Анри Труайя. Заметки об А.С.Пушкине
Анри Труайя (Лев Асланович Тарасов, 1911, Москва — 2007, Париж) — французский писатель. Член Французской академии, лауреат многочисленных литературных премий, автор более сотни томов исторических и художественных произведений, исследователь исторического наследия России. Его «Русские биографии» многократно переводились на многие языки; по его трудам во всём мире изучают историю и культуру России.
Трагическая смерть Пушкина стала его легендой. Он не познал физическую и моральную дряхлость, седые волосы, выпирающий живот, недостатки зрения и памяти, почести, наконец. Он ушёл из жизни в полном здравии, в расцвете сил, словно вырванный порывом ветра. Предвидел ли он, что его карьера завершится так быстро? Можно предположить, что предвидел, когда рассматриваешь удивительное разнообразие его работ. Он похож на человека, подгоняемого временем, который торопится выполнить порученную ему миссию. Он открывает во все стороны пути, которые другие расширят, улучшат, когда его уже не будет. Он - первопроходец, устанавливает вехи, указывает главные направления. Ведь он не только первый лирический поэт своего века. Русский театр так беден! Пушкин дарит ему «Бориса Годунова» и «четыре маленькие трагедии», на развитие которых у него нет ни времени, ни желания. Он обращается к русской истории со своим «Восстанием Пугачева». Создает исторический русский роман «Капитанская дочь», русский фантастический роман «Пиковая дама», русскую народную поэзию со своими сказками в стихах «Царь Салтан» и «Золотой петушок». Он присутствует одновременно повсюду. И нигде не задерживается. Будто кто-то ждёт его за дверью. «Мы все вышли из гоголевской «Шинели», говорил Достоевский. Но сама «Шинель» Гоголя не вышла ли из «Станционного смотрителя» Пушкина, не Пушкин ли поделился со своим молодым собратом сюжетами «Мертвых душ» и «Ревизора»? Не нашёл ли свою дорогу Лермонтов, начав подражать Пушкину с благоговейной прилежностью. Не остался ли верен всю жизнь Тургенев культу Пушкина, и не Татьяна ли Пушкина вдохновила его на создание образа русской женщины? «Галлюцинирующий реализм» Достоевского не взял ли свою силу у «Пиковой дамы» Пушкина? А «Война и мир» Толстого не является ли гениальной оркестровкой тем, содержащихся в «Капитанской дочери»?
Если французские писатели ничем не обязаны Расину или Ж-Ж Руссо, или Стендалю, то каждый русский писатель несомненно чем-либо обязан Пушкину.
Если можно изучать французскую, английскую, немецкую литературу, без постоянной ссылки на одного и того же писателя, чтобы объяснить всех его последователей, нельзя говорить о великих представителях русской, не вспоминая того, кто в той или иной мере способствовал их успеху. Конечно, литература существовала на Руси и до Пушкина, но русская литература родилась вместе с ним. В то время как во Франции утверждались Монтескье, Вольтер, Руссо, Бомарше, русские писатели времён царствования Елизаветы, а потом Екатерины 2-й, довольствовались имитацией этих великих мастеров. Они выражались на русском, а думали по-французски. Всякая новая идея казалась им неподобающей, варварской. На фоне этой тусклой продукции чуть ярче выделялись романы и исторические рассказы Карамзина, официозные поэмы Державина, театральные пьесы Фонвизина. Не так много, в общем, с точки зрения потомков. Но, упражняясь в копировании западных мэтров, эти ученики в напудренных париках участвовали, сами того не сознавая, в коллективном творчестве, плодами которого воспользовался Пушкин: они готовили современный русский язык. Благодаря их усилиям, тяжёлый и грубый язык, употребляемый в эпоху Петра Великого, утончался, преломлялся, адаптировался к требованиям национального гения, ещё не осознавшего своё предназначение. Лингвистические элементы, произошедшие из старинных народных источников, церковно- славянского языка и из провинциальных диалектов, превращались в колоритный и гармоничный сплав.
В то время как войска Наполеона оккупировали Россию в 1812 году, престиж французской культуры был ещё настолько сильным в стране, что французские комедии продолжали ставиться на французском языке на ведущих сценах Санкт-Петербурга, а москвичи высшего сословия, изгнанные из своих особняков, проклинали по-французски врага отечества и писали на стенах города : Je vous salue, o lieux charmants, quittes avec tant de tristesse!(Благословенные места, с какой печалью я вас покидаю!)
Стратеги остерегались, как бы Наполеон не покинул охваченную пожаром Москву и не поспешил в Санкт-Петербург. Но французская армия, изголодавшаяся, продрогшая от холода, напуганная партизанскими засадами, вынуждена была вскоре ретироваться. Отголоски сражений достигали дверей Царскосельского лицея. Большинство лицеистов забросили учёбу и переживали, что из-за юного возраста не могут вступить в героические полки Александра 1-го, царя, назначенного Богом для изгнания «антихриста» из Святой Руси. Одним из подростков, который особенно страстно следил за военными событиями, был неугомонный мальчуган по прозвищу Француз, потому что он бегло говорил на языке Вольтера. Его настоящее имя было Александр Сергеевич Пушкин.
Любовные увлечения, страсть к карточной игре, дуэли, смех и слёзы, Пушкин открыт самым благородным идеям и самым наивным суевериям, самым безудержным восторгам и самой глубокой меланхолии, жажде труда или наслаждениям. Его существование беспорядочно и полно чудовищных рисков. А его произведения - это размеренность, равновесие и чистота. Если бы он писал так, как жил, он был бы великим романтическим поэтом, бесподобным в своём вдохновении. Если бы он жил, как писал, то был бы человеком спокойным, чувствительным и счастливым. Он не был ни тем, ни другим. Он был Пушкиным. Вот что он записал в 1824 году:
«Критика путает вдохновение с энтузиазмом. Вдохновение – это способность души живо схватить впечатления и наилучшим образом понять идеи… Вдохновение необходимо как в геометрии, так и в поэзии. Энтузиазм, напротив, не предполагает работы разума, распределяя части в интересах целого. Энтузиазм мимолётен, прерывист и поэтому не способен создать произведение действительно великое и совершенное».
В этих строках Пушкин раскрывает нам секрет своего труда. Чудесный энтузиазм склоняет его над листом бумаги. Картины множатся под пером. Он торопится, боится пропустить хоть одну каплю обрушившегося на него золотого дождя, стараясь запечатлеть всё. Иногда он слышит музыку стиха, но ещё нет слов, которые сложатся в этом ритме. Тогда вместо слов он оставляет пустые места. Или он записывает рифмы, а стихов ещё нет, воздушные рифмы, которые порхают вокруг мысли, о которой мы ничего не узнаем.
Но вот на смену энтузиазму приходит час вдохновения. Вдохновение разумно, строго. Оно изучает богатства, пришедшие ночью. Перебирает их, развивает, что-то отбрасывает, что-то принимает, приводит в порядок. Костяк стиха выходит на поверхность, оставляя всё лишнее. Прекрасное произведение, спокойное и весёлое рождается из хаоса импровизации. Да, этот ветреник и сорви голова выдаёт миру прекрасные произведения, спокойные и весёлые. На пороге русской литературы, пророческой и многострадальной, явился этот человек в ореоле радости.
Два письма Пушкина на французском, адресованные его другу Чаадаеву. В одном, датированном 1831 годом, он пишет:
«Я буду общаться с вами на языке Европы, он мне привычней нашего».
В другом, написанном в 1836 году:
«Клянусь честью, ни за что в мире не хотел бы поменять свою родину или историю наших предков, какую нам даровал Господь».
Таким образом, Пушкин признаётся, что способ выражения у него европейский, а душа национальная. То есть, «национализм» для него совпадал с «реализмом»!
… Чем больше он будет осознавать свой талант, тем сильнее будет сожалеть, что поздно признал скромную поэзию истины. Сколько потеряно времени на слушание чужих уроков! Он сетует на Европу, особенно на Францию, за влияние на него произведений, которые теперь он не одобряет…
Не уточняя, в чем именно он упрекает французских романтических поэтов, он отрекается от всего наследия классицизма, от тех уроков, которые брал у немецкой или английской литературы по раздутому красноречию и фальшивой таинственности. Он обвиняет их в неумении соединить формальное совершенство классиков с субъективным культом истины. Эта довольно смелая комбинации, он забывает, что и сам её добился не скоро. Его поэмы зрелого периода предлагают чистейший образец такого слияния. Быть может, он - единственный в мире писатель, которому удалось объединить в своём творчестве две такие противоположные тенденции: простота фразы и оригинальность чувства, экономия эффектов и чрезвычайная точность в описании человека и его природы, очевидная уравновешенность текста и напряжённое буйство страстей, которые его вдохновляют. Этот виртуоз считал своим долгом всегда превосходить свои возможности. Его вкус к русской реальности каждый день уводил его всё дальше от европейских влияний. И в то же время большая часть его переписки составлена на французском языке. Черновики его критических статей наполнены французскими цитатами. И сам язык его поэм кишит изумительными галлицизмами.
Если рассматривать жизнь Пушкина, можно обнаружить любовный роман между ним и Европой. Он ностальгировал по Западу, желал отправиться во Францию, Италию, Англию, Испанию, упоминал эти страны в некоторых своих произведениях, но деспотизм Николая 1его заставил его оставаться на русской земле. Он находился под сильным влиянием французской и английской литературы, но 20 лет сражался за освобождение от этого двойного влияния. Он страдал в России и хотел быть Русским. Его первые стихи были написаны на французском, и именно француз его застрелил.
«Переводить этот бриллиантовый язык – немыслимая затея», - писал виконт Мельхиор де Вогюе. Я сомневался в его словах, пока не взялся за биографию Пушкина. Как только я взялся за дело, реальность превзошла все мои опасения. Решив как можно чаще цитировать в своей книге отрывки поэм, мне пришлось довольствоваться их переводом белым стихом. Но русский язык имеет тоническое ударение. Его мелодика основана на выделении сильных слогов. Французские слова, расположенные в идентичном размере с оригиналом, производят более сглаженный резонанс. Музыка заглушается, очарование улетучивается. Ещё одна трудность: русский словарь богаче французского, более богат, но менее точен. Добавляя суффиксы и префиксы к одному и тому же корню, получают комбинации с различными нюансами. Достаточно изменить окончание слова, чтобы придать ему оттенок тяжести, лёгкости, вульгарности, достоинства, мощи, радости, лукавства. Эта возможность тем более ценна, что русские термины фонетически очень близки к предмету, который обозначают. Они напоминают реальность наподобие некоторых ономатопей (звукоподражательное слово). Они носители изображений. При изучении иностранного языка попадаются слова, вызывающие интерес странным звучанием. Русский язык сохраняет эту возможность для тех, кто говорит на нём с детства. Для меня он такой новый, словно только начал его изучать. Если я говорю «облако» на русском, облако входит в мой мозг. Я вижу это облако. Оно во мне. И мне не надо шевелить мозгами, чтобы его представить. Французские слова, напротив, менее молодые, менее выпуклые, мало-помалу вышли из чувственного мира. Писатель, который их использует, придаёт им силы, ставя на определённое место во фразе, или добавляет определение, которым его вдруг освещает. Таким образом, стиль во французском языке возможно боле важен, чем в русском. Я считаю, что прекрасный французский текст теряет при плохом переводе на русский меньше, чем прекрасный русский текст, плохо переведённый на французский. А если этот превосходный текст - один из стихов Пушкина, проблема становится неразрешимой, так как вопреки всем усилиям, переводчик лишает его не только музыкального качества, но ещё и эмоциональной теплоты, которая настраивает произведение на ритмы нашего сердца. Использование такого обильного, сладострастного языка наложило отпечаток на мысль русских писателей? Русский поэт чудесно обслуживается его словарём. Он двумя руками загребает его несметные сокровища. Он мэтр-волшебник. Русский философ, напротив, испытывает трудности излагать свои умозаключения в краткой (лаконичной) форме. Вокруг его фразы всегда виднеется бахрома нерешительности, тайны. Самые абстрактные идеи из-за языка, который их выражает, несут отпечатки чувственности автора. Его диалектика – это прежде всего страдания. И это настолько верно, что большинство русских писателей неустанно ворошат основные темы существования: Бог, душа, смерть, добро, зло… Словарь, который они используют, не побуждает их понять, объяснить, но проникать, вламываться в сакральную глубину. Откуда впечатление поглощающей, беспокойной монотонности. Французские писатели менее мучимы метафизикой. Когда они её касаются, это только из желания выдвинуть новую теорию на старый сюжет. Технически совершенное качество их языка побуждает их анализировать, разделять, делать вывод, тогда как русский рассматривает проблему в целом. Если русский теряется в лабиринтах размышления, он заменяет логику чувством, рассудок – сердечным порывом. Француз же никогда не отказывается полностью от логики, от рассудка…
В 1824 году Пушкин говорил уже, что Россия не обладала «метафизическим языком». Ни один русский прозаический шедевр, появившийся позднее, не опроверг этого утверждения. Русская литература не может похвалиться своими Декартом, Монтенем, Паскалем или Монтескье. Самые великие её мыслители были романтиками, которые выражали свои идеи посредством страдания персонажей. Их противоречивые теории согреты теплом самой жизни. Они не предлагают нам неоспоримое объяснение мира, но будят в нас чудесное понимание, что мы – частичка этого мира.
НАТАЛИ ПУШКИНА
Когда я писал биографию Пушкина, я попытался изобразить то общество, в котором он родился и которое привело его к гибели. Мне казалось невозможным объяснить психологию моего героя без окружения многообразной многоликой толпы. Я проделал увлекательную работа по оживлению с помощью документов сотни силуэтов второстепенных персонажей. Пересекающиеся судьбы. Оживающий цвет на лице, платье. Кулинарные пристрастия того времени. Игры общества. Семейные счета. Закулисные сплетни. Литературный водоворот. Интимные дневники. Ах, как меня притягивают эти пожухшие листы бумаги, эти лица, ставшие призрачными. Помню моё волнение, когда барон де Геккерен Дантес, прямой потомок французского кавалергарда, убившего Пушкина на дуэли, согласился показать мне несколько писем своего предка, остававшихся секретными до сего дня. Подобная привилегия тем более значительна, когда знаешь, какие страсти вызывает в Советской России открытие малейшего свидетельства, касающегося карьеры Пушкина, и сколько специалистов-пушкинистов сразу кидается на эту тему. Итак, пожелтевшие послания, которые я держал в руках, относились к самому таинственному периоду жизни поэта: любовь Жоржа Дантеса к прекрасной Натали, салонные заговоры, ревность, подготовка дуэли. До этого дня биографы Пушкина строго осуждали молодую женщину, бесчувственную к страданиям мужа, и удалого кавалергарда, который забавлялся, нарушая супружеский покой, и надеялся прибавить новое имя в список любовниц. Рассуждали о светской интриге, о преступном легкомыслии. И вот несколько строк, пришедших из замогильного мира, на моих глазах рассыпали в прах эту теорию. Жорж Дантес признавался, чёрным по белому, своему приёмному отцу, что он «был без ума от Натали» и что она, со своей стороны, тоже страдала, что они могут общаться «только между двумя ритурнелями конраданса». В другом послании, также никогда ещё не опубликованном, кавалергард рассказал, как он умолял Натали стать его любовницей и с каким благородным и печальным видом она ему ответила: «Я вас люблю, как никогда ещё не любила, но вы можете попросить у меня только моё сердце, всё остальное не мне принадлежит, и я смогу быть счастлива, только если буду соблюдать все свои обязательства».
Эти слова навеяли мне знакомое воспоминание. В последней главе «Евгения Онегина», когда Онегин, встретив Татьяну, вышедшую замуж за старого генерала, умоляет её поддаться его желанию, слышит в ответ такие слова:
Я знаю: в вашем сердце есть И гордость, и прямая честь. Я вас люблю (к чему лукавить?), Но я другому отдана; Я буду век ему верна.
Все вокруг Натали восхищались поэмой Пушкина и отмечали в Татьяне идеал русской женщины. Без сомнения, Натали не оставило равнодушной такое количество похвал в адрес героини. И когда она оказалась точно в такой же ситуации, в которой находилась Татьяна, она решила ей подражать. Или неосознанно она последовала совету, который Пушкин дал ей в своём произведении. Как бы там ни было, Поведение Натали было безупречным, и вызвало у Дантеса новый прилив любви и уважения. Я теперь имел на это доказательство. Другие письма также открывались передо мной на инкрустированном столике. Мой гость говорил обо всех этих умерших с такой теплотой, словно они были нашими близкими друзьями. А их приключения свершились накануне. Двор и город ещё не остыли от возбуждения. Только что похоронили Пушкина. А мы находились не в парижской квартире, а в Санкт-Петербурге, в самом центре скандала. На стенах сероватые эстампы представляли главных актёров драмы. Они пристально смотрели на меня. Никогда ещё за время своей работы я не испытывал такого сильного волнения, такого беспокойства, такой общности с миром фантомов.
Авторский перевод с французского Л.Поповой.
(Особо ценю А.Труайя за то, он так искренне и горячо любил Россию).
