Преподаватель Литературного института им. Горького, Мастер семинара прозы, литературный критик, издатель, главред студенческого альманаха «Тверской бульвар, 25» Александр Михайлов опубликовал свою «Жизнь без свойств». То есть опубликовал-то он книгу, а описал в ней свою жизнь без свойств. Описал в дневниках: первая часть – с 2003 по 2005 уже знакомый многим «Папенькин сынок. Интимные хроники», вторая – с 2005 по 2013 «Недолюбовь». Опубликована книга в США, в издательстве Franc-Tireur, где и можно приобрести книгу.
Автор долго размышлял над целесообразностью публикации личных записей. Идею эту ему вообще подсказали, сам-то он и не собирался, наблюдал за собой, вел собственную летопись, а тут вдруг – «Почему б не опубликовать?». Вроде бы и заманчиво, а вроде бы и страшно: «Нужна ли мне такая публикация вообще? Ведь если выйдет книжка, то в моих же интересах, чтобы ее многие из знакомых НЕ прочитали. Мне это может навредить: там совсем другой я. Не такой, каким меня знали раньше — покладистый, вежливый и бесконфликтный. Папенькин сынок».
Книгу открывает период после смерти отца, видного литературного деятеля. Его сын - герой дневниковых записей - остаётся за старшего в жизни своей матери, своих детей и своей собственной. По ходу повествования его обуревают такие знакомые переживания и всплески презрения к ритуальным и постритуальным процессам, инстанционным тёткам и номенклатурщикам, всепоглащающая мизантропия и наивный восторг по мелочам, трогательные замечашки и подглядашки за родственниками и самим собой, знакомый и понятный гнев, отравляющий последующим раскаянием за него же, бытовой юмор и самоирония. Но действительно увлекательной и привлекательной своей иронией и самостёбом становится вторая часть дневников – «Недолюбовь». Кроме знакомых уже с первой части бытовых и рабочих моментов, здесь появляется стёб, ершистый такой, задорный, отчего тоскливость и самооплакиваемая молодость и прошлое уже не так унылы, как в «Папенькином сынке».
Становится меньше интимностей, они уже не так навязчивы, больше страхов старости и тоски по молодости, событиям и людям из прошлого, которые уходят, болеют, уходят… Тем удивительнее, что, если в первой части главной трагедией была смерть отца, то во второй – трагедий не счесть, но при этом литературное послевкусие от неё, от «Недолюбви», светлее, слаще что ли. Думаю, именно за счет того смеси печали и радости, тоски и стёба, самоиронии и горечи.
Вот, к примеру, тема старости – одна из основных, автор её боится, презирает: «… как она ужасна и как я её боюсь. Я боюсь быть старым и больным. Я ненавижу ходить к врачам. Я боюсь полного отсутствия людей вокруг, что, в конце концов, неизбежно случится: кому охота иметь дело со старым пердуном». Или авторские наблюдения за ровесниками-пенсионерами, да-да, во второй части дневников автор-таки стал пенсионером, получил заветную карточку соцобеспечения: «Едучи в метро, анализировал внешний облик своих сверстников. Они часто попадаются в вагоне. И глядя на них, я сразу же узнаю «брата Колю». Серая щетина на щеках (модно), усталый скептически-брезгливый взгляд пока ещё трезвого любителя выпить, в одежде обязательно есть рудименты стиля «рокабилли» — ковбойские сапоги или джинсовая куртка, бандана (при лысой голове) — удлиненная прическа (иногда «понитейл»). И общая какая-то потрепанность даже при довольно щегольском прикиде. Все проходит. Мементо мори, чуваки!»
В такие моменты в книге проглядывает настоящий АА, он такой в жизни. В его речи, неформальной, когда он общается со студентами «за жизнь», а не по учебным делам, он такой, его речь такова. С серьезным лицом он говорит какие-то печальные истины, добавляет «стёбного перца» и смеётся вместе со всеми.
Юмор появляется и в описываемых событиях. Хотя с довольно мрачным подтекстом, с каким-то постоянным поиском знаков судьбы, предупреждениями и намёками. Но даже это подается с юморком, пусть и в мрачных тонах, но читать это забавно. Приятнее, чем мистифицированное унылое причитание о сакральных приметах в каждой ерунде, случающейся повсеместно: «Я остановился на минуту, думая, как лучше мне пройти к Александровскому саду, и тут получил удар по макушке, прямо туда, где у меня намечается лысинка. Я поднял вверх глаза и увидел каркающую надо мной гарпию, которая явно намеревалась закрепить свой успех — клюнуть еще раз. Я сорвал с плеча рюкзак и попытался отмахнуться от пикирующей твари. Она, громко каркая, взлетела вверх. Залаяли дремавшие на солнышке бездомные собаки. Я приложил к своей драгоценной макушке руку и увидел на ладони кровь. Ранка саднила. Стоявший неподалеку мент лыбился: так, мол, и надо этому мудаку, иностранцу, нех тут ебальником щелкать!»
А вот, как автор вспоминает момент из детства, когда его, изнеженного домашним уютом и вниманием вдруг сослали в пионерлагерь, где он заболел и впервые ощутил свою тотальную и бесконечную ненужность: «…высокая температура и удушливый запах горшка, стоящего у кровати, сделали меня навсегда больным и всеми покинутым ребенком. А еще — подлые издевательства двух Борек, Белова и Иоффе, которые поджидали меня в нашей спальной палате, когда я, ослабленный, вернулся после болезни. За тот месяц, что я болел, эти два гада успели окончательно спеться и с наслаждением продолжили меня травить. Мог ли я не стать после этого литературным критиком?»
Душевный эксгибиционизм и вуайеристическое любопытство – те силы, что вечно заставляют одних писать себя и о себе, а других – с жадностью внимать. Дневниковая проза, на мой взгляд, некая своеобразная и характерная для людей определенного склада черта. Делать её, создавать, читать, восхищаться – это определенное свойство и способность, хотя автор зовет своё произведение «Жизнью без свойств»: «Смысл в том, что вот раньше была эпоха моего отца! Это была действительно Эпоха! А теперь всё по-другому, всё без свойств (тихая жизнь, студенты, Спартак-ЦСКА…), и я человек без свойств, смотрю через лупу себе под ноги — это основной каркас книги, и его надо чётко выстраивать, убирать лишнее….. Я и сам думал, что без отцовского «фона» моя жизнь малоинтересна».
Насколько автору удалось четко выстроить каркас и убрать лишнее, каждый читатель решит для себя сам. Мне было интересно, читая заметки автора, вспоминать собственные события жизни в прошедшие годы, интересно угадывать собственные терзания на ровном месте, наблюдать, как выглядит рефлексия и самоедство без причины, без меры, без смысла. Эта книжка – уникальный опыт и возможность заглянуть за портьеру личности нашего современника, нашего учителя, мастера, знакомого, друга. Прочесть в строках автобиографической прозы новые для каждого из нас главы из художественной книги жизни Сан Саныча, который делится не только своей прозой жизни, но и мастерством лиричной и трогательной способности принимать, ценить житейские будни, друзей, себя и свои промахи, близких людей со всеми их занудностями, ненормальностями, сумасбродностями, удачи и радости самым простым и обычным вещам.
