Культура и искусство

Довелось мне недавно разговаривать с русским крестьянином из Алтайского края Кашириным. Зовут его просто замечательно - Александр Сергеевич. Какой русский не потеплеет душой, услышавши этакое имя-отчество. И ещё раз вспомнил я Пушкина, когда мы стали говорить. Мне всё представлялось, что он из той породы русских крестьян, которыми любовался великий тёзка председателя Каширина. Пушкин говорил о замечательном достоинстве нашего крестьянина, которого не согнёт беда, не запятнают унижения, если даже государство возведет их, эти унижения, в ранг официальной политики. Он даже не ответит государству презрением, но будет сочувствовать ему, как привык сочувствовать убогому. «Взгляните на него, - говорил когда-то о русском крестьянине Пушкин, - что может быть свободнее его обращения. Есть ли тень рабского унижения в его поступи и речи». Слушал я слова Каширина и всё хотелось добавить к этому: «Послушайте его, есть ли в нем хоть тень того ничтожества, в которое десятки лет подряд пытается вогнать крестьянина демократия и либеральный интеллигент». ... Как не прост и ныне деревенский человек, понял я из одной детальки нашего разговора. Речь, естественно, зашла о хлебе и рассказал он мне историю, которая показалась мне значительной для наших дней. - Не знаю, понятно ли будет, - внимательно посмотрел он на меня. -  Какое-то время назад подумал я, что ведь это обидно, что на селе едят только магазинный хлеб. Он бывает и хорош, конечно,  да всё не тот, который мать в детстве моём пекла. Как так, думаю я, родится человек в деревне, всю жизнь тут проживёт, а настоящего вкуса хлеба так и не узнает. И это тот человек, который сам этот хлеб растит. Какая-то есть тут несправедливость... Стал говорить о том с хозяйками. А те говорят, что пекли бы, да печей уже тех нет - русских, которые с подом. И тогда я распорядился бесплатно выдавать кирпичи всем, кто хочет сложить эту нашу музейную матушку-печь. Сначала дело не шибко шло. Тесто хорошее замесить, это большая наука, так целые курсы организовались под началом наших старух... И вот, как прорвало. Задымили печи, запахло чудным хлебным духом, повеселело на душе... Люди попробовали настоящий хлеб, ручной, как говорят, выработки. Штучный. Настоящий! Чуете смысл этого слова?.. Мне кажется, я понял. Простое это и удивительное дело. Человек не захотел мириться с тем, что хоть немного, да хуже, с тем, что хоть чуть, да ненастоящее. Дело-то все в том, что механический тестомес, как ни мудруй, рвёт тесто, ранит хлеб и тесто получается не то, которое сделано человеческими руками... А сколько этого чуть-чуть, а то и вовсе ненастоящего вокруг нас. И мы уже, потихоньку и незаметно, разучиваемся, пожалуй, отличать настоящее от поддельного, привыкаем жить в ненатуральном мире. Не то читаем, не так воспитываем детей, не знаем вкуса того хлеба, который едали наши не столь давние предки, терпим негодную власть, пережевываем ненужные мысли... И выходит, в конце, не так живём, не той жизнью... В алтайской деревне Усть-Кучук едят теперь настоящий хлеб, с подлинным вкусом, и с давним, наверное, почтением к этому великому свидетельству человеческого разумения и искусства. Можно, конечно, и это назвать лишь особой формой ностальгии, чудачеством. Нет, конечно, в том особой беды, что многие сегодняшние жители городов и сёл не знают этого подлинного вкуса хлебного каравая. Вкусен бывает, конечно, и магазинный хлебный кирпичик. Но, сознаемся, всегда немного грустно от того, что уходят даже самые малые знаки подлинно массового народного мастерства, в чём бы оно не выражалось. В печной кирпичной кладке ли, в умении сложить песню или частушку, позабавить вечернюю праздную тишину перебором гармошки, в знании законов, по которым получается хорошая буханка домашнего хлеба. Было когда-то у хлеба и такое название. В своих рассуждениях Каширин шёл и дальше. Узнав вкус подлинного хлеба, мы, возможно, не захотим мириться и с теми подделками, которые окружают нас в теперешней жизни. Не захотим жить в мире ненастоящих, непроверенных ценностей. То, что начало этому движению ума и воли полагает он, крестьянский мечтатель, в хлебе - глубоко логично. Ведь говорили же наши предки - хлеб всему голова. А другой великий наш хлебовед и упорный его едок К. А. Тимирязев сказал так: отведав первого хлеба люди могли уже без всякого иносказания говорить, что они дети солнца, потому что он ничто иное, как консерв солнечных лучей... От этого недалеко до той вечной мысли, что самые нужные на земле люди те, кто возделывает её, кого можем назвать мы единственными кормильцами своими, кто солнце делает хлебом и всех нас настоящими (опять это емкое слово) детьми солнца... Когда же мы, наконец, почувствуем это?