? Ответить на этот вопрос сейчас невозможно. Даже дворецкий, пострадавший после падения на него Ландау, может оказаться сообщником, случайно попавшим под падающее тело. Элементарный довод – дворецкий следил, чтобы во время покушения не было лишних глаз…

В моих рассуждениях мне что-то не нравилось. В них было что-то такое, что выпадало из общей фабулы, что-то, что портило «стиль» или, иначе говоря, почерк самих покушений. Но что это? Я выскочил из кресла и начал мерить кабинет, шагая от окна к дивану и обратно. Неожиданно, словно наткнувшись на невидимую преграду, я остановился. Вот оно! Четвертое покушение – толчок в спину!..

Итак, давай расположим события в хронологическом порядке. Женитьба Ландау на Анжеле. Первое завещание. В ноябре прошлого года предложение Анжелы о разводе. Декабрь прошлого года – развод. Отмена первого завещания путем составления текста второго завещания. Где текст первого завещания? Неизвестно. Открытие в банке на имя Анжелы счета с правом посмертного распоряжения. Конец февраля этого года – первое покушение: выломана ступенька лестницы. Следы покушения уничтожены. Середина марта этого года – второе покушение: масло на ступеньках лестницы. Конец апреля этого года – третье покушение: падающий на голову кирпич. Вторая половина мая – четвертое покушение: толчок в спину и полет Ландау через перила. Попытка вскрытия сейфа. Приезд органов. Поспешный отъезд Ландау заграницу. Возвращение в Россию…

Что объединяет и отличает эти покушения? Прежде всего – время. Периодичность между совершенными покушениями – около месяца. Первые три покушения явно спланированы и подготовлены. Они организованы так, чтобы жертва не видела и не вступала в контакт с преступником, а следы преступлений уничтожены или замаскированы под несчастный случай. Следовательно, исходя из почерка этих покушений, преступник готовился к ним и стремился избежать непосредственного контакта с жертвой. А четвертое покушение? Непосредственный контакт с жертвой! Почему преступник изменил стиль? Почему им не разработан и не пущен в ход очередной сценарий «случайной»  смерти Ландау? Здесь надо думать. Возможно, в период с конца апреля и до момента четвертого покушения произошло что-то, что вынудило преступника торопиться. А может быть, преступника что-то насторожило, заставив его пойти на риск и непродуманные действия. Надо будет подробно расспросить у Ландау о событиях конца апреля – середины мая…

Кстати, а может ли преступник быть уверенным, что Ландау его не видел? Нет! Даже то, что Ландау объявил, что не знает, кто его толкнул в пролет лестницы, не может прибавить тому спокойствия. Почему? Да потому, что Ландау может лукавить или еще по каким-либо причинам не говорить правду. Понять некоторые поступки Ландау, мне, по крайней мере пока, не удается.

И еще один немало важный фактор – пусть и кратковременный, но визит следственных органов в дом Ландау. Это обязательно должно было насторожить преступника, сделать более осторожным. Остановит ли это покушения на Ландау? Мне, кажется, – нет. А из этого следует, что преступник сейчас, скорее всего, готовит что-то новое. Каков же будет следующий шаг? Как обезопасить Ландау?..

Я вернулся за стол, обессилено опустился в кресло и почувствовал, что во мне поднимается волна беспокойства, если не паники. Я не представлял, что мне делать, как еще сопоставить известные мне факты и попробовать, что называется, сыграть на опережение. Единственное, что сейчас я осознавал ясно и четко – мне нужен был партнер. Партнер, на которого я мог бы положиться, который видел бы, слышал бы, контролировал бы все, что выпадало из поля моего зрения. Но его не было. А может им мог бы стать кто-либо из окружения Ландау? Но, не зная этих людей, не видя хотя бы их глаз, я не вправе идти на такой риск, цена которого – жизнь Ландау…

Я вздрогнул: на столе требовательно, оглушительно и, мне даже показалось, зловеще зазвонил телефон. Я поднял трубку, и устало спросил:

- Да?

- Приветствую выдающегося адвоката и очень занятого человека, Чижова Павла Ивановича, - услышал я в трубке уставший, но полный позитива ехидный голос дяди Володи.

- Почему выдающийся и очень занятой? – удивленно спросил я, забыв сказать «здравствуйте», видимо, не успев переключиться с размышлений на телефонный разговор.

- Возможно, Паша, потому, что уже около полуночи. Ты должен был мне позвонить. Не забыл? – с напускной сварливостью, спросил дядя Володя.

- Черт! – вырвалось у меня. – Я задумался, извини.

- Да, ты вылитый Ванька, это он умел – задумываться. Бывало, задумывался до самого утра, - сказал дядя Володя и вздохнул. – Ладно, не  будем о грустном. Ты, судя по признакам, взялся за дело?

- Да, это не дело – одна сплошная головная боль! Если кратко охарактеризовать Ландау: бардак в мыслях и поступках, - пожаловался я.

- Ничего удивительного, - дядя Володя засмеялся. – Ты имеешь дело с настоящим ученым и, не побоюсь этого слова, - гением.

- Гением? – переспросил я. – Гении у нас в Академии наук заседают и, как правило, бизнесом не занимаются.

- Не все, - возразил дядя Володя. – Видишь ли, Ландау относится к тому типу людей, которые не умеют и не желают жить в установленных рамках. Такого соловья посади в золотую клетку – он перестанет петь. Поверь мне, Ландау – гений.

- А ты давно его знаешь?

- Года три, не меньше, - «очень» равнодушным тоном ответил дядя Володя.

- Так, так, так. Что-то ты темнишь, - с подозрением сказал я. – Знаю я тебя, если начинаешь говорить таким тоном, то, скорее всего, он как-то замешан в твоих делах. Я не прав?

- Да, прав, прав, и ничего я от тебя не скрываю! Секретов, здесь, по крайней мере, от тебя у меня нет. Только он не замешан, а был привлечен - существенное уточнение.

- Расскажи, а? – попросил я.

- Ладно. Как бы это вкратце, - не очень охотно произнес он. – В общем, три года назад у военных возникли проблемы с космической техникой: неполадки с пусками, выводом на орбиту. Мне дали указание разобраться в вопросах финансирования и организации работы, и порекомендовали привлечь к делу Ландау… Сам знаешь, как я люблю рекомендации. Но делать нечего, пришлось включить Ландау в комиссию. Попутно я «пробил» его. Он мне вначале тогда не понравился: странное поведение, все время что-то пишет, бурчит под нос, мечется по помещениям, как сумасшедший. Короче, как ты говоришь «одна сплошная головная боль», - дядя Володя замолчал, потом что-то буркнул сердито себе под нос и продолжил: - В общем, на одном заседании комиссии, где присутствовали очень авторитетные люди из мира политики и науки, Ландау неожиданно вскочил из-за стола, подбежал к стопке технической документации, подбросил ее верх и возмущенно закричал: «Какой идиот все это состряпал! Любой хиромант с зачатками элементарной физики вам скажет: эта фигня летать не может! Не может! Потому что противоречит законам физики!» Что тут началось, ты бы видел: все по-вскакивали, шум, крики. Ученые орут, чтобы этого сумасшедшего убрали.

- И что же было дальше? – спросил я, когда дядя Володя на некоторое время замолчал.

- Дальше?.. Видишь ли, членом комиссии был как раз куратор проекта. Ты бы его видел после такого выступления Ландау – в гроб краше кладут. Он тоже вскочил, кинулся к Ландау с кулаками, а тот его за грудки, орет: «Шарлатан! Науку губишь! Деньги в космическую пыль превращаешь!»… Ну, в общем, сумели их общими усилиями растащить. Всех кое-как успокоили. Попросили Ландау привести более веские доводы, а не крики. Ландау бросился к доске и что-то начал поспешно писать и говорить. Я тогда ничего не понял, а наши «яйцеголовые» сгрудились около доски, что-то начали оживленно обсуждать. Короче, к концу совещания наступил всеобщий мир и любовь. 

- Ландау и сейчас занимается этой же темой?

- Нет, что ты! - ответил дядя Володя. – Ты же, наверное, уже начал хотя бы немного понимать его характер?.. Он тогда сказал, что участвовать в проекте не будет. Ему де, заниматься только чем-нибудь одним скучно. Но пообещал, что всегда рад помочь коллегам, - дядя Володя кашлянул и добавил: - Вот, собственно и все на эту тему. Все допуски, кстати, у него остались.

- Да? – удивился я. – Значит, «Большой брат» должен его опекать, правильно я понимаю?

- Да, - неохотно ответил дядя Володя.

- Тогда мне не понятно, а почему все случившееся не заинтересовало соответствующих людей?

- Почему же не заинтересовало? Даже очень, - еще более неохотно ответил дядя Володя.

- Тогда скажи, почему я? – ядовито и с издевкой, спросил я.

- Потому что ты хороший адвокат, - словно разговаривая с умственно отсталым, ответил дядя Володя, и мне показалось, что он улыбается. – Ладно, Паша, время уже позднее. Ты мне лучше скажи, что думаешь обо всем этом?

Я на некоторое время задумался, вспоминая и сопоставляя свои размышления:

- Думаю, что покушения действительно были. Фактов у меня нет, но есть ощущения, - констатировал я.

- Что ж, - задумчиво произнес дядя Володя и вздохнул, - такие ощущения есть и у меня. Но ощущения, Паша, к делу не пришьешь. Предваряя твой очередной вопрос, скажу, что в таких условиях спецов к нему не приставишь, -  политика, начнутся толки, что вот, мол, очередной олигарх купил власть. А с другой стороны, сам посуди, любые органы, живущие по регламенту, взбесятся от выкрутасов, которые вытворяет Ландау. Так что, Паша, остаешься только ты.

- Понятно, - я обреченно вздохнул. – Я завтра улетаю с Ландау в его загородный дом.

- Поздравляю, - дядя Володя оживился. – Тебе там понравится. Если уж не делом будешь заниматься, то отдохнешь от городской суеты… Да, чуть не забыл, запиши на всякий случай номер телефона одного человека. Он там недалеко обитает. Если что, свяжешься с ним при необходимости...

- А как у вас дома? – спросил я, записав номер и понимая, что разговор приближается к концу.

- Дома? Нормально все: Ольга воюет, - повеселевшим голосом ответил дядя Володя.

- С кем? – удивленно спросил я и вспомнил.

- Как это с кем!? – громко смеясь, проговорил дядя Володя. – С бандитом – Ванькой! Оля пока справляется, но хватит ли сил? Я сам, когда смотрю на него, гадаю – это мой внук или шаровая молния, летающая по квартире? Ой! – вскрикнул дядя Володя и произнес, отдалившись от трубки: - Чего дерешься?

- Что, получил? – беззлобно позлорадствовал я и захихикал, представив произошедшее наяву.

- Злорадствовать нехорошо, - тоном умудренного жизнью дедушки ответил дядя Володя. – Тебе, кстати, привет от драчуньи.

- Спасибо, взаимно. А почему они дома, а не на даче? – спросил я, зная, что тетя Оля в это время года любила обхаживать грядки на дачном участке.

- Нет у нас больше служебной дачи, - дядя Володя вздохнул. – Вернул я ее ведомству по некоторым причинам. Своей, сам знаешь, у нас нет.

- Понятно, - произнося дежурную фразу, удивленно проговорил я, поскольку о таких событиях он мне раньше не сообщал. - Опять какие-нибудь бои без правил!? - и тут у меня родилась мысль, от которой стало тепло: - Дядь Володь, а почему бы им не переехать на лето на родительскую,.. мою дачу? Там все равно никого нет. Ты будешь туда по выходным приезжать. Да и мне, - я вздохнул, - не будет там одиноко.

- Слышишь, Оль, Пашка предлагает вам перебраться на его дачу, - услышал я отдалившийся от трубки голос дяди Володи. – Она сказала, что подумает.

- А что тут думать! – взревел я в трубку. – Передай ей, если не согласится – я вам спать не дам! Сейчас приеду и буду уговаривать.

- Она слышала – я включил громкую связь, - ответил дядя Володя.

- Ну, так что? – тоном капризного ребенка, спросил я, а для тети Оли я все еще был ребенком.

- Жениться тебе надо, Паша, - ответила тетя Оля и в ее словах проскользнула грусть. – Поедем. Конечно же, поедем.

- Когда? – усиливая нажим, спросил я.

- Да завтра! А если будешь давить на меня, получишь подзатыльник, хулиган, - шутливо ответила она.

- Спасибо, ключ знаете где лежи, - крикнул я, боясь, что она меня не услышит.

- Тише, не ори, Ваньку мне разбудите, час ночи уже – спать пора, - проворчала тетя Оля.

- Ладно, ладно, умолкаем, - примирительно проговорил дядя Володя и обратился ко мне: - Ты, если что, – звони. Удачи и спокойной ночи, - пожелал мне дядя Володя и отключил телефон.

Я встал из-за стола в приподнятом настроении, прошел в свою комнату, собрал вещи в чемодан и сумку, поставил будильник на четыре тридцать утра и лег в постель. Засыпая, я думал, что жизнь все-таки – это не сто лет одиночества и существующие проблемы вполне разрешимы.

Глава 3

Около шести часов утра я подъехал к небольшому зданию проходной маленького, но уютного аэродрома в Монино. Поставив машину рядом с входом, я прошел в проходную, где лицом к лицу столкнулся с хмурым пожилым вахтером.

- Куда? Зачем? Пропуск есть? – строго спросил вахтер, наверное, еще в молодости позабыв слово «здравствуйте».

- На летное поле, - опешив, проговорил я, а затем пояснил: - Мне на вертолет.

- Я понимаю, что не в метро, - продолжая играть роль сурового цербера, проворчал вахтер. – Я спрашиваю: пропуск есть?

- Нет, - сдавшись, пробормотал я, попав в извечную российскую ситуацию, когда люди теряются перед управдомом и ожесточенно ругаются с большим начальником. – Так, подождите, - засуетился я, - сейчас я позвоню хозяину вертолета.

- А кто хозяин? – подозрительно глядя на меня, спросил вахтер.

- Ландау Семен Борисович, - словно хватаясь за спасительный круг, ответил я.

- Что ж вы мне голову морочите, молодой человек! – повысив голос, сердито произнес вахтер. – Надо было сразу говорить.

- Что? – все еще пребывая в беспомощном состоянии, спросил я.

- Что вы летите с Ландау, - словно для умственно отсталого, пояснил вахтер и закатил глаза к потолку. Затем он тяжело вздохнул, достал из кармана брюк какую-то мятую бумажку, водрузил на нос большие и древние на вид очки, что-то прочитал в листке и, прищурившись, спросил: - Чижов Павел Иванович?

- Да, это я, - облегченно произнес я.

- Документы предъявите, - повелительно и, растягивая слова, произнес вахтер.

Я достал из кармана пиджака удостоверение и протянул вахтеру.

- Адвокат? – удивленно произнес вахтер, изучив мое удостоверение, и пристально посмотрел на меня. – Н-да, и где вас таких берут? – еле слышно пробормотал он  и спросил: - Вы на такси или на своей машине приехали?

- На своей.

- Давайте техпаспорт, товарищ Чижов.

- Зачем? – удивился я.

- Чтобы вы могли на территорию проехать. За воротами аэродрома вашу машину никто охранять не будет, - пояснил вахтер.

Я протянул вахтеру техпаспорт, а он что-то записал в журнале, вернул мне документ и сказал:

- Сейчас я ворота открою, а вы поезжайте в сторону небольшого ангара номер «3», он один такой, белого цвета, не ошибетесь. Машину оставите там. Вертолет стоит за ангаром, увидите. И побыстрее, пожалуйста, у меня работы полно.

- Ключи от машины кому-нибудь надо оставлять? – уточнил я, удивленно оглядывая пустое помещение проходной.

- Нет, - заметив мой изучающий взгляд, пробурчал вахтер.

Я проехал в открывшийся проем ворот, увидел чуть левее ангар белого цвета, на стене которого красовалась цифра «3», прибавил скорость.

Въехав в ангар, я притормозил, решая, куда поставить машину: между роскошными и выглядевшими слегка надменно «Мерседесом» и «Майбахом» было свободное место. Вот туда я и воткнул свой старенький «Фольксваген».

Выбравшись из машины, я вытащил вещи из багажника, закрыл машину и вышел из ангара.

За ангаром в метрах пятидесяти действительно стоял вертолет, а рядом с ним грузовой фургончик. Из фургончика в вертолет несколько человек таскали какие-то коробки, свертки, сумки. Здесь же, у открытого люка стоял мрачный Дмитрий, а вокруг него прохаживался Ландау, с нетерпением поглядывая на часы.

Я поудобнее перехватил спортивную сумку одной рукой, вцепился в ручку чемодана на колесиках другой и бодро пошел в сторону вертолета.

- Доброе утро, - поприветствовал я всех, подходя к Ландау и Дмитрию.

- А, Павел Иванович. Вовремя, - проговорил Ландау, продолжая кружить вокруг Дмитрия. Затем он остановился и, подойдя ко мне, протянул руку для приветствия.

Мы поздоровались. Затем я добрел до Дмитрия и протянул ему руку для пожатия. Он некоторое время хмуро взирал на меня, а потом протянул руку в ответ:

- Здравствуйте, - прогудел он.

- Павел Иванович, проносите свои вещи в вертолет. Надеюсь, минут через пять мы полетим, - проговорил Ландау, провожая пристальным взглядом грузчика, несшего коробки.

Я взобрался по маленькой приставной лестнице внутрь вертолета, прошел в хвост и положил свой скарб на последний ряд кресел. Затем я снова вышел из вертолета и присоединился к застывшему на месте Дмитрию и кружащему вокруг него Ландау.

- Как вам Петрович? – совершая очередной круг, спросил Ландау.

- Петрович? – переспросил я, не понимая о ком, говорит Ландау.

- Вахтер, - пояснил Ландау и язвительно захихикал.

- Да как вам сказать, - неопределенным тоном проговорил я, не желая пояснять свое недавнее не очень уверенное  поведение.

- Его здесь все зовут «Змей Горыныч», - продолжая хихикать и нарезать круги, произнес Ландау. – Его здесь все побаиваются, - Ландау остановился, в очередной раз взглянул на часы, а затем направился в сторону грузчика, стоявшего около фургончика.

- Вы долго еще будете грузить? – недовольным тоном спросил Ландау грузчика.

- Все, последнее загружаем, - пояснил грузчик и потащил в сторону вертолета пластиковые сумки, набитые какими-то свертками.

- Тогда по местам – скоро взлетаем, - энергично произнес Ландау и забрался внутрь вертолета.

Я поднялся в вертолет вслед за Ландау и Дмитрием, прошел в хвост, который, если не ошибаюсь, называется фюзеляжем, и устроился около иллюминатора рядом со своими вещами.

Через некоторое время дверь, отделяющая салон от кабины вертолета открылась, и на пороге появился мужчина в белом костюме, на голове которого красовался летный шлем. Пилот оглядел нас и спросил:

- Взлетаем?

-Да, Саша, пора, - ответил за всех Ландау, ерзая в кресле первого ряда и вертя в руках небольшую стопку исписанной бумаги и ручку.

- Тогда взлетаем, - констатировал пилот и вернулся в кабину.

В кабине пилот пощелкал какими-то тумблерами, и вертолет ожил, слегка вибрируя и увеличивая скорость вращения винтов. Затем пилот прошел к отрытому люку, кому-то помахал рукой, втянул в салон лесенку и закрыл люк.

- Взлетаем, - громко произнес пилот, повторно извещая нас о скором отбытии, вернулся в кабину и закрыл за собой дверь.

Мучившие меня прошлым вечером мысли, не давали покоя до сих пор. Я встал и пока вертолет не взлетел, решил, что мне необходимо обсудить с Ландау ряд вопросов, которые нецелесообразно обсуждать на месте и в присутствии чужих ушей. Я подошел к Ландау и обратился к нему:

- Семен Борисович, нам необходимо переговорить.

Ландау поднял на меня задумчивый взгляд, в мыслях он был где-то далеко, затем с сожалением посмотрел на листы бумаги, разбросанные на соседнем кресле, покрутил ручку в руке, вздохнул, бросил ее на кресло и сказал:

- Хорошо.

- Давайте пройдем в хвост, - предложил я, развернулся и направился к облюбованному мной креслу.

Ландау устроился рядом со мной и посмотрел на меня потускневшими глазами:

- О чем вы хотели поговорить? – спросил он.

- О том, что может произойти там, - сказал я, не уточняя, где именно находится «там». – Вчера мы обсудили почти все, что произошло с вами, Семен Борисович, но, к сожалению, не знаем, кто стоит за всем «этим», - я сделал ударение на последнем слове. – Поэтому я хочу попросить вас о нескольких вещах.

- Каких? – еле слышно произнес Ландау.

- Прежде всего, Семен Борисович, в целях вашей безопасности надо, чтобы рядом с вами всегда находилось два человека, - я снова посмотрел на Ландау. – Почему двое, пока объяснять не буду. – Ландау бросил на меня косой взгляд, и на его лице промелькнула кривая улыбка человека, мучавшегося зубной болью. – Далее, надо как-то объяснить причину моего присутствия в вашем доме. Не говорить же всем, что я выступаю в роли частного детектива? Это привлечет ко мне ненужное внимание. Предлагаю сказать, что я прибыл к вам для решения юридических вопросов, связанных с вашей предпринимательской деятельностью. Так будет правдоподобно?

- Да, - ответил Ландау и вздохнул. – Это никого не удивит.

- Кстати, Семен Борисович, я так до сих пор и не знаю, куда мы летим и где расположен ваш загородный дом? – спросил я.

Ландау, услышав вопрос, оживился.

-  Павел Иванович, летим мы на юго-восток Московской области, - сказал он и спросил: - Вы когда-нибудь слышали такое название «Мещера»?

- Да, читал что-то в детстве, - неопределенно ответил я. – Если не ошибаюсь, есть заповедник Мещера. Ваш дом что, в заповеднике? – спросил я, внутренне ощущая несогласие с объективной реальностью, когда в современном мире за деньги можно получить почти все.

- Да нет, что вы, - махнув рукой, ответил Ландау. – Разве я могу на такое пойти!? Дом построен недалеко от границы заповедника, километрах в десяти, но это настоящая Мещера. А какая там прекрасная природа, река, птицы, животные. Вам, Павел Иванович, там понравится. Прилетим, обязательно порыбачим. Вы любите рыбалку?

- Да как вам сказать. В детстве рыбу ловил, а сейчас как-то не сложилось, - ответил я, занимая нейтральную позицию, чтобы не обидеть заядлого рыболова.

- Значит не рыбак, - констатировал Ландау. – Зря! Рыбалка прививает особое отношение к жизни, особый взгляд, что ли? Мне это трудно объяснить. Такое можно только почувствовать. Ладно, - Ландау шлепнул ладонью себя по колену, - если у вас пока нет больше вопросов я, с вашего позволения, займусь работой. Очень интересные, знаете ли, выводы получаются, - проговорил он, поднялся и вернулся в свое кресло.

Пока мы разговаривали с Ландау, вертлет взлетел и направился в южном направлении. Я поудобнее устроился в кресле рядом с иллюминатором и смотрел на безоблачное голубое небо, солнце, дарящее миру ласковое утреннее тепло, и землю, ставшую далекой, но все равно родной. Мимо нас внизу проносились дороги, города и деревушки сменялись участками леса и ниточками рек...

 Иногда, мысленно, я пытаюсь представить Россию во всю ее необъятную длину и ширину, но у меня это не получается. Возможно, мне просто не хватает масштаба воображения, а может быть все дело в другом - моя родина слишком разная. Порой, выезжая за МКАД, и проехав каких-то пятьдесят километров, попадаешь в другой мир, со своим укладом, взглядом на жизнь. Даже в близь лежащих городах и деревнях люди относятся к жизни по особому, по разному...

Россия - это отдельная вселенная, затерявшаяся на части маленькой планеты. Планеты, которая и по меркам нашей галактики, лишь крупинка, мелкая соринка, отброшенная на окраину миров. Так и наша родина, видимая и ощутимая, на самом деле лишь окраина миров. Так ее понимают и воспринимают. Кто в этом виноват? Да мы сами! Слишком противоречиво все, что мы делаем. Слишком непонятны, а значит враждебны все наши дела. Слишком тяжелые и сложные пути мы выбираем в стремлении достичь того, что смогли сделать другие. Это похоже на ребячество - не правдали? Не уже ли Россия с ее тысячелетней историей все еще в подростковом возрасте, и у нас происходит ломка характера? Мы что, словно второгодники, застряли над неразрешимой проблемой и не можем понять, сколько будет два плюс два?  Может быть. Может быть в этом и заключена таинственность русской души...

Я вздохнул и вышел из состояния внутреннего созерцания. Надо было возвращаться к прозе жизни - все равно понять и ощутить все о чем я думал, слишком сложно, слишком неоднозначно...

Внизу промелькнуло широкое русло реки и пропало -  вертолет прододжал свой путь к намеченой цели. Я поднялся, перегнулся через переднее кресло и похлопал по плечу Дмитрия:

- Что это за река? - спросил я у него.

- Ока, - ответил он, продолжая смотреть в иллюминатор. Затем Дмитрий повернул голову в мою сторону и добавил: - Минут через десять будем на месте.

Я опустился в кресло и приник к иллюминатору. Ландшафт внизу поменялся. Теперь мы летели над большими проплешинами полей, которые чередовались лесопосадками. Но вскоре поля и лесопосадки пропали, их заменил лес, залитый густой краской зелени.

- Красиво, - обращаясь к Дмитрию, сказал я.

- Еще бы, - ответил он, - красота необыкновенная. Дальше будет еще красивее, - добавил он, и в его голосе мне почудилась то ли легкая насмешка, то ли сарказм.

Я продолжал наблюдать за проносящимся внизу пейзажем, который почти незаметно менялся, постепенно стирая одни элементы и вкрапливая новые. Лес поредел и, кажется, сделался ниже. То там, то тут среди пятен темной воды стали появляться засохшие остовы деревьев, с раскинувшими в стороны обглоданными и обломанными временем ветками. Приникнув к иллюминатору, я попытался увидеть то, что постепенно открывал для меня приближающийся горизонт: мы подлетали к какой-то темной полосе, то ли черного, то ли темно зеленого цвета.

- Что там впереди? - заинтересовавшись увиденным, спросил я у Дмитрия.

- Болото, - развернувшись корпусом ко мне и пристально глядя в глаза, ответил он. - В России всегда так: вроде бы ходишь по твердой земле, а оказывается - болото. Не успел остановиться - и тебя уже засасывает трясина. Но самое главное, уберечь себя и предостеречь других невозможно, потому что нет правил, нет запретов. Всех нас сдерживает только страх перед более сильным, удачливым, хитрым или наглым.

- В ваших словах, Дмитрий, слишком много намеков. Не хотите ли объяснить? - так же пристально глядя на него, спросил я.

- Нет, - ответил он и отвернулся от меня.

«Странно», - подумал я. В словах Дмитрия звучало неприкрытое предупреждение, высказанное в столь иносказательной форме. Но дальше этого он не пошел. Видимо у него были на это причины. Еще одна загадка? Может быть. А может быть он что-то знает или о чем-то догадывается, но высказаться открыто ему что-то мешает. Надавить? Попытаться разговорить? Навряд ли, по крайней мере сейчас, у меня может что-то получиться. Но тут же возникает другой вопрос: А как будут себя вести другие обитатели загородного дома Ландау? Тоже молчать? Мои предварительные установки об «откровенных и   задушевных» беседах, видимо, окажутся несостоятельны. Что ж, никто не говорил, что мне будет легко...

Я откинулся на спинку кресла и снова стал смотреть в иллюминатор. Пока я разговаривал с Дмитрием и размышлял, пейзаж изменился радикально: под нами простиралось, казалось, бесконечное болото. Повсюду была вода черного цвета, среди которой виднелись проплешины зеленых островков с чахлой и уродливой растительностью. Ничего, кроме уныния, этот пейзаж не внушал! Я вспомнил полный вдохновения расказ о Мещере Ландау и невольно бросил раздраженный взгляд на него: Ландау не смотрел в иллюминатор, не восхищался «дивной» природой, он что-то увлеченно писал и был далеко отсюда, витая в мире физических формул.

В иллюминаторе мелькнула извилистая линия дороги, петляющая среди болота. Догорога сделала несколько изгибов и уперлась в небольшой населенный пункт.  Скорее всего это была деревня, находящаяся посреди царства лягушек, куликов и прочих обитателей всего мокрого и бездонного. Я начал искать взглядом площадку, пригодную для приземления вертолета, но мои ожидания не оправдались - вертолет полетел дальше, оставляя за спиной, возможно, последний очаг цивилизации. Перед моими глазами снова простиралось болото, островки с растительностью и торчащие из воды разлапистые стволы мертвых деревьев.

Мною начало овладевать мрачное настроение. Если мои ощущения о специфическом представлении Ландау о красоте природы подтвердятся, то мне, скорее всего, предстоит увидеть загородный дом Ландау в виде избушки на курьих ножках, в которой живет коварная Баба Яга - Анжела, а вокруг ножек, естественно не Анжелы, бегает собака Баскервилей, чудодейственным российским способом при помощи ядовито зеленых банкнот, попавшая из мира фантазий Конан Дойля в наш реализм.

К счастью мои ощущения отчасти не оправдались. Казалось, бескрайние болота, остались позади, а мы уже летели над настоящим лесом вдоль извивающегося русла не очень широкой реки. Река петляла, а деревья, словно, оберегая ее от жадного взгляда человека, плотным строем стояли вдоль берегов, раскинув кроны над руслом реки. И вот в этот самый момент я увидел впереди крошечное белое пятнышко, располагавшееся посреди большого, я бы даже сказал огромного свободного от леса большого участка земли. Лес кончился, внизу снова виднелись проплешины черной воды болота, из которого возвышались большие и маленькие островки твердой земли, среди которых река проложила свое русло.

Пятнышко приблизилось, превратившись в дом. Но что это был за дом! Настоящий средневековый замок! Выстроенный из ослепительно белого камня, четырехугольный, с башенками по углам, он стоял на пятачке твердой земли, который, с одной стороны, по дуге огибала река, а с другой его охраняла прямая линия протоки, которую, как я понимаю, и «попросил» выкопать Ландау. Дом был действительно красив. Красив так, как могут быть прекрасны формы, заложенные в нас природой и наследием предков. Когда-то, побывав во Франции, я видел нечто подобное, возвышающееся посреди озера. Тогда я испытывал благоговение и тихую грусть - мы, ведь, всегда грустим о прошлом. Сейчас во мне бурлило восхищение - дом Ландау был нашим настоящим и, возможно, архитектурным шедевром, пусть и псевдо романского стиля...

Вертолет подлетел к дому, облетел вокруг него и медленно опустился на небольшую забетонированную площадку на противоположной от дома стороне реки. Винты затихли, из кабины вышел пилот, открыл люк и приставил лесенку.

Пока пилот подготавливал высадку пассажиров, Ландау нетерпеливо топтался за его спиной. Пилот первым вышел из вертолета и куда-то пропал из поля моего зрения. Вслед за пилотом из вертолета выскочил Ландау, а за ним, исполняя обязанности телохранителя, Дмитрий.

Я поднялся из кресла, подхватил сумку и чемодан, прошел между рядов кресел и выбрался из вертолета наружу.

Пока я выбирался, пилот успел открыть грузовой люк и стремительно выгружал поклажу на бетон. Ландау стоял рядом с пилотом, что-то обсуждая с ним. До меня долетел лишь обрывок разговора, смысл которого заключался в том, что вертолет снова должен был прилететь через неделю.

Вдруг, до моего слуха долетел какой-то приглушенный гул, напоминающий зудение, и звуки металлического шуршания, если так можно сказать. Я повернулся в сторону дома и увидел как от его стены отделяется и опускается мост на натянутых и жирно блестящих метеллических цепях.

Я снова стал любоваться домом, так напоминающим средневековый замок. С высоты полета он казался больше.

На самом деле дом не был таким уж большим, как казался с высоты: наверное, метров двадцать в длину и пятнадцать в высоту, два этажа, по периметру забранные жалюзи  маленькие окна на первом и большие на втором, а сверху четыре конусобразные крыши башенок, между которых виднелась какая-то конструкция из металла, черепицы и стекла, прикрывающая остальную часть дома сверху.

Мост опустился, металлический шелест исчез, но зудение, не пропало. Я не придал этому значения, посчитав, что в доме работают какие-нибудь устройства, обеспечивающие жизнедеятельность современного средневекового замка.

Наша компания, возглавляемая Ландау, направилась к мосту, на противоположной стороне которого у входа в дом стояло несколько человек.

- Не правда ли красиво? - обращаясь ко мне, спросил Ландау.

- Да, - вдохновенно ответил я и в этот момент маленький тощий комар приземлился мне на лоб. Я стремительно повесил сумку на плечо и смачно шлепнул по лбу. Не успел я отбросить свежий трупик местного жителя, как новый комар пристроился на моей шее. Вслед за этим комаром, ко мне устремились новые радушные обитатели этих мест. Их было много, очень много: вокруг меня образовалось облако серого цвета из комариного роя и мое продвижение по мосту сопровождалось шлепками и все более усиливающимся звуком зудения комаров.

- Ничего, Павел Иванович, потерпите немного. В доме комаров нет, - обращаясь ко мне, на ходу, обнадежил Ландау.

- Меня это радует, - мрачно произнес я, и услышал тихое хмыканье Дмитрия.

Наконец, мы приблизились по мосту к входу в дом. Около отрытых дверей стояло пятеро мужчин. В облике четверых не было почти ничего примечательного, если не считать высокий рост, косую сажень в плечах, хмурые и настороженные лица, черные костюмы. Из четверки выделялся только один, своим более старшим возрастом и более длинными набриолиненными волосами на голове.

Пятый представитель мужественного пола не вписывался в компанию четверки. Он даже стоял несколько отдельно от них, как бы сохраняя дистанцию. Это был мужчина небольшого роста, лет сорока, одет в смокинг из белого искрящегося материала. Из под смокинга выглядывала сорочка розового цвета со стоячим воротничком, на который не к месту был повязан платок зеленовато-синих тонов. Левая рука мужчины висела на марлевой повязке, а из-под рукова смокинга и манжета сорочки выглядывал гипс.

От мужчины исходил ни с чем не передоваемый запах парфюма, настолько мощный, что комары, кровожадно пикирующие на нас, останавливали свой полет и стремительно уносились прочь. Ну а те, что все-таки рисковали, в стремлении попить чужой крови, падали замертво, натыкаясь на невидимую ауру парфюма.

Меня что-то смутило в лице этого человека и я повнимательнее пригляделся к нему. Да, смущаться было чему, так как его брови были тщательно выщипаны, образуя над глазами идеальные ниточки дуг, ресницы над голубыми слегка затуманеными глазами были подкрашены тушью, а на полуоткрытых зовущих губах поблескивала помада светло-розовых тонов.

- Здравствуйте, мои дрогие, - с теплотой в голосе произнес Ландау и поздоровался со всеми за руку. Затем он встал в полуоборот ко мне и продолжил: - Разрешите вам представить моего юриста, Чижова Павла Ивановича. Он - мой гость.

Я раскланялся с присутствующими, а глаза у мужчины в белом смокинге почему-то слегка расширились и в них появился странный блеск.

- Павел Иванович, - продолжил Ландау, - это мои сотрудники: начальник охраны, Сидоров Николай Иванович, ребята, охраняющие меня, Сергей, Александр и Антон, и, э-э-э дворецкий, Захаров Андрей Николаевич. Кстати, Андрей, а почему ты не в больнице? - обращаясь уже к дворецкому, спросил Ландау.

- Да мне уже лучше, Семен Борисович, - глуховатым, словно возникающим из самой глубины души, голосом ответил дворецкий, и, посмотрев мне в глаза, продолжил: - Меня можно звать просто - Андрюша.

Я невольно смутился, отвел взгляд в сторону и посильнее схватился за свои вещи.

- Ну что ж, давайте пройдем в дом, в прихожую, - выступая в роли хозяина, проговорил Ландау и первым проскочил через строй телохранителей.

Продолжая соблюдать недавнюю, но уже сложившуюся, традицию, я последним вошел в дом. Шедший передо мной дворецкий, видимо вспомнив о своих обязанностях и снова погрузив меня в облако своего парфюма, развернулся, вернулся к распахнутым створкам входных дверей и закрыл их, оставляя разочарованных комаров снаружи.

Я прошел несколько метров вперед, остановился и огляделся.

Прихожая дома Ландау своими размерами могла бы поспорить с бальным залом. Я даже затруднился бы сказать, какова на самом деле длина и ширина этой «прихожей», но вот то, что она своей обстановкой напоминала средневековый замок - это точно. Полы  выложены мраморной плиткой белого и черного цветов. В тон пола была исполнена и отделка стен, с которых свисали длинные полотнища с изображением каких-то гербов и мифических зверей. Здесь же, вдоль стен, стояли массивные и на вид грубо исполненные скамьи и кресла, если не ошибаюсь, из дуба. Картину средневекового обиталища дополняли развешанные по стенам мечи, копья, алебарды, шиты, а также стояли отбрасывающие мрачно тусклые отблески рыцарские доспехи черного цвета. Я смотрел на доспехи и мне казалось, что в них заключены спящие вечным сном рыцари, которые могут в любой момент ожить, схватить со стен развешанное оружие и броситься на защиту обитателей замка.

- Как вам все это? - спросил меня Ландау, жестом руки указывая на окружающее великолепие.

- У меня нет слов, - честно, пораженный увиденным, проговорил я.

- Спасибо, - несколько напыщенно произнес Ландау. - С вашего позволения, я вас покину ненадолго. Встретимся за завтраком. Э-э-э, прием пищи, если так можно выразиться, у нас возвещает гонг. Андрей проводит вас в ваши комнаты, - и, обращаясь к дворецкому, Ландау продолжил: - Андрей, покажи, пожалуйста, Павлу Ивановичу его комнаты, которые находятся рядом с моим кабинетом.

Дворецкий в ответ Ландау кивнул, приглашающим жестом действующей руки предложил мне следовать за ним и направился в сторону лестницы, слева от входа.

- Павел Иванович, вы давно сотрудничаете с Семеном Борисовичем в качестве юриста? - пока мы поднимались по лестнице, светским тоном спросил меня дворецкий.

- Не очень, - неопределенно ответил я, двигаясь за ним.

- А с ним давно знакомы? - снова спросил дворецкий.

- Не очень, - снова ответил я.

- А вы не очень-то разговорчивы, Павел Иванович, и таинственны, - кокетливо произнес дворецкий, остановился на верхней ступеньке, развернулся ко мне и улыбнулся многообещающей улыбкой красотки с обложки глянцевого журнала.

- Какой есть, - несколько резко ответил я.

Дворецкий приподнял правую выщипанную бровь на ухоженном косметикой лице, снова улыбнулся.

- Прошу меня извинить за назойливость, Павел Иванович. Мы здесь несколько одичали в дали от цивилизации. Гости в доме так редки! Поневоле забудешь хорошие манеры. Прошу следовать за мной, - проговорил он и направился по коридору.

Отделка коридора была исполнена в небесно голубых тонах. В стене, с левой стороны коридора, располагались двери в какие-то помещения, рядом с которыми, словно стражи, стояли такие же как в «прихожей» рыцарские доспехи. На противоположной стене коридора размещались окна, выходивше во внутренний периметр дома, а на стенах между окнами висели картины. Несомненно картины были настоящими, навряд ли Ландау стал бы опускаться до копий и репродукций.

Недалеко от угла коридора, поворачивающего в еще неизвестную для меня часть дома, дворецкий остановился, открыл высокую резную дверь и прошел внутрь комнат, предназначавшихся, как я предположил, для меня. Я прошел вслед за дворецким и оказался в комнате, которую про себя назвал гостинной.

- Вот мы и пришли, Павел Иванович, - радушно проговорил дворецкий, -  прошу ознакомиться с вашим обиталищем, - и он игриво посмотрел на меня и похлопал накрашенными ресницами.

В поведении дворецкого прослеживался почти ничем не прикрытый эпатаж и фальш, а его движения, ужимки, взгляды, манера говорить, как мне казалось, были направлены скорее на формирование отрицательного отношения к себя, нежели на проявление симпатии. По сути дела, дворецкий, как мне показалось, пытался исполнять выбранную роль, но играл плохо с сознательным, а может подсознательным желанием воздвигнуть между собой и потенциальным контактом психологическую и физическую стену.

Я решил тут же проверить, возникшие у меня подозрения: опустил свои вещи на пол, подошел к дворецкому, обнял его за талию и, внутренне содрагаясь, спросил:

- Андрюша, а чем вы занимаетесь вечерами, в свободное от службы время?

Дворецкий взрогнул и, как бы нехотя, освободился от моей руки. Затем, поняв свою ощибку, он улыбнулся улыбкой манекенщицы, зазывающей вас с далекого подиума,  сделал шаг от меня в сторону и ответил:

- Вы правильно подметили, Павел Иванович, - сейчас я на службе. Но как-нибудь потом, в свободное время, я надеюсь, мы поговорим с вами об искусстве, архитектуре и прочих романтических влечениях.

Я усмехнулся его ответу, подошел к окну с «очаровательным» видом на реку, протекающую почти под стенами дома, на бугорки твердой земли, с поросшими кустами и одиноко торчащими, то здесь, то там уродливого вида осинами, и на, естественно, простирающееся вокруг болото, с его неподвижной почти черной водой. Встав спиной к окну и смотря на освещенное дневным светом лицо дворецкого, я спросил:

- Андрей Николаевич, зачем вы притворяетесь, а? И зачем вам эта роль?

Дворецкий поджал губы, его глаза из голубых стали серыми, холодными и жесткими:

- У каждого из нас есть свои тайны. В том числе и у вас, не правда ли? - произнес он голосом, в котором не была ни на йоту теплоты. - С вашего позволения, оставляю вас. В этих апартаментах, надеюсь, вам понравится. Через полчаса гонг возвестит время завтрака. Столовый зал на первом этаже. Вы его легко найдете: дальше по коридору будет лестница. И, Павел Иванович, - дворецкий, слегка прищурившись, посмотрел на меня, - не всегда прямые вопросы ведут к нужным ответам.

Дворецкий развернулся, вышел в коридор и закрыл за собой дверь...