… Лучше всего в Лотошино ехать автобусом. Вы будете смотреть в подвижное, как экран окно и в нём продолжится бесконечный сериал подлинной, неподдельной и неразгаданной жизни. Потекут спокойные дорожные мысли. Чем дальше от центра Москвы, тем меньше станет рекламных щитов, и вы вдруг увидите небо, встающее солнце и облака. Мысли от этого станут значительнее и чище. Может быть, вспомнится детство, и вы вновь ощутите, как притягательно бесконечное пространство, в котором происходят таинственные события, течёт неведомая жизнь, полная не угаданного смысла. Вас потянет в эту жизнь, вы станете пристальнее вглядываться в лица попутчиков, пытаться угадать их судьбы и задумаетесь о своей. Городские деревья, на которых редко бывают цветы и плоды, сменяются вдруг лесом, и вы увидите как стремительно и буйно тянется к ясному солнцу вольное дерево, обретая стройность и свободную мощь. Это подскажет вам житейскую метафору. Вы станете думать, что там, далеко от Москвы, живут, возможно, и иные люди, распрямлённые, крепкие духом, прочно стоящие на земле, потому что земля эта питает их живой водой, а не душит асфальтовым зноем. Скоро люди, едущие в автобусе, станут выходить, потому что стрелки с надписями на столбиках у обочины обозначат конец их сегодняшнего маршрута. Люди иногда выходят просто к лесной опушке, оттуда им надо ещё пройти по просёлку, чтобы оказаться дома. А стрелки на дорожных столбиках останутся здесь, как указатели чьей-то судьбы.
В окне замелькают перелески, речные плёсы выглянут из дремотного леса, замелькают рощи и деревеньки с тихими неслыханно чудесными названиями. Начнется вечная, непреходящая Россия. Сосед подскажет, что вот-вот появится Лотошино и вам станет тревожно и любопытно. Вы никогда не знали ни мест этих, ни людей. И это скоро всё узнаете, нечто новое войдёт и в твою судьбу, станет частью тебя самого.
... На утро решил я пройти по улице Николая Тряпкина. Там он жил. Там сохранился дом, срубленный им самим. Удивительное дело. Я не могу вспомнить, чтобы был на Руси ещё один поэт, который так свободно и легко владел заветным ремеслом плотника, чтобы самому поставить дом. Вспомнилось, опять же, насколько благословенно это ремесло и как, очевидно, близко оно поставлено к обладанию словом. Простой Назаретский плотник сказал однажды миру такие слова, вокруг которых он вращается до сей поры.
«Что написано пером, того не вырубишь топором». Ясная зависимость подразумевается и тут меж двумя ремёслами. Главенствует тут, правда, перо.
Всё привычно на этой улице, кроме того, что ухарского размаха пряничные особнячки нездешних скоробогатеев наступают и тут на тёмные, будто из литого серебра, сосновые срубы и заплоты. Окнами в резных наличниках широко и равнодушно смотрят старые избы на весёлых пришельцев. Чтобы ни делалось, надо продолжать свое назначение, хранить уют, сберегать порядок и согревать теплом. С такими несуетными мыслями жить легко и умирать нетрудно.
Мне нужен номер восемьдесят третий. Вот он, тот старый дом, два дерева, завалинка, на которой можно сидеть и думать. И дышится, и думается тут, непременно вольнее и шире, чем в стерильных стенах европейски оштукатуренного кабинета.
Это об этом доме он сказал:
Душа опять в наплыве детских дрём
Кричит за лесом куличок-болотник...
Люблю тебя мой старый сельский дом,
И всю траву у низкой подворотни.
Тебе хвалу воздать не лишний был бы труд
И справить юбилей от имени колхоза
За то, что тридцать лет стоишь бессменно тут
И выдержал со мной все горести и грозы.
Душа моя в наплыве теплых дрём.
Горит сентябрь в нарядном перелеске.
Ура, мой друг. Ура, мой старый дом!
Ты, солнцу радуясь, откинул занавески.
Вон куры, как весной, купаются в пыли,
И только рожь покошена в просторах,
И там комбайны разбрелись, как журавли,
Вытягивая шеи транспортеров.
Ура, мой друг! Ура, мой старый дом!
Ты, солнцу радуясь, откинул занавески.
И я пою, в наплыве теплых дрём
О праздничном сентябрьском перелеске.
Я, конечно, постучался в окно. Был день, рабочая пора, но в доме была приметна жизнь.
Вышел хмурый нынешний хозяин.
— Вот, — говорю, — хотел посмотреть, как жил поэт Николай Тряпкин ...
— Не вы первый, — говорит хозяин угрюмо. — Надоело уже…
Все-таки он разговорился потом. Сказал, что долго старается приспособить дом поудобнее под житьё, ладит пристройки, переделывает внутри, да всё на полпути останавливается, нет денег.
— Надо бы в администрации поговорить, — догадался он вдруг, что я могу передать этот разговор, — может, дали бы равноценную замену. А то спохватятся потом. Тут и так одни только стены остались...
Он делается дружелюбнее. Я вхожу с ним в избу. Ничто, конечно, тут уже не скажет о бывшем хозяине. Несколько книг на полке, но и там Тряпкина нет. Унылые следы переделок, которым не предвидится конца, и от которых выветрился уже сам бывший тут когда-то жилой дух, помогавший петь «о праздничном сентябрьском перелеске».
Ночью я перечитываю стихи Николая Тряпкина. Две его книжки я взял в музее и мне их утром надо вернуть. Поселили меня в знаменитой здешней охотничьей гостинице, среди леса, рядом с прудом, в котором ходит большая рыба, отмечаясь медленными кругами на его поверхности. Тишина тут такая, какую давно уже не слышал. Она, как нельзя лучше подходит к негромкому слову Тряпкина. Тут я один, но, видно, тишина имеет такое же свойство, как тьма у костра, объединять души, и поэтому, кажется, прямо мне сказаны слова:
Я не убрал весёлого оружия,
Что получил от плотника отца,
Я знаю, что без песни «раз-два – дружно»
Ты посрамишь отцовское оружье,
Не выстроишь ни хаты, ни дворца.
А я хочу, чтоб солнцем и весною
Играло в окнах каждое стекло
И чтобы песня, сложенная мною,
В ненастье опустилась над тобою,
Как избяное тёплое крыло ...
В эту ночь я ощутил счастье быть читателем. Радоваться недоступной тебе не ошибающейся силе божьего дара. Удивляться и обмирать душой на подступах к чужой поэтической удаче. Чувствовать, как давно знакомые слова, сложенные одно к одному сердечным тайным чутьём, перерождаются и изумляют новым небывалым смыслом:
Сколько снегов промчалось!
Сколько дождей пролилось!
Сколько опять в коренья,
Сколько опять в зерно!
Грозы прошли над миром,
Древо отцов свалилось,
И на сыновьи плечи
Прямо упало оно...
Не буду больше цитировать стихи. А то придется переписать их тут все. В ту ночь я думал о том, что особого рода произведением великой назидательной силы является и сама жизнь поэта Николая Тряпкина. С детства кажется нам, что лучшие дела и люди, лучшая судьба ждет нас там, далеко, коль не в Париже, то в Москве. Думается, все-таки, это от недостатка дарований и уверенности в себе. Может быть, и от желания отыскать место, где за скудный багаж побольше дадут. Но если вы даже крепкого таланта, то где же назовут улочку вашим именем, если жизнь прожита маркитантская.
Николай Тряпкин прожил без суеты, и всё нашёл там, где родился. Не было у него изнуряющих душу поисков лучшего места. Он сэкономил душевную бодрость на поиски слова. А за ним далеко ходить не надо было. Конечно, в поисках своих, всякий, маломальский талант подспудно имеет обязательные виды на славу. Но слава — штучка балованная и капризная. На ласку её измором и настойчивостью не вынудишь. Но если уж она сама к тебе придёт туда, где ты, может, и не ждал её, то и будет верной. Слава у Николая Тряпкина именно такая. И как знак этого, улочка его имени будет стоять вечно.
А в администрацию я, все-таки обращаюсь. Ведь, в самом деле, прав сумрачный и затурканный жизнью нынешний хозяин ценнейшего литературного достояния Лотошинского края и целой России. Дом этот обязательно надо сохранить, как явственный материальный знак, каким отмечена жизнь прекрасного русского поэта, и как произведение его плотницкого мастерства, которым он так же дорожил, как своим поэтическим даром.
.
