Владимир Карпов
«Поскреби русского, найдешь Бога…»
В последнее время стал я заподозрил, что читатель во мне иссяк. Открываю книгу, о которой много говорят, пишут, премиями наделяют, начинаю читать – не могу. Не идет! Теория заговора в виски стучит: а не специально ли все это делают, чтобы людей – Россию! сбить с толку. Третий, пятый заход, чтобы все-таки «добить», понять, в чем соль, отчего волна и потрясения, а потом словно некий голос, нечистого, не иначе, вдруг оглушительно произносит: да провались ты!.. И уж, было, уверовал, что все, проехали, замылился взгляд. Вдруг попадается под руку старый журнал с публикацией Олега Павлова. И текст, где описанное время падает на перестроечное, а место действия – Москва, - уносит меня мое давнее сибирское детство с непременным уличным героем. Язык и еще нечто «наше», всегда стыдливое, мучающаяся, несмотря на разницу в возрасте и среду обитания, общее. И опять недоумеваю перед каким-нибудь признанным шедевром: вот, стал читать большой роман с таким названием гуманным: там что-то и вор, и убийца, и предатель сразу - ну, явные проблемы у человека с оттоком желчи (есть, знаете ли, желтая пресса, а есть – желчная). Ладно – автор, он ее, так сказать, излил, но зачем читателям и почитателям чужая желчь?! Или это как два больных, встретились, так их разговор - песня! Раз, другой чтение нейдет, вновь пригорюнишься: мы же так устроены, искать причины в себе! Но попадается книжка покойного Славы Дегтева, рассказ «Сладчайший»: сколько игры, талантливости человеческой и в героях, и в авторе. Поражаешься – в жизни он был похож на бандита или охранника, я его в камуфляжной форме и запомнил. Лоб низкий, плечищи дюжие. Вечно недовольный. Как это в нем уживалось? Внутренняя тонкость, даже изощренность и внешнее костоломство. Располагаю рассказ на литературной страничке в Интернете, думаю, ну, сейчас набегут, надоело ведь это все - из политики, из черно-белого. Практически ноль реакции. По опыту ведения прямого эфира на радио я помню: в студии Валентин Распутин, мы с ним о человеке, о литературе. Ни звонка. А я уж знаю, как тут быть: вопрос о либералах, патриотах, пятой колонне и так далее – тотчас массовое содрогание, обрыв голосов!
Книгу Марии Ряховской «Россия в отражениях» я брал с настороженностью: это вторая книга автора, а вторая – обычно слабее первой. Напомню, что первая – удостоена премии им. Горького. «Россия в отражениях» - книга документальных повестей. Выложить «документ» на страницы, когда с утра до вечера по ТВ – то «путешествия», то «информация», где «документ» представлен воочию?!
Название повести «Икона и лопата», как скоро выясняется, взято из сербской пословицы, по которой, то и другое из одного дерева. Речь о Сербии. Кадры бомбежки Боснии, Черногории (Югославии!) – до сих пор перед глазами, фильмы Кустурицы – ярчайшее явление кинематографии, тоже как на ладони. Кустурица и недавно прокатившаяся война с «двадцатью восемью странами НАТО, которые «в двести двадцать восемь раз больше Сербии и «в пятьсот восемнадцать богаче» органично вплетены в повествование - это часть жизни современных сербов. Именно часть, как видимый айсберг, где основное в подводном царстве. Память, надличная историческая преемственность. Раскрывается мир, который не вместишь в кадр репортажа или даже художественного шедевра: мир, отразившийся в душе московской девушки, журналистки, писателя. Мир, в котором действительно видится Россия. Черты ее, для нас, здесь, в России, неразличимые.
«Поскреби русского, найдешь Бога…», - говорит серб в искренней вере. Каково, а? Мы-то о себе привыкли думать, что ниже нас нет, и левиафан скрутил, и эти нам все твердят, покайтесь, покайтесь! Ну-ка, ну-ка, как еще мы в Сербии отражаемся?!
Автор, молодая женщина, не скрывает почти панического состояния, оказавшись в центре Европы среди очевидной бедности, где допотопный автомобиль советского производства может быть предметом гордости. Но – люди! С их общинностью, жизнью миром: «У нас традиция такая – моба. Друг другу помогаем. Если человеку надо собрать урожай, сделать ремонт, что-то построить – приходят люди и делают. Мы – сербство. Такого понятия нет ни у одного из народов. Разве только у евреев – еврейство», - рассказывает серб Драган. Нет, брат, есть: для Марии Ряховской, выросшей в Москве и рожденной ближе к концу 20 столетия, это в диво. А я, сибиряк, появившийся на белый свет пораньше, хорошо помню «помочи»: также собирались люди, родня, соседи, помогали. Так нам с мамой дом поставили: по 30-50 человек сходились в выходные, строили миром, дружно. Расплата – да и не расплата даже, а так, продолжение мирского куража - застолье, бражка вечером. Водка, самогон – как ныне Сибирь в кино показывают, где это зелье льется рекой, -было дорогим удовольствием. Логушек с забитой пробкой, отбродило – легкое пиво, для пляски, песен. Без песен и плясок застолья не водили! Для меня сербский мир – узнаваем. Для московской девушки знакомство с ним - все более ощутимое и осознаваемое возвращение на свою духовную прародину, коей некогда была Русь и черты которой несет в себе современная Сербия. Выявляется это в обыденной жизни: «Курица поразила меня не только тем, что была приготовлена для меня чужими людьми, которых я даже не знала. Она ошеломила меня вкусом, о котором я раньше могла читать только у Гоголя. Вкус забытых человеческих отношений, вкус забытой еды…». Русского, действительно, надо «поскрести», а серба, выходит, и скрести не надо.
Повествование нотой постоянного очарования меня относит к «Путешествиям» Андрея Битова: в 60-70-е годы минувшего столетия писатель взял и описал свои поездки по южным республикам СССР. Им, также сугубо городским жителем, тамошний колорит бытия представал в ярких, как в картинах дальтоника Врубеля, цветах. Иногда совпадения впечатлений почти буквальное: Битов в Узбекистане пьет зеленый чай в полном наслаждении, набирает его пачками, привозит в Москву, заваривает – и ничего особенного. У Ряховской – такая же история с вином. Узнаваема ситуация! Способность к очарованию другими людьми, иным бытом, нравами роднит ее с Битовым. Но совеем иные времена на дворе. Тогда – жизненный лад казался незыблем. Сейчас – лад в «путешествиях» Марии Ряховской сохраняется вопреки. Вопреки обнищанию, распаду, вражде, вопреки мировому катку, который в разной степени приложения проходится и по Сербии, и по Крыму, и по казахской степи. Близкое опасное присутствие далекой страны, бомбившей сербские города и селенья, в повествовании Марии Ряховской чувствуется каждым сербом каждое мгновение. «Мы – разорванный народ. Как инвалид, у которого отняли руки, потом ноги…», - говорит Шекиа, босниец-мусульманин. Автор же утверждает: «сербы – народ монолит… никакие Евросоюзы и Америки, которых они так боятся, им не страшны».
Если в Сербии я не бывал, то читать повесть о Крыме – «Странники и старожилы раеподобного острова» - сложнее. Многое мерю своими впечатлениями: Крым для меня такое же место жительство, как и Москва. Но Крым, вроде небольшой по территории, очень разный: Восточный, где при советах были портовые города и военная промышленность, - одно. Южный и Западный – «Всесоюзная здравница» - другое. Бахчисарайский район – с его наскальными, будто чижиные гнезда, кельями православных монахов, Собора, соседствующих с Ханским дворцом, - третье. А про Севастополь любой крымчанин скажет, что там люди «совсем другие»: сказались триста лет Русскому морскому флоту.
У Марии Ряховской Крым – «странников». В нем даже и «местные» - сплошь приезжие. Мир, описанные ее, для меня был в значительной степени открытием: месяцами живя и общаясь в основном с крымчанами-феодосийцами я не замечал остроты проблем, прежде всего, национальных. В Орджоникидзе, Феодосии, Керчи, где при советской власти люди в основном работали на государственных предприятиях, они «исторически» не столь ощутимы. Другое дело там, где копеечка шла от приема отдыхающих. Ряховкая в Феодосию, как и в Севастополь, «заглядывает», но предмет основного общения – Крым южный, традиционные места отдыха. Ах, какой Вавилон! Солнечный и проблемный. Русские – украинцы, украинцы – татары, татары – русские. Сумасшедшие умные бандиты, сумасшедшие умные старухи, умные балбесы странники, умная героиня без царя в голове, затерявшийся во все этом гражданин США. И совсем уж сдвинутый украинский «сверхобразованный» националист, у которого вся история человечества началась с укров, даже если речь идет о японском языке – от «мовы» древних укров. Красочно, красиво, и все под хорошее вино! Повесть, написанную в 2011 году, я считал бы преувеличением, если бы не события 2014 года, не конфликт запада и востока в Украине. Автора можно назвать прорицателем: обозначенные вполне забавные «конфликты» полусумасшедших и свихнутых обрели реальное страшное кровавое воплощение.
Единственное, чего мне не достало в повествовании: это образа Крыма-труженика. Но для этого нужно приехать в апреле: увидишь, как белят, красят, разворачивают веселые транспаранты, тогда летом удивишься: прибывшего на отдых населения – «странников» - в десятки раз больше, чем местных, гуляют, празднуют, а к рассвету уже все убрано, чисто, рынок и прилавки полны – местными продуктами, «без ГМО»! Крыма, умеющего объединяться: я был свидетелем в 2006 всем народом феодосийцы разных национальностей блокировали войска НАТО, пытавшимся дислоцироваться на берегу.
Вернемся к тексту, напомню, писанном еще при целостной Украине: «Окинув взглядом пеструю толпу, где толкались и дурачились несколько десятков человек, и не увидев в ней ни одного персонажа в славянской одежде, я поняла: передо мной – украинское коллективное бессознательное в чистом вид. Вся эта масса хочет быть Европой, а какой – ей неважно. Украина недолюбливает Россию и презирает себя. Оборотная сторона этого презрения – чудовищные вымыслы об украх – прародителях человечества», - комментарий будто из сегодняшнего дня.
И третья повесть-путешествие: «Алга» - по-казахски (по-киргизски) «вперед». Во Фрунзе (Бишкеке), где осталась моя юность, в центре был города стадион «Алга», так называлась и местная футбольная команда. Опять родная стихия: города, поселки – сады, а за околицей - голая степь. Но вот брошенные в степи военные базы и ракетные комплексы видеть не доводилось. Какой-то леший туда Машу Ряховскую занес?! И едет она на машине с военными: русские, казахи. Обязательно – таково свойство художественного зрения – есть и с сумасшедшинкой. Зримый образ распада державы, раздрая всего бывшего социалистического лагеря. А люди живут – выживают, как принято стало говорить. Вспоминаются еще недавно уверенно звучавшие голоса о конверсии: «военные заводы на производство кастрюль»! Читая повесть, мы уже знаем, как жизнь вынуждает нас разворачиваться, восстанавливать так торопливо разрушенное и брошенное. Такие мужики, как подполковник Назаров из повести «Алга», сберегали державу и тогда, когда государственные мужи ее предали.
Завершение «Алги» есть смысл процитировать: «И даже если памятник все-таки сломают или увезут отсюда, если будут разбросаны на кирпичи построенные нами города, вырублены посаженные нами парки, - в этой полупустыне все равно останутся колеи от наших танков и «Тунгусок». Травы здесь почти нет, так что следы от скатов продержатся еще несколько столетий».
Книга «Россия в отражениях» прежде всего привлекает личностным взглядом автора, свободными, не боящимся быть как бы по-женски, а то и по-детски легкомысленным, всегда с самоиронией. С располагающим обостренным чувством собственной везде неуместности и вечной русской участливости.
Пока писал отзыв пришло сообщение, что книга Марии Ряховской «Россия в отражениях удостоена премии Дельвига. Как уже замечал, книги лауреатов «престижных» премий можно даже не открывать. Исключение в этом смысле премия «Ясная Поляна», где имена лауреатов говорят сами за себя – Лихоносов, Белов, Распутин, Зульфикаров, Краснов… Хотя кто бы дал им награды в мире раскручивания современных литературных «брендов»? Да никто, не «коммерческие проекты». Спасибо руководителям учредителя премии корейской фирмы «Самсунг» за поддержку пока еще все брошенных, как ракетные комплексы в степи, определенных в 90-е под своеобразную программу конверсии писателей. Смотрим здесь список награжденных молодой премией «Дельвиг»: Галактионова, Воронцов, Тарковский…Это писатели! Йокнапатофа последнего в «Замороженном времени» по моему характеру выглядит монотонной, порой прискучивает, но такова бытовая переданная автором жизнь: запрягают, заводят, едут, выслеживают, разделывают, снова катятся, взялся пилить, выпил с устатку, руку по плечо отхватило. Дело обыденное. «Счастливые люди». Только у автора эта рука, мускулистая, красивая, свисающая с кровати занозой засела в сознании, как образ русской беспечности. И я, читатель, запомнил. Учредила «Дельвига» «Литературная газета, куда я многие годы ни ногой, ни словом, но признаю: премия дается за дело!
Ряховская моложе других: ее поколение писателей, после длительного периода литературного сиротства, становится востребованным. Это обнадеживает: при сильных правителях и сильных государствах литература, как закон, была на высоте. Роман Сенчин, жесткий бытописатель, Сергей Шаргунов, романтичный политик. Да и упомянутый Олег Павлов также из этого поколения, но так давно начал публиковаться, зрел, столь по-хорошему традиционен, что воспринимается художником очень взрослым. К Захару Прилепину у меня отношение настороженное, поскольку начал читать его с очерка, где молодой автор с гордостью разжигает печку подшивками журнала «Огонек» и «Наш современник». Такой модный ныне Геростратов комплекс, по которому, как в анекдоте: все в дерьме, а я в белом. Более поздняя публицистика была убедительна: четкая, организованная, с поставленным, как говорят в боксе, акцентированным ударом. Но в прозе – мешает то, что хорошо в публицистике: все выверено, коридор сюда, проход здесь, подвал сюда, там соединение. Помните, у Рубцова: «И повсюду достану шестом». Так, если не брать Фолкнера, в американской литературе. Русский так не может, он весь, по мироощущению, не совершенен, а не Творение непознаваемо: ткнул шестом – дно, и здесь дно, а еще раз – и бедна… Зачем все?! Захар знает.
В то же время нужно признать, что Прилепину и Шаргунову удается быть теми, чем были наши писатели всегда: властителями дум. В последние годы посредством эфира «властвовал» блеющий люд с головами (не хочется никого обижать, но иначе не скажешь) похожими на курдючные места. Появились мужики, молодые, «свои». Сергею только пытаться нравиться кому ни попади не надо, что я недавно заметил. Теряешь, брат, социальное «подпольное» чувство: помнишь, как в семнадцать, ты рвал правящую гидру у меня в плохо слышимом эфире тогда, когда на слово «русский» был запрет?! (Хотя, по душе, мне противоборства претят. Но надо было). Шаргунов, если выдержит медные трубы, природный боец. Ему бы в председатели Союза писателей: тридцать пять лет, самое время возглавить общественную организацию, влияние которой в былые годы было значительнее, чем любого из министерств. В первой половине минувшего столетия появился термин: «потерянное поколение». Поколение писателей, которое сейчас входит в зрелую творческую пору, смело можно назвать – востребованное поколение!
Мария Ряховская начала публиковаться крайне рано. Это бывает опасным: свершилось, чего еще добиваться? Так, пожалуй, многие годы с ней было. То ли замуж удачно вышла, то ли время подошло, голос окреп и появилась внутренняя свобода, которая у женщины, впрочем, без замужества не возникает, но абсолютно своим путем, со своей песней, манерой и слогом Ряховская заняла одно из лидирующих мест в востребованном литературном поколении.
