Добрый день, дорогие радиослушатели! Мы начинаем нашу программу. И для начала должен сказать, что последние две минуты у меня в голове вертелась замечательная фраза: «Господа, я в ужасе от своего по ведения». Это необыкновенно хвастливая заставка, которую не может быть, чтобы произносил я сам, честно вам скажу, меня несколько раздражает. Когда-то в детстве я прочитал в какой-то книге, что гению подобает скромность. Но биография Сальвадора Дали меня сильно поколебала в этом убеждении, и все-таки что-то в этом есть.
Что касается вопросов, ваших вопросов, однако, на которых у меня нет стопроцентных ответов, но я пытаюсь — мы сейчас ими и займемся. Вопрос первый — это то, что пришло на сайт ник Гилмутдинов: «Как-то давно вы критически отзывались, — я пропускаю все приветствия, обращения, за что заранее всех благодарю, чтобы мы не тратили время на то, какой я умный, великий и как мое имя отчество, — о теории этногенеза Гумилева. После этого вы написали книгу „Все о жизни“, где в главе „Камо грядеши“ фактически вольно или невольно подтвердили истинность этой теории, старательно избегая упоминания автора. Как вы сейчас относитесь к Гумилеву, тем более, что последние события – подъем Китая, арабская весна – показывают его правоту?»
Мне всегда представлялось, что Лев Николаевич Гумилев был единственным русским историком, у которого была своя концепция истории и своя теория истории, а это, вы знаете, стоит много и стоит дорогого. У Льва Гумилева в эту теорию встраивалось зарождение цивилизации, ее развитие, пик, упадок – ну, все, кто читал его книги, начиная с «Этногенеза и биосферы земли», это все прекрасно знают. И к Гумилеву я всегда относился с огромной симпатией и с огромнейшим уважением. И когда был период, что так называемые профессиональные историки стали его грызть, что это все подтасовки, что это все несерьезно, что это все неакадемично; они ему не прощали язык, они ему не прощали некие вольности, они ему не прощали то, что у него была теория, которая… ну не может он доказать, что там были какие-то космические пучки энергии, которая падали вот таким поясом по поверхности Земли, но, тем не менее…. Не говоря о том, что слово «пассионарность» вошло в наш словарь. Лучшего никто предложить не мог.
С чем я был не согласен и не согласен сейчас – лично я, это лично мое мнение, которое никак не изменяет и не умаляет того, что сделал Гумилев. Мне представляется эта теория космических посылов энергии для начала всего цикла этногенеза цивилизации, она мне представляется избыточной и неверной. Посмотрите, как начинается кристаллизоваться сахар или как замерзает вода. То есть вдруг еще одна калория – и процесс идет. Ежели закономерность историческая, человеческая, цивилизационная на этом уровне заключается в том, что неизбежно возникает цивилизация и проходит свой тысячелетний или полуторатысячелетний, чаще всего, цикл развития, то, в конце концов, — она должна возникнуть, когда или год будет урожайный или неурожайный, или будет очень властный, волевой, целеустремленный правитель или еще что-нибудь. Я думаю, это не нуждается в посыле пучка космической энергии.
Что касается того, что одновременно возникало несколько цивилизаций, и он показывал участки, где они возникли, я не могу с этим дискутировать, ибо, разумеется, Лев Гумилев знали историю лучше, чем я. Всё. Вот все мое отношение к Гумилеву. По-моему, начинается все иначе. Это не более, чем моя теория и моя точка зрения.
Что касается «арабская весна показывает», да видите ли, арабский мир – это, в сущности, единый мир. Его разделение на разные страны – государство, простите, оно же – достаточно условно. Это разделение произвели европейцы, сначала, когда делили колонии, потом они превращались часто в подмандатные территории. Потом, в основном после Второй мировой войны это сделались независимые государства, потому что колонии стали убыточны, экономически невыгодны. Никакой колониальной борьбы за освобождение Оно все выглядело не так.
Так вот, эти люди ходят друг к другу в гости, племена пересекают границы. Понимаете, волна идет, не встречая никакого сопротивления. Нет никаких пограничных кордонов в нашем представлении: 6 метров контрольно-следовая полоса, колючая проволока на столбах, пограничники с собаками – ничего этого нет. Вот волна и прокатилась. Так что нельзя сказать, что это в разных государствах, в разных местах. Это одна, понимаете ли, зона.
Кстати, тут кто-то сказал, что «зачем задавать вопросы – все равно вы на них не отвечаете». Вы знаете, я на них отвечаю. Вот перед началом было вопросов – точно не помню – порядка 50-ти. У меня отмечено 23, на которые я бы хотел ответить, но не уверен, что успею.
«Когда-то очень давно вы сказали в одной из передач, что история знает два варианта перехода от тоталитарного общества к демократическому. Чилийский: закручивание всех гаек и медленное отпускание в комплексе с реформами. А второй вариант называется: „Спасайся, кто может“. Как, по вашим ощущениям, какой путь светит России?» Я боюсь, что, скорее, второй. Видимо, наступит период, когда приотпустят гайки, потому что экономически система не сможет содержать себя. Опять разрешат мелкий бизнес, чтобы люди свободно что-то производили и кормились, опять все покроется ларьками. При этом неизбежно увеличатся экономические и политические свободы, и пар снесет крышку с котла. Что тогда начнется? Не знаю, но такие периоды всегда вызывают опасение.
Удивительный вопрос: «Вы тоже на стороне игиловских боевиков, как и вся либеральная общественность?» Позвольте ответить цитатой из моего любимого, простите, что американского, писатель Уильяма Сиднея Портера, он же О. Генри, из рассказа «Гадкий обманщик»: «Простите, — вежливо осведомился малыш Льяно, — вы не кушали сегодня на завтрак белены?» — это цитата.
«Вчера купил „Конец подкрался незаметно“ — это название книжки, ну, всякие комплементы, четкое изложение украинских событий — 30 страниц, – готовая глава для учебника новейшей истории. Вопрос: Когда станет возможно издание такого учебника?» Вы знаете, в сущности, такой учебник я могу написать сейчас, но в соавторстве, конечно, автора с коллективом, потому что написать весь цикл истории я не могу, я ее для этого слишком плохо знаю. Я знаю какие-то периоды. Более того, его можно издать, и какое-то количество этих учебников купят. Но вот, чтобы он был одобрен Министерством просвещения и Министерством культуры, чтобы он был рекомендован для изучения в школах – вот это уже вопрос более трудный, это решается в каких-то сферах, про которые я, в общем, даже ничего не знаю.
Это я перелистываю вопросы, которые распечатаны для скорости. А-а, вот… Перед этим нужно просто отглотнуть… простите, я имел в виду воды. «Ваше мнение об экс-писателе Полякове, ныне главреде какой-то „Литературной газеты. Как вы объясните частую возрастную трансформацию либерала в оголтелого консерватора и приспособленца, например, того же Зиновьева, кумира диссидентов начала 70-х? Илья. Зеленоград“.
Вы знаете, мне всегда было непонятно выражение „экс-писатель“ или „бывший писатель“, пока в начале 90-х в Эстонии я не прочитал одно из первых интервью или выступления – я не помню – Леннарта Мери, писателя, эколога, члена Союза писателей Эстонии, каковой был республиканским филиалом Союза писателей СССР. И вот Леннарт Мери стал первым президентом Эстонской республики. И как-то он обронил такую фразу: „Я, как бывший писатель…“ — вот я на этом месте споткнулся и стал долго думать, потому что в моем представлении невозможно быть бывшим писателем. Можно быть бывшим много кем – невозможно быть бывшим мыслителем, невозможно быть бывшим поэтом. Это все-таки определенное состояние души. Кроме ремесла, кроме профессиональных занятий, кроме заработка, это определенный склад натуры, от которого человек уже никогда не откажется.
Поэтому, конечно, Поляков остался писателем, а слово „экс“, очевидно, означает отрицательное мнение о нем сейчас Ильи из Зеленограда – главреде какой-то „Литературной газеты“. Ну, она не какая-то, она та самая, в кавычках с большой буквы, та самая „Литературная газета“.
Что касается качества, да, конечно, к качеству можно предъявить много претензий. Много к кому можно много что предъявить. Но, к сожалению, тираж ее крайне мал. Когда тираж крайне мал — иногда это бывает заслуженно. „Как вы объясните частую возрастную деформацию?..“ Понимаете, ведь Юрий Поляков, когда он написал „ЧП районного масштаба“ — это было прекрасно! Я помню, как это было в „Юности“ напечатано, я помню, как это все читали. Я помню этот замечательный фильм с некоторыми просто чудесными кадрами, как сказали бы сейчас — тогда это слово еще не шло — в самом конце. Фильм был, конечно, прикольный. Это было прекрасно.
Ну, а потом происходят разные вещи с людьми. Видите ли, человечество устроено так, что практически все люди в юности, в подростковом, юношеском возрасте – ниспровергатели. В ранней молодости – категорические новаторы. А в старости они все консерваторы. Вот так осуществляется равновесие социума. Часть новаторская – чтобы было движение вперед, и часть консерваторская – чтобы все это не развалилась на части.
Но с моральными категориями здесь тяжелее, потому что консерваторы бывают часто…. ну как это: „сужденья черпают из забытых газет времен Очаковских и покоренья Крыма…“. Грибоедов Александр Сергеевич, лучшая пьеса в русской классической, да и просто классической, скажем так, литературе. Пушкин, который писал в юности: „Пока свободою горим… Товарищ, верь, взойдет она…“, а потом писал: „Клеветникам России“ типа „не лезьте в спор славян меж собой – что вы вообще знаете и понимаете…“.
С людьми это происходит очень часто. Это естественная возрастная эволюция, сопровождаемая эволюцией взглядов. В 25 лет человек не думает особенно об уюте, квартире, карьере, машине… Боже! Я помню, как мне когда-то рассказывали, Александр Чаковский – Великий Чак – вот это был да, начальник „Литературной газеты“, за которой охотились все. Да вы что! Что-то он там такое написал, чего-то он такого хотел объяснить Политбюро ЦК КПСС и всему ЦК, за что ему, допустим, дали бы орден Ленина. И номер этой газеты был разложен по спинкам кресел кремлевского Дворца съездов, чтобы они все вошли, прочитали и поняли, кто такой Великий Чак. И там сделали какую-то ужасную, гадкую опечатку, и орден ему не дали, а вместо этого получил он инфаркт. И мне тогда было чрезвычайно…
Я прошу извинения за маленькую техническую погрешность. Я попрошу приглушить звук в студии, к нам пошла какая-то легкая музыка типа „Нет-нет-нет, мы хотим сегодня, нет-нет-нет, мы хотим сейчас“ Это даже по теме. Вы знаете, вот вам воздействие тонких миров.
Так вот, с каким презрением, я помню, лет в 25 слушал это. Какие ордена, какие почести? Главное, чтобы ты хорошо писал. Все остальное не имеет никакого значения. Все думают так и не в любом возрасте. И очень часто человек думает в 25 лет – так, а в 65 лет уже совсем иначе. Человек есьм… так создан мир. Вот так оно и объясняется.
И все-таки мы попросим прикрутить в студии звук, который сюда почему-то пробивается. Так. Вот мне показывают, что мы можем продолжать. Продолжим.
„Мне неоднократно приходилось слышать мнение о том, что вы завидуете славе Довлатова, часто приводят в пример „Ножик Сережи Довлатова“. Недавно Быков высказался в том духе, что Довлатов – писатель средний, славе своей посмертной во многом обязан эмиграции и спросом на подобную литературу в 90-е. После этого на Быкова обрушились потоки грязи, брани от поклонников Сергея Донатовича. Хотелось бы узнать ваше отношение к этому писателю. Были ли вы знакомы. И, наконец, развейте мифы о некой зависти к нему. Спасибо. Василий“.
Дорогой Василий, тот, кто написал „Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется“, был человек, кроме всего прочего, интуитивно мудрый, вне всякого сомнения. Сколько-то лет, начиная с самого 91-го года, начала, когда распался Советский Союз под Новый год, мне очень хотелось написать нечто вроде эмигрантского романа…
Итак, мы продолжаем, несмотря ни на что: несмотря на встречную волну, несмотря на козни врагов, несмотря на рациональные звуки.
Что касается Довлатова, что касается того, что мне хотелось написать роман о том, как самый обычный, рядовой советский человек, который родился на Украине, который вырос на Дальнем Востоке в Забайкалье, в районном центре, в гарнизонах, в районном центре, который закончил школу в Белоруссии, потому что отца перевели, который учился потом в Ленинграде, который поехал потом в историю просто потому, что книжка его кроме как в Эстонии, такой маленькой советской либеральной Швейцарии, больше нигде не могла выйти…. Одну секундочку, пожалуйста…
…Что, оказавшись в Эстонии, я вдруг превратился во что-то вроде эмигранта, потому что эмиграция ко мне сама приехала. Я никогда не собирался уезжать в эмиграцию в силу ряда причин. И вдруг оказалось, что граница разломлена. А денег ведь никаких не стало ни у кого, начиная с 1 января 1992 года. Если были бы деньги – господи, боже мой! – приезжаешь обратно в Ленинград – его потом, уже через год переименуют в Санкт-Петербург – покупаешь квартиру и там живешь, и все в порядке: ты вернулся. Да нет, ничего подобного. Это просто технически, материально невозможно.
И вот все эти вещи — как это получается с культурой, со страной, с тобой, с миром – я хотел вложить, но никак не понимал, как это выходит. И тут вдруг получилось, что эти мои практически не существовавшие отношения с Довлатовым можно было нанизать как на проволоку. И когда пошли разные отзывы и рецензии, я начал считать, сколько же процентов всего текста, в котором сначала было 200 страниц, потом сократил до 69 – сколько процентов текста посвящено, собственно, Довлатову. У меня получилось – я сейчас точно не помню – то ли 14,7, то ли 16,3, грубо – 15%. Все остальное – обо всем на свете, о разном.
Здесь вот еще, видите ли, какой момент. Чем отличается аристократ от плебея по части юмора? Я не имею в виду английский лорд, я имею в виду некое сравнительно высокое и благородное – сравнительно, относительно – состояние духа. Приличный человек любит смеяться над собой. Ему это доставляет определенное удовольствие. Он это не возбраняет. Если это не какие-то грязные, подлые насмешки, он смеется со всеми вместе. Плебей может смеяться только над другими. Чтобы кто-то смеялся над собой — у него это плохо укладывается в голове.
А я, понимаете ли, смеялся над собой. К тому времени, когда я написал эту микрокнижку, мне было уже 45 лет, я уже был куда как взрослый. Это было непонятно. И то, что я был, простите ради бога, первым в Советском Союзе, кто напечатал Сергея Довлатова в журнале „Радуга“, где я заведовал отделом русской литературы – большой отдел: из меня одного – и напечатал три рассказа из „Зоны“. Да, напечатал. Потом я вспомнил, что я писал отказную рецензию, будучи практикантом в отделе прозы журнала „Нева“. Слушайте, я помню до сих пор первую фразу первого рассказа: „Грузовик с заключенными, весело подпрыгивая на колдобинах лесной дороги, близился к лагерю. Веселая была фраза. Мне это дал ныне уже покойный Самуил Лурье, тогда старший редактор отдела прозы, потому что оплачивали рецензии не членам Союза 3 рубля за рецензию авторского лица – 24 страницы – сказав, что „это все равно не пройдет никогда ни при какой погоде, пусть совесть вас не мучает, напишите все равно чего, чтоб это было формальным поводом заплатить вам 30 рублей“.
Вот вся эта история и легла в основу. И, когда я смеялся над собой фразами типа „Оленя ранили стрелой“ и прочее, вдруг большинством это было принято так, что это не самоирония, а всерьез. Ну, знаете, меньшая часть людей способна к самоиронии.
Что же касается феномена Довлатова, представьте себе, кто помнит, как писали художники в 19-м веке, в 18-м веке, в 15-м, 16-м веках в Италии, и как писали уже художники позднего модернизма и постмодернизма рядовые. Вы понимаете, что, если бы во времени Микеланджело предъявил бы свою картину, ему сначала бы предложили пару лет порастирать краски у мастера Гирландайо, а потом уже пытаться что-то рисовать.
Но всему приходит свое время. С вершины все тропы ведут вниз. Всегда хочется чего-то другого, нового. И вот эта абсолютная простота довлатовской прозы попала в точности в свое время. Если бы это появилось в 19-м веке, во времена Толстого, так же, как сейчас появился бы Достоевский – я не уверен, что его кто-нибудь стал бы читать. Потому что, когда ОПОЯЗ в 29-м году в Петербурге создал формальную школу, и они текст ограничивали от всего контекста – политического, социального и так далее – берем только текст – это были интересный ход. Но текст существует только в общем цивилизационном контексте и никак иначе. Об этом много сказано. Так вот, совпадение текста с общецивилизационным контекстом и дает феномен удачи, вершины, гения и тому подобное. Это отдельный рассказ о признании гениев.
Итак, из эсэмэсок, которые пришли за время нашей передачи: „Почему за последние полтора года ваша риторика заметно смягчилась? Чем это обусловлено? Вам угрожали?“ Нет, мне, слава богу, не угрожал никто. Если она несколько смягчилась – может быть, надоело ругаться? – затрудняюсь вам сказать. А мне говорят часто, что она – наоборот.
„Почему американской администрации не нравится Асад?“ Потому что американская администрация полагает в согласии с американской идеологией, что строй должен быть демократическим, как сказала Кондолиза Райс относительно Ирака: „один человек – один голос“ — ничего лучшего не придумано. Таким образом, поскольку молодой Асад, — сын своего отца, который пришел к власти в результате военного переворота, который, таким образом, нелегитимен с демократической точки зрения, — который вдобавок (считают на Западе ) развязал гражданскую войну против собственного народа, который протестовал сначала мирно 4 года назад – там ничего не было: подростки начали, об этом много раз писали – то лучше Асада сместить, провести всеобщие равные и честные демократические выборы и тогда зажить мирно.
Лично я глубоко не убежден, что в Сирии возможно некое демократическое правительство. Но то, что Асад глубоко не подарок, с этим спорить никто не будет. Вот, почему он не нравится.
Еще из эсэмэсок. Ну, это то, о чем много писали: „Самое страшное: полиция отняла ребенка у таджикской женщины за то, что не было регистрации. Кто имеет право отнять ребенка? Мы фашисты“. Вот это „мы“ говорит о том, что человек принимает какую-то часть вины на себя. В общем-то, конечно, совершенно чудовищная история, вы знаете, чудовищная. И люди, которые к этому причастны, заслуживают самого сурового наказания, потому что, простите великодушно, но это хуже, чем гестапо, на мой личный взгляд.
Когда гестаповцы убивали, то они делали это по приказу, а это прямо-таки по велению сердца. Да, они были нелегалы, да, их надо выселить, при том, что они работали, они не воровали, они не торговали наркотиками, они не нарушали закон, мать этого семейства мыла посуду в кафе и так далее. Нелегалы, нет прописки – выселить. Полностью согласен. Но отнимать пятимесячного младенца, не взять бутылочку молока его покормить – ну, знаете, это работает на создание совершенно отвратительного представления, не смею выговорить, о каком народе.
Вопрос, на который отвечал Венедиктов в предыдущем часе. В общем и целом он говорил много о Сирии, будучи в этом более информированным, чем я. „Ударные группировки армии Асада, экспедиционного корпуса РФ — ну, по поводу экспедиционного корпуса РФ – все-таки сводится к ограниченному зенитному и сводному авиационному полку смешанного состава – иранского спецназа и Хезболлы попали в окружение под Алеппо. На просьбу о помощи в деблокировании Свободная сирийская армия ответила отказом“. Да, она так ответила: „Сначала перестаньте нас бомбить. А потом, для чего это нам сотрудничать с вами? Что дальше?“ Трудно сказать, потому что провал этой операции, которая пока находится в провальном состоянии, может просто определить судьбу всей этой борьбы Асада со всеми остальными. В общем и целом это надо рассматривать как очень серьезную военную неудачу в Сирии.
„Не думаете ли вы, что проблему миграции в Европе и США можно решить буквально одним простым действием без всяких там стен на границах – отменой любых пособий, выплат соцпомощи и прочего для мигрантов? Логика простая: потому что приезжают ничего не делать, сидеть в Лондоне, жировать на деньги с пособий. Пример: Америка первой половины 20-го века. Люди приезжали за почти бесконечными возможностями, а не затем, чтобы просиживать штаны“. Да, так оно и есть, потому что люди действительно едут за хорошей жизни, когда можно, в сущности, ничего не делать, при этом сохранять совершенно свою культуру, свою ментальность, и, более того, призирать всю эту принимающую страну с ее привычками, с ее традициями, с ее ценностями. Случаи такие многократны, когда, понимаете, где-нибудь в Лондоне мулла в мечети говорит, что „да, прекрасно берите эти пособия, которые неверные дают нам на джихад“.
Это было бы очень просто, но это категорически противоречит существующим сегодня европейским ценностям. А вот здесь вот вопрос общий. К нему примыкает вопрос: „Почему сирийские беженцы во Франции взламывают пустые квартиры и заселяются туда, а левые либеральные СМИ и политики говорят: „Эти люди всё потеряли – какой с них спрос?“?“ Когда в Германии приезжие мусульмане не признают авторитет женщин-полицейских, — есть такое дело, — местные власти стараются посылать только мужчин, – ну, тут менталитет такой у гостей, надо уважать. – Как научить западных европейцев от сопливого гуманизма, пока исламисты всех резать не начали?“
Это, может быть, вы считаете, что это „сопливый гуманизм“, а для них это самые что ни на есть серьезные и главные ценности. Не далее, как позавчера, рассказали мне чудную историю. Когда в августе в город Мюнхен ожидалось прибытие первого эшелона с беженцами – поезда, простите, — тио женщины, как правило, старые фрау одинокие или вдовы пенсионного возраста собрались туда на вокзал. Кто-то купил каких-то конфеток, набрали игрушечек новых, старых с тем, чтобы встретить беженцев, потому что в немецком представлении традиционном, что такое беженцы? Эта страна помнит войну в чем-то ведь больше, чем наша, потому что пострадала Германия – ну, смели с лица земли всё… Беженцы – это женщины, дети, какие-то больные, калеки. Когда народ начал выгружаться из поезда, то у них попадали цветочки, игрушки и конфетки, потому что выскакивали молодые здоровые ребята, которым как-то неуместно дарить игрушки и конфеты. Вот о беженцах.
Это связано с представлениями о либерализме. Сейчас я найду вопрос, который мне задавался про либерализм, причем два раза. От Фрунзик-1 – его ник. В качестве определения он приводит первые восемь строк из Википедии – вот то, что стоит в шапочке над справкой… Фрунзик-1, ну почитали бы вы в Википедии дальше, и вам бы многое стало понятно. Потому что либерализм сейчас – это понятие очень общее. Это левый либерализм, это социальный либерализм, это сексуальный либерализм и так далее. Есть очень много разновидностей от самых что ни на есть левых до достаточно консервативных, которые смыкаются с так называемыми левыми консерваторами.
Но, если попробовать вычленить какие-то две противоположные силы в западной идеологии сегодня, то это либералы и консерваторы. Консерваторы говорят: „Должны быть традиционные ценности. Семья – это семья, работа – это работа, быть паразитом – это стыдно, никаких однополых браков, и, вообще, если есть мигранты, до принимать мы должны только тех, кто нужен нашему государству. Разумеется, они должны работать и жить по нашим законом“. И никакой этой безобразной вседозволенности и мультикультурализма, от которого, кстати, и либералы уже начинают отказываться». Это, в общем и целом, консерватизм.
Либерализм, в общем и целом, — это когда права и нужды человека стоят выше и впереди прав и нужд государства. Понимаете, какая история, а это совершенно невозможно, потому что права человека и права государства – это то, что называется диалектическое единство. Не может быть одного без другого. Не может быть примата права печени над правами всего организма, равно как и право мозга. Мозг мозгом, но без остального тела, мозг умирает в течение десяти минут, никак не более, когда его перестают питать и снабжать кислородом.
Так вот, либерализм говорит, что любые виды удовольствий – пожалуйста. При чем здесь государство? Любые виды сексуальных отношений – пожалуйста. При чем здесь государство? Любые религии, любые веры, любой образ жизни. Принудительный труд – это категорически ужасно.
Но одновременно существует и экономический аспект либерализма. А с 71-го года своего рода экономическая библия либералов – это знаменитая книга, изучается во всех университетах – Джона Ролза «Теория справедливости». Вот эта справедливость по Ролзу – толстая книга – сводится в общем и целом к основному постулату такого неомарксизма, то есть у богатых нужно забрать то, что не является чересчур уж необходимым для жизни, а раздать нужно тем, кто в жизни меньше преуспел в силу каких бы то ни было причин. Не то что они больные или они еще не могли… или они по нищете не получили образование, или что – а вообще.
Вот человек безработный, значит, он не мог устроиться на работу. Предположим, этот человек ходит раз в полгода на биржу и отмечается там, и говорит: «Моя специальность… я хочу продувать макароны». Нету места продувщика макарон – всю жизнь он сидит на социале, а работяга обязан его содержать и кормить, обязан оплачивать ему постройку квартиру, эксплуатацию этой квартиры, его страховку и прочее. И все это абсолютно справедливо. Хотя этот человек мог бы копать ямы, или работать на бетономешалке, или еще делать что-нибудь столь же нехитрое, например, мыть вагоны в метро. Он не хочет. И западное общество убеждено, что, конечно, надо их как-то кормить, потому что иначе нельзя.
И доходит это до следующего. Не далее как вчера рассказывал мне мой старый-старый друг о том, что он способствовал женитьбе наше парня, сибиряка на нашей девушке, тоже сибирячке, которые через Прибалтику уехали в Швецию. Он уже старенький, он уже на пути в дом хроников. Она еще работает, преподает, с ней все в порядке. И вот она посылает ему письмо: «Не хотел бы ты – у тебя довольно просторная квартира, есть какие-то деньги – принять пару или семейство сирийских беженцев, потому что они очень несчастные?»
Вы знаете, когда приезжали беженцы в военное время, они были за все благодарны и на все согласны и никаких прав не качали, и никому не приходило в голову: «А мы не будем слушать женщин-полицейских». Что это за бредятина? Не будешь? А кто тебя, вообще звал? Зовут, полагая, что это справедливо.
Мозги промыть, к сожалению, здесь не удастся. Вот в Швеции – об этом многие знают, много писали – женщина-пастор, священник или она уже епископ – я забыл,— лесбиянка, которая живет с другой лесбиянкой, тоже священником, предложила снять с церкви крест, потому что это смущает приезжих мусульман, ну и сделать в церкви отделение, где могли бы молиться именно мусульмане.
Понимаете, сначала мы легализуем во всех правах однополую любовь, потом мы говорим, что надо бы уголовно наказывать тех, кто может вслух заявить, что она им не нравится. Потом мы устраиваем реформистскую церковь, где женщины-лесбиянки – священники. Пока все правильно. А потом диет снятие крестов с церквей. Это звенья одной цепи. Кстати, о резкости или не резкости.
И вот здесь я боюсь, что вставить им мозги на место пока не получится, потому что эти мозги уже промыты, и, я боюсь, что в результате будет сильнейший крен вправо. Потому что демократия демократией, но все больший и больший процент населения совершенно не хочет жить в условиях, когда им объясняют, что они чужие у себя дома. Знаете, это очень мало кому понравится.
К этому примыкает вопрос: «Какая, по-вашему, нужна политическая система России: как в Китае или как в США? Как обустроить нашу жизнь?» Десять лет назад я был убежден, что, разумеется, должна быть нормальная демократическая республика, потому что люди только сами могут и имеют право решать, кто над ними будет начальник, кого они выберут из своих рядов для координации своих действий и кому они вскладчину будут за это платить заплату. Это нормально, это естественно.
С тех прошло десять лет. Как вы помните, с 2005 года довольно много изменилось. И когда я вижу, как разворовываются деньги на всех уровнях – мы уже не будем поминать эти плитки, эти бордюры, потому что уже надоело… Вот на проспекте Мира, где я живу, был весьма широкий проезжий кусок тротуара, не тротуара… между тротуаром широким и газоном и проезжей частью. Там все равно никто не ходил, там парковались машины. Это было естественное место для парковки. Они там были на месте, они никому не мешали. Там посадили живые елочки в деревянных больших… как сказать – ящичках, фигурно сделанных для того, чтобы никто там не заезжал и не парковался. Вопрос: в чем смысл? Вам жалко, что это будет бесплатно, и не попадут деньги в казну? Это можно понять. Хорошо, так сделайте там платную стоянку. Но почему вообще уничтожать там стоянку? В чем смысл этого?
Так вот, что касается строя. Я боюсь, что только конституционная монархия, потому что это продолжение банкета, этот бенефис «Воруют все!» — он может довести до родимчика самого большого либерала, который в это окунется. Вы понимаете, когда наш человек выступает в роли клиента, пациента, посетителя, просителя – его жалко до слез. Потому что приходит он в поликлинику, приходит он в ДЕЗ, приходит он в какую-то кассу — он, в общем, ничего не может сделать, он может только просить, а ему могут отвечать все что угодно. У него нет никаких средств воздействия. Все его права абсолютно в этот момент ничего не стоят.
Как только этот человек становится должностным лицом, к сожалению, в большинстве случаев, я не говорю всегда, даже не имею статистики, что это в большинстве случаев, но сплошь и рядом, и типично он делается сущим мерзавцем по отношению к просителям. Вот как проситель, он же несчастен, а должностное, административное государственное лицо он негодяй. И ты вдруг задумываешься, а кто такой этот Линч? Действительно ли, имя Линча было Джон, и, может быть, он был хороший парень, то есть ужасные мысли лезут в голову.
Что такое конституционная монархия? Это есть правительство. Правительство составляет партия, победившая на выборах. Что касается выборов, то любые попытки фальсификации, подтасовок, давлений жестоко караются, потому что пресса абсолютно свободна, потому что какие бы то ни было темные технологии статистики не могут быть – они разбираются судом, а суд категорически независим. Если вдруг что-нибудь, то непосредственно королева или любой другой с другим названием монарх своей монаршей волей наводит порядок. Это не значит, что при царях в России не воровали. Воровали. Но я боюсь, что столько, сколько сейчас – ну, просто никогда. Да ведь в конце концов и монархия была не конституционной. Воровали, кстати, кто по чину, кто не по чину, кто сколько мог, но вот я подозреваю, что конституционная монархия типа английской, но в русском варианте для России была бы наиболее подходящей формой правления. Так что, видите, я перестал быть демократом относительно родины, аж сам, понимаете, удивляюсь.
Так. О литературе мы сегодня говорили уже достаточно, по историческим документам или не по историческим. Только по историческим документам последняя книжка. Все остальное – элементарный анализ того, что могло быть и чего — нет.
«Ваше мнение о красногорской трагедии, то есть об этом расстреле чиновников? Ждут ли Россию криминальные разборки, дележка наворованного, или постараются все замять и забыть?» Разумеется, этот человек, этот бизнесмен очень много знал. Разумеется, милиция, ныне полиция не могла быть к этому никак непричастна. Потому что речь в данном случае шла об отводе очень значительного земельного участка.
И, кроме того, любой бизнес, он должен был как-то покровительственен силовыми структурами. Сами понимаете, иначе просто не может быть. Если, скажем, человек как-то причастен к торговле осетинским разбадяженным спиртом, из которого иногда просто даже в ванных, в подвалах разливалась водка. Ну, как же? Приходит милиция и говорит: «Погодите, что вы тут делаете? А наша доля где?» И тому подобное. В противном случае никакая паленая водка не могла бы долго существовать, тем более, в таких масштабах.
Это означает, что, если этого человека вывести в суд – на нем 4 убийства, у него пожизненное без каких бы то ни было вариантов. Если есть там богатые влиятельные друзья – но хоть кто-то, конечно, есть у такого человека – то ему в тюрьме чуть-чуть, может быть, как-то облегчат участь, чтобы он не глотал сухую пайку, а еще чем-то кормился или как. Но он может нарассказать такого, особенно если он одинокий человек, его не могут шантажировать убийством семьи. Об его семейном положении я ничего не знаю, пока его семья не упоминалась. Конечно, этот источник потенциальной опаснейшей информации надобно ликвидировать — это естественный ход мыслей любого нормального человека.
Но потом, были мнения экспертов, что странно он как-то застрелился. Во-первых, он выстрелил себе в лицо. Когда люди кончают собой, они обычно стреляют либо в висок или под челюсть, если в голову, или в сердце, но чтобы вот так в лицо – ну, я не знаю. И вот он лежал, и рука с пистолетом с пальцем на спусковом крючке лежала у него на животе, на поясе. Как она так здорово осталась на этом месте? А во второй руке тоже был пистолет. Он хотел покончить с собой с двумя пистолетами? Как-то это выглядит не со всем правдоподобно. Я не сомневаюсь, что всей правды мы не узнаем никогда. Но официальная версия внушает определенные сомнения. Я не знаю, кто их развеет. Я думаю, что никто не развеет.
Интересный вопрос: «Возможна ли редебилизация населения нашей страны? Сколько лет для этого нужно?» То, что я говорил – большая часть населения любой страны, любого народа в любое время – это, может быть, 75% а, может быть, 90% — должна мыслить единообразно. Иначе невозможно существование социума. Король сказал: «На войну!» Глашатаи повторили: «На войну!» Священники повторили: «Это твой долг!» — и 90% населения должны верить, что это его долг и идти на войну. Хотя, может быть, война глупая, ему ни зачем не нужна, королю – для корысти или из самолюбия. Такие случаи в истории бывали. Но вот 90% должны думать, потому что иначе социум развалится. А думают они так, как думает начальник или думает большинство, или думает авторитетная группа наверху, элитная группа. Потому что для человек гораздо ценнее быть членом социума и действовать с ним воедино, чем иметь свое собственное мнение и оказаться одному.
Это еще инстинктивное, это еще от древних времен, простых доисторических, когда люди стаями по 20-50 человек и когда все должны действовать воедино. Если ты один – ты погиб. Один ты ничего не можешь: ни оборониться, ни прокормиться, ни прожить, ни завести семью. Ты один никому не нужен. Изгнание – это еще хуже, чем убийство, потому что будешь мучительней умирать. Вот потому люди и думают в основном так, как все, что доказано массой опытов.
Значит, чтобы они начали думать иначе, нужны считанные недели и другие программы по телевидение – всё. И они будут думать иначе. Но если вы хотите из всех 100 процентов населения сделать самостоятельно и свободно компетентно мыслящих личностей – первое: это невозможно физически, люди устроены не так; второе: если все начнут думать сами, начнется «кто в лес, кто по дрова», вообще, будет ничего невозможно, всё, понимаете ли, развалится на части. Вот, что можно сказать по этому поводу насчет «редибилизации». Нет здесь никакой редибилизации. Что людям внушили, то они повторят. Так они устроены. Политтехнологи это всегда знали.
Кстати, о прочитанных книгах, что я читаю сейчас – это Керри Болтона «Левые психопаты». Я вам доложу, что «Левые психопаты» этого австралийца, 20 лет профессора Эдинбургского университета — книга страшная. То есть там излагается не только про Руссо, сдавшего детей в приют, не только про Де Сада, не только про то, что приступ сифилиса Ленин впервые испытал в 25 лет, но и очень многое про очень многих. Эта книга страшно отвращает от левого образа мыслей.
А сейчас я приношу свои глубочайшие извинения за накладки, произошедшие в нашей передаче, в чем-то, вероятно, по моей вине. Первый блин комом, второй – меньшим комом. До следующего воскресенья, до свидания!
Начало формы
