Глава 12
Мне снился странный сон. Странными были и ощущения: я словно бы находился на границе между реальностью прошедшего дня и вымыслом, которое рисовало подсознание...
"Это была дорога. Я шел по ней, не слыша звуков собственных шагов, не чувствуя ног, которые, откуда-то снизу, обиженным тоном и еле-еле слышно и монотонно ныли: "Мы устали, мы устали, мы устали..." Эта бесконечно звучащая фраза порождала маленькие сгустки белесого тумана, который медленно, выталкиваемый кем-то, сопротивляясь и нехотя, выползал из ступней ног. Сгустки тумана сворачивались в спиральки, постепенно превращаясь в тонкие и острые, словно иглы, сверла. Затем эти сверла устремлялись вверх и ввинчивались в мою голову, порождая монотонный нескончаемый гул, не давая понять: где я?
А где же был я? Я не знал и не мог понять. Все, что я видел - это была дорога под моими ногами, которую можно было рассмотреть не дальше шага вперед или назад. А все остальное пространство было окутано тем же белесым и плотным туманом, который клубился передо мной и толкал меня в грудь, пытаясь оттеснить назад. Он не хотел пускать меня вперед. Но мне, почему-то, нужно было именно вперед. И я делал сначала один шаг, затем второй и так, наверное, до бесконечности...
Я был неуверен в себе. Я был неуверен и в том месте, где находился сейчас. И, самое главное, я не знал, зачем и сколько времени нахожусь здесь?
"А может вернуться назад?" - возникла во мне неуверенная, но кристально ясная мысль. После нее даже нытье ног отодвинулось куда-то в сторону и почти исчезло. Я обернулся, и там, позади, уже не было тумана. Там была дорога, которую можно было видеть далеко-далеко. Она петляла между высокими поросшими дивной зеленью холмами. По этому изумруду травы неторопливо и величаво бродили олени, а рядом с ними ходили добродушные волки, приветливо помахивая пушистыми, словно у белок, хвостами. Я посмотрел дальше и увидел, что дорога уходит куда-то за горизонт. А там, за горизонтом, было что-то манящее - я это чувствовал и, каким-то непостижимым образом, даже знал...
- Слабак! - резко и презрительно, прозвучало за моей спиной.
Я обернулся и в тумане, чуть правее от дороги, увидел отца. Он стоял в нескольких метрах от меня, и лицо его не предвещало для меня ничего хорошего.
- Ты - бледная немочь! - все также презрительно, сказал он. - Ты предал все, чему я тебя учил, все, что вложил в тебя, - он замолчал, прищурившись и зло, смотря на меня. Затем он спросил, но в вопросе, скорее звучало утверждение: - Тебе не противно?
- Не дави на него, - прозвучало откуда-то слева от дороги, и из тумана вышла мама, и подошла ко мне. - Он живой человек, и поэтому сомневается, Ваня. Разве тебя никогда не посещали сомнения?
Отец ничего не ответил. Он только хмуро огляделся по сторонам, и ушел в туман.
- Папа! - закричал я в отчаянии. - Вернись!
Он вернулся, но не на прежнее место, а встал рядом с мамой, все также хмуро смотря на меня. Подбородок его лица был слегка приподнят, а вся фигура выражала оскорбленную гордость. Я помнил эту оскорбленную гордость. Так было всегда, когда ему предлагалось что-то неправедное или сомнительное.
Мама слегка скосила глаза в сторону отца, и в ее взгляде промелькнула улыбка, ирония и любовь. Она слегка коснулась рукой предплечья отца, словно успокаивая его.
- Все будет хорошо, Ваня, - с теплотой в голосе, произнесла она, снова улыбнулась, слегка похлопала рукой по его плечу, и продолжила: - Не ставь оценки за промежуточные результаты. Он еще не пришел к главному.
Отец ничего не ответил, лишь вздохнул и посмотрел на меня строго, но с надеждой.
- Как вы здесь? - неуверенно, как и все, что происходило со мной в этом сне, спросил я.
- Хорошо, - ответила мама, улыбнулась, а из ее глаз в это время на меня потекли теплые и обволакивающие лучи.
Мне захотелось прикоснуться к ним, ощутить единство, которое мы называем семья, и я сделал шаг вперед. Но расстояние между нами осталось точно таким же, как и было, хотя они и не отходили от меня.
- Не получится сын: пока мы разные, - пояснила мама и улыбнулась, но в улыбкее ее промелькнула легкая тень печали - это была единственная тень, которая возникла у нее.
Мама протянула левую руку куда-то в туман, а затем вернулась обратно. Я увидел в ее руке свитер с желто-белым рисунком.
- Я связала его для тебя, возьми и одень, - сказала она, протягивая свитер. - Душам в вашем мире очень холодно, он согреет тебя.
Когда я одел свитер - мамы и отца уже не было. Звать их обратно я не стал, что-то мне подсказывало, что делать этого не следовало, и что они все равно не вернутся.
Я огляделся по сторонам: вокруг был все тот же туман. Он неспешно клубился, почему-то поблескивая жирно-сальными боками, и продолжал накатывать на меня и толкать в грудь.
"Ладно, - решил я для себя, - пойду вперед. То, что за спиной - видел, а то, что впереди - нет. То, что мы знаем - скучно".
Наконец-то отбросив сомнения, я пошел по дороге вперед, преодолевая сопротивление тумана, который прилипал ко мне, насыщая все мое существо странной влагой.
Неожиданно, справа и слева из тумана вышли Алена и Настя, и присоединились ко мне. Мы шли молча, лишь искоса поглядывая друг на друга. Затем, через какое-то время, они взяли меня подруки, а Настя спросила:
- Тебе было хорошо?
- Да, - ответил я и улыбнулся ей.
- А с кем из нас? - спросила Алена.
- С обоими, - ответил я, и снова улыбнулся.
- Так не бывает! - воскликнула Настя, и в ее голосе прозвучала горечь разачарования. Она дернула меня за руку и крикнула: - Только одна женщина способна затмить другую!
- А я-то надеялась, - прошептала Алена.
Я ничего не успел ответить им. Они толкнули меня в спину, и я совершил полет над дорогой. Когда я поднялся и обернулся назад, Алены и Насти не было, как впрочем, больше не было холмов, оленей, волков - миротворцев, и самой дороги, - только туман.
Мне стало немного грустно, но я успокоил себя стандартной истиной, что жизнь состоит из встречь и потерь. Но это почему-то не успокаивало. Наверное, потому, что подобное клише для ума, а не для сердца. Когда вам загоняют под левый сосок груди кривую ржавую иглу, вряд ли у вас возникнет желание утешиться подобной легкомысленной истиной. Хотя, в принципе, ее часто используют для других, но не для себя. К себе мы относимся чутко и с пониманием...
Я снова пошел дальше, продираясь сквозь туман, который становился все более плотным и вязким. Он сопротивлялся из последних сил, и, казалось, эти маленькие белесые частички неизвестной для меня влаги пытались что-то сказать мне...
Говорят, если хочешь понять себя - прислушайся к окружающему миру. Растворись в нем, стань частью общего, чтобы узнать главное.
Я так и сделал, доверчиво открыв себя биллионам маленьких частичек влаги, надленных каким-то неведомым для меня смыслом. Ведь, если туман пытается препятствовать мне, значит, в этом должен присутствовать смысл?..
Я действительно услышал какие-то неясные звуки, но они никак не ассоцировались у меня с туманом. Мне казалось, что они звучат где-то впереди. С трудом преодолевая туман, я сделал несколько шагов и застыл, то ли от недоумения, то ли удивления.
Передо мной была открытая дверь. Не было ни стен, ни косяков дверных проемов, а просто открытая дверь в пространство, свободное от тумана. А дальше, в этом пространстве, был виден кабинет Ландау, и сам хозяин, который сидел за письменным столом, был возбужден и что-то бубнил негромко, писал, а затем с раздражением отбрасывал исписаные листы на пол. Я попытался прислушаться к тому, что он говорит.
- Так, и что же у нас получается, а?.. Как мы будем решать эту, несомненно, удивительную теорему?.. Полагаю, - произнес Ландау, одновременно постукивая себя по губам пальцами левой руки, - что необходимо применить комплексный подход - слишком сложны условия задания. - Семен Борисович отбросил в сторону очередной лист, выкопал из-под вороха бумаги на столе какую-то книгу в ярко красном переплете. - Итак, напомним себе условия теоремы: "Объем одного кубического метра тумана предвыборных обещаний равен произведению одного кубического метра утреннего тумана на бесконечность ожиданий", - Ландау на некоторое время замолчал, задумчиво глядя на что-то на своем столе, а затем негромко продолжил: - Так-так-так... Где же мы должны применить интегрирующие свойства, а где дифференциал? Ладно, с этим чуть позже... Сейчас необходимо проанализировать известные и сопоставимые величины. У нас ведь есть известная величина?.. Есть - это один кубический метр утреннего тумана... Но тут возникает вполне логичный вопрос: А какой это утренний туман: речной, озерный, лесной или, наконец, морской? - Ландау обхватил руками свою бритую голову и крикнул в отчаянии: - Проклятье!
Я решил не мешать Семену Борисовичу и подождать, когда он решит теорему. Это же был сон, а во сне все гораздо проще и сказочнее, чем в жизни, тем более, что ответ на решаемую Ландау проблему, меня заинтересовал тоже. Сколько длилось наше совместное молчание, я не знаю - время во сне не поддается теории относительности, у сна свои теории и закономерности...
На мой взгляд, молчание слишком затянулось. Я устал ждать и решил каким-либо образом привлечь внимание Ландау к себе. Но тут произошло очередное сказочное событие, заставившее меня открыть от удивления рот, потому что вцепившиеся в бритую голову пальцы рук Семена Борисовича, вдруг погрузились внутрь черепа, а сам он возбужденно произнес:
- А, ну-ка! - Ландау вытащил из головы руки обратно, и на одной из ладоней оказался маленький страшно изогнутый серо-белесый червячек, который беспрерывно дергался и извивался. Каким-то непонятным для себя образом я понял, что этот червячек - мозговая извилина.
- Не то, - вздохнув от разачарования, произнес физик-теоретик, выбросил червячка на пол и продолжил операцию на мозге: он стремительно погружал пальцы в мозг, извлекал очередного червячка, разачарованно вскрикивал: - Не то! - бросал его на пол, и снова устремлял пальцы внутрь мозга...
До того момента, когда Ландау нашел искомую извилину, прошло довольно-таки много времени. К этой, заключительной фазе операции, на полу образовалась внушительная диаспора извилин, которые, не пожелав пребывать в одиночестве, постепенно слипались друг с другом, образовывая новый девственный мыслительный аппарат. У нового мозга было почти все - и правая, и левая половинки, испещренные зигзагами извилин, лобная доля, внушительная задняя часть с выдающимся мозжечком, но не было гипофиза. Впрочем, из меня плохой анатом, я многого не знаю, и возможно у этого мозга не хватало что-то еще. Но, знаете, насколько я понимаю, многим в нашем мире, вполне комфортно и с таким мыслительным аппаратом...
- Ну, вот, и ты! - удовлетворенно проговорил Ландау, разглядывая извивающегося на ладоне червячка. Затем он нахмурился и строгим тоном приказал: - Говори!
- Отстань, я мозг, а не тряпка для протирания ноутбука! - возмущенно пропищала мозговая извилина и укусила Ландау за ладонь.
- Ай! - вскрикнул от боли Семен Борисович, стряхнул червячка на пол и вскочил со стула. В это время он заметил меня и злобно крикнул: - Какого черта вам здесь нужно! Тайны мои вынюхиваете?
Ландау начал что-то искать у себя на столе, лихорадочными дергающимися движениями скидывая бумагу на пол. Неожиданно, он замер, его рука что-то подхватила со стола, но за горкой бумаги мне было не видно, что именно. Ландау распрямился, на его лице появилась зловещая улыбка. Его правая рука медленно поднялась от стола, и в зажатой ладони Семена Борисовича я увидел нож, кровожадно поблескивающий хромированной сталью.
- Ты знаешь, что делать, - обратился Ландау к ножу, а затем бросил его в меня.
Чтобы не встретиться со смертоносной, завывающей от жажды крови, сталью, мне пришлось отпрыгнуть в сторону...
Это была моя кровать - я почувствовал это, хотя и был во сне. Я почувствовал также, что начинаю расслабляться и блаженно улыбаться от предвкушения спокойного сна, без всяких изматывающих сновидений...
- Вставай, - проговорило мне левое плечо, каким-то очень знакомым голосом, а затем встряхнуло и снова сказало: - Вставай!
- Отстань, - недовольно пробурчал я, и чтобы обезопасить себя от дальнейших действий левого плеча, повернулся на левый бок.
- Да, проснись же, черт бы тебя побрал! - громко закричало уже правое плечо, и стало нещадно трясти мое измученное сном тело..."
Я открыл глаза, а затем по привычке тут же сел на край кровати. Напротив меня стоял Николай Николаевич в напряженной и угрожающей позе. Его руки были сжаты в кулаки, костяшки пальцев побелели от напржения. Осунувшееся и посеревшее лицо начальника охраны закаменело, и только глаза оставались живыми и яростными, тая во взгляде угрозу и сияя угольками ненависти.
Чуть позади Сидорова стояли Антон и Александр, которые смотрели на меня, казалось, не глазами, а пустыми глазницами, потому что в их глазах и была пустота. Обычно, так смотрят на неодушевленный предмет, или на то, что уже лишено жизни.
- Что случилось? - еще не отойдя от сна, спросил я.
- Где вы были сегодня ночью? - проигнорировав мой вопрос, спросил Сидоров.
- Здесь, - ответил я, пытаясь наладить контакт.
- Вы выходили? - спросил Сидоров и прищурил глаза.
- Нет, - ответил я, и спросил: - Что случилось?
- Что это? - Сидоров в очередной раз не ответил на мой вопрос, и ткнул пальцем куда-то рядом со мной.
Я проследил взглядом за движением его руки и рядом со своими ногами на простыне увидел засохшее и потемневшее пятно крови, напоминающее по форме раскрытую ладонь руки. Я нагнулся к пятну, попытался зачем-то понюхать его, поскреб ногтем пальца.
- Скорее всего - это кровь, - пытаясь сохранить самообладание, спокойно прознес я, и в очередной раз спросил: - Что случилось, Николай Иванович? Если вы мне не ответите - разговора не получится.
- Анжела мертва, - ответил Сидоров тихо. Затем он наклонился ко мне и, обдав выдохом перегара, произнес сквозь зубы: - И если это сделал ты - я на куски тебя порежу, живого...
