Опубликовано: 15 мая 19:52

Майя Кучерская: о современности писать трудно — она в России такая подвижная и текучая

Из-за чего российские литературные премии награждают одних и тех же? Почему так мало новых писателей? С чем связанно то, что писатели сегодня столь часто пишут о прошлом нашей страны? И почему даже тенденциозная поддержка государства все равно важна для литературы? Болезненные для отечественной литературы вопросы «Znak.com» обсудил с прозаиком и литературоведом Майей Кучерской.

 

— Круг современных российских писателей очень небольшой, новых имен появляется мало. Значимых писателей действительно немного или мы о них просто не знаем?

 

— Тех, кто заметен, кто талантлив, всегда мало. В России к тому же очень скромный книжный рынок, сужающийся с каждым днем. Небольшие интеллектуальные издательства, в сущности, уничтожены: в таком садике много деревьев не вырастет.

 

— Поэтому литературные критики, работающие на широкого читателя, зачастую пишут об одних и тех же? Так же и литературные премии из года в год жонглируют одними и теми же именами.

 

— Строго говоря, да. Конечно, литературные премии могли бы немного расширить диапазон и ввести имена тех, кого прежде не награждали. Скажем, в этом году у «Большой книги» все лауреаты двойные: Людмила Улицкая, Леонид Юзефович, Евгений Водолазкин уже получали «Большую книгу». Все они мастера и достойны аплодисментов, но все же, может быть, не таких продолжительных?.. Почему бы в устав премии не внести пункт, что «Большую книгу» можно получить один раз в жизни, как «Букер»? Заманчиво, но, думаю, всерьез ситуацию это бы не изменило, лауреатами стали бы другие, чуть менее знаменитые, но тоже известные авторы.

 

Новых, неожиданных текстов и имен страшно мало. Это, кстати, выразительно иллюстрирует премия «Нос». Награда, как раз ориентированная на новизну в литературе, эксперимент, отход от традиций и на социальный подтекст. В этом «Нос» противоположен «Большой книге», которая, скорее, поощряет мейнстрим, крепкую традиционную прозу. Но что же мы видим? Векторы у этих премий разные, а короткие списки постоянно пересекаются. Почему? Количество писателей ограничено. С очевидным напряжением «Нос» все же находит авторов, работающих не совсем на поле реалистическом, но отчего-то это всегда такие «маленькие» Владимиры Сорокины (Сорокин «Нос», разумеется, получал) — то Алексей Цветков-младший, то Олег Зоберн.

 

— Почему так узок круг писателей в российской литературе? Ведь так было не всегда.

 

— О, совсем не всегда, вспомним золотой, потом серебряный век в поэзии, когда трамвай русской поэзии был буквально забит и гениями, и крупными талантами. Да и с прозой все обстояло неплохо. 50-70-е годы XIX века — время, когда на литературную сцену вышли Иван Гончаров, Федор Достоевский, Лев Толстой, Иван Тургенев, другие, не такие известные, авторы, но тоже масштабные, скажем, Алексей Писемский или Николай Лесков. Тогда одновременно писало семь-восемь будущих классиков. В 10-30-е годы ХХ века работали Евгений Замятин, Михаил Булгаков, Исаак Бабель, Андрей Платонов.

 

А потом советское государство стало дрессировать нашу словесность. И, с одной стороны, для литературы это было ужасно, поддержка государства означала идеологический диктат — публиковались только «свои», остальных смяли и убили. С другой, выросло новое поколение прекрасных авторов — Василий Гроссман, Василий Аксенов, Анатолий Гладилин, Георгий Владимов, Владимир Войнович, Александр Солженицын, Юрий Домбровский.

 

Парадоксально и дико, но, думаю, их не было бы, не поддерживай государство литературу. Потому что поддержка приводила не только к травле, арестам и убийствам, но и к тому, что издавалось множество литературных журналов, их читали во всех концах советской империи, работали дома творчества, ЛИТО для молодых. Старшие поддерживали младших, и все это были несущие конструкции, вокруг которых формировалась литературная среда. Часто гнилая, дурная, а иногда нет. Среда. Вот без чего не может существовать изящная словесность. Без бурления, кипения, разговоров, обсуждений, регулярного рецензирования книг разными критиками. Не одним, не двумя — десятками. Так что одной рукой государство убивало литературу, другой развивало, поддерживало ее. И кое-что все-таки выросло.

 

— Получается, что у нас нет желаемого разнообразия в литературном процессе из-за того, что государственной поддержки недостаточно?

 

— Что значит недостаточно? Ее практически нет. Единственная инициатива, отчетливая и отрадная, — существование института перевода. Несколько последних лет на государственные деньги наши лучшие авторы переводятся во всем мире. Подобные программы существуют и в европейских странах, и в Северной Америке, это появилось и у нас — замечательно. Но этого мало! Институт экспертизы — критика, толстые журналы — почти погибли. Систем грантов для поддержки писателей у нас нет. Хотя, учитывая русский контекст и историю вопроса, это, возможно, даже хорошо.

 

— Потому что если государство берется за финансовую поддержку искусства, литературы в частности, то вместе с тем берет на себя и функцию контроля, ограничивая тем самым свободу творчества?

 

— Именно. Но отнюдь не любое государство. Нет! Скандинавским странам, например, хватает щедрости и благородства на то, чтобы поддерживать национальную литературу без идеологического давления на нее… Эти страны маленькие, литературы у них маленькие, и они на своих писателей молятся.

 

— Как у них это устроено?

 

— Я знаю об этом в общих чертах. И в Норвегии, и в Швеции, и в Дании существует система грантов, устроенная очень человеколюбиво, рассчитанная на многолетнюю поддержку. Ты можешь сочинять роман, получая при этом, в сущности, зарплату — не подачку, а достойное денежное пособие, которое позволяет не думать о хлебе насущном и спокойно работать. Настоящий большой роман за два месяца не напишешь. И это учтено, поэтому гранты даются на два-три года. В Дании же, насколько я знаю, если ты регулярно публикующийся писатель, ты имеешь право на что-то вроде ежемесячного жалования. Тут действует простая логика: своими книгами ты поддерживаешь национальную литературу, присутствие страны в мировой культуре, свидетельствуешь о культурной полноценности нации. Вот международная книжная ярмарка, скажем, во Франкфурте, вот стенд той же Дании — смотрите, мы существуем, у нас много книг в разных жанрах. И государство говорит своим писателям «Спасибо».

 

— А современная российская литература заметна за рубежом? На таких международных книжных ярмарках ею интересуются?

 

— Да, интерес существует. Есть несколько литературных агентов, которые продвигают русскую литературу на зарубежные рынки. «Elkost» Елены Костюкович, «Банке, Гумен и Смирнова». Работает Институт перевода, который дает гранты иностранным издательствам, желающим выпустить ту или иную русскую книгу. В результате довольно много писателей активно переводятся. Прекрасно! Но если мы сравним количество переводимых современных российских авторов на английский с числом переводимых французских или, допустим, испанских авторов на тот же английский… Картина сложится неутешительная. Их десятки, сотни, нас — единицы.

 

— Если я правильно вас понимаю, для развития литературного процесса важны «толстые» литературные журналы. Некоторое время назад вы публично обеспокоились возможной скорой гибелью таких журналов, «обиженных по политическим и экономическим причинам». Можете объяснить, как «толстый» литературный журнал сегодня служит литературе? Его роль для широкого читателя совершенно не очевидна.

 

— Чем больше видов птиц, тем богаче фауна, когда исчезает один вид, затем другой, пятый — пропадает многообразие, и это шаг к гибели, потому что многообразие — залог жизни. В культуре все похоже. Чтобы она развивалась, жила, ее существование должно обеспечивать множество разных институтов. Толстые журналы — один из них. В чем ценность толстого литературного журнала? В том, что это экспертная инстанция, законодатель мод. Культура не может развиваться без выстраивания иерархий, системы ценностей. Как только у нас исчезают критерии — что дурно, что великолепно, — воцаряются пошлость, безвкусие. Независимо от направления журнала — будь то почвеннический журнал «Москва» или либеральное «Знамя» — их редакции читают десятки рукописей, которые к ним приходят, и отбирают лучшие. В итоге публикуются если не образцовые тексты, то во всяком случае тексты, лучше которых на сегодня нет. Задается система координат.

 

В «толстых» журналах работают профессионалы высокого класса. Те, кто не только любит, но и понимает литературу, хорошо знает ее историю, чувствует контекст. Скажем, в журналах «Знамя», «Новый мир», «Звезда» в отборе текстов участвуют очень сильные критики, филологи, редакторы: Сергей Чупринин, Наталья Иванова, Елена Холмогорова, Андрей Василевский, Яков Гордин, Ольга Новикова.

 

Не менее важно, что отобранный для публикации текст поступает в руки редактора. Институт редактуры у нас тоже на последнем издыхании. Но в «толстых» журналах редакторы еще держатся. Хороший редактор, как опытный акушер, помогает тексту родиться во всей полноте и красоте авторского замысла. Сочинения, которые выходят в журналах, оказываются тщательнейшим образом отредактированы, близкими к совершенству. Так поддерживается культура издания текста.

 

Дальше — многие жанры могут существовать только в пространстве «толстого» литературного журнала. Рассказ, повесть, стихотворение больше и негде опубликовать. Ну, кроме сетевых ресурсов, которые всем хороши, кроме отсутствия отбора. Там висит все подряд. Наконец, «толстый» журнал — отличная стартовая площадка для начинающих авторов, которым вообще непонятно, куда иначе деваться, где делать первые шаги.

 

— При этом «толстые» литературные журналы никто не читает сегодня, ну так — в широком смысле.

 

— Боюсь, вы заблуждаетесь, у «Журнального зала», в котором выложены все публикации «толстых» журналов, почти миллионная аудитория. Загляните на этот сайт — там приведены точные цифры. В среднем литературный журнал читает примерно столько же людей, сколько покупает современную литературу, те же сотни тысяч при удачном стечении обстоятельств. Так что все не так ужасно.

 

Другое дело, что наши журналы около семидесяти лет существовали в рамках социалистической экономической модели, когда государство цензурировало, но и поддерживало литературу. Это было время, когда, во-первых, редакции журналов жили в центре Москвы, буквально в пределах Бульварного кольца или хотя бы Садового, и государство оплачивало им аренду. И это всегда были достаточно просторные помещения, которые тогда работали немного как литературные клубы. Сейчас у литературного журнала нет финансовой возможности жить в центре Москвы, нет возможности снимать большие помещения.

 

Возможно, кто-то считает: ну а зачем им такая роскошь? На символическом уровне — понятно зачем. Главные культурные учреждения города должны находиться в центре — театры, музеи, редакции, это указание на их место в современной культуре. Это история не про капитализм и рынок, а про систему приоритетов. Очевидно, у нас журналы не приоритет, и многие уже переселились, а многим предстоит переезд. И у нас никому дела до этого нет, увы.

 

В маленьком американском городе Амхерст, например, местный литературный журнал, публикующий отборную современную прозу и поэзию, поддерживает компания, производящая стиральный порошок. Вот кому есть до него дело. Все потому, что глава этой компании сам пишет стихи. Где наши предприниматели, банкиры, меценаты, лично заинтересованные в поддержке журналов? Что-то не видать. Может, они просто ничего не сочиняют?

 

— Экспертное мнение может быть представлено и не в узкоспециализированных изданиях. Условно говоря, умирают «толстые» журналы — пусть, можно писать о литературе в широкой прессе, ее читают.

 

— Это в какой?

 

— Тот же «Коммерсант».

 

— «Коммерсант» давно уже пишет о литературе довольно редко. А с недавним уходом из газеты Анны Наринской все с меньшей ориентацией на социальную значимость, извините за канцеляризм, той или иной книги. Эстетическая критика, которую представляет книжный обозреватель газеты Игорь Гулин, — тоже очень ценна, необходима, но ею не может все ограничиваться, все же массовому читателю газеты нужен и другой ракурс.

 

Хотя у «Коммерсанта» было два замечательных начинания. Первое — тонкий цветной журнал «Книжный квартал», в котором широко рецензировались последние книжные новинки, публиковались критические статьи о литературе, интервью с писателями. Вышло несколько номеров, один другого ярче, и… тишина, все закончилось. Подозреваю, по экономическим причинам.

 

Второе начинание — журнал о культуре, в том числе литературе, «Citizen K», в котором публиковались материалы, рассчитанные на интеллектуалов. «Citizen K» тоже давно нет. В этом отношении наши издатели, как и предприниматели, как и чиновники, похожи: они решительно не понимают, зачем нужно тратить деньги на культуру, тем более литературу.

 

— Вообще в массовых изданиях пишут о литературе, правда, это скорее только книжные обзоры для ориентации читателя в литературном пространстве — что почитать в выходные.

 

— Таких литературных критиков очень мало. Их всех легко назвать. Это Наталья Кочеткова на «Ленте.ру», Галина Юзефович на «Медузе», Николай Александров на «Эхе Москвы» и Константин Мильчин. Все. Четыре критика на огромное количество выходящих книг — это очень мало, практически ничто. В литературных журналах тоже выходят рецензии, но с большим запозданием и тоже в ограниченном количестве. Так что и литературная критика как институт также тихо уходит под воду на наших глазах. Последняя надежда — новый сайт о литературе «Горький» и проект «Полка», который тоже будет посвящен литературе. Может, и продержимся. Но этим проектам трудно, потому что культура обсуждения книг, взвешенного, аргументированного, не только азартного, тоже почти исчезла.

 

— Некоторое время назад вы писали про возможность составления коллективного письма в защиту литературных «толстых» журналов, про поддержку их — раз сложилось так, что они могут погибнуть. Судя по ответным комментариям к вашему предложению, ситуацию с толстыми журналами либо не посчитали проблемой, либо остались к ней равнодушными — в том числе люди из литературной среды, из мира тех же самых журналов. Что из этого получилось в итоге, что с коллективным письмом?

 

— Мы даже начали составлять это письмо, пока не столкнулись с удивительной проблемой: кому это открытое письмо отправлять? И в министерстве культуры, и в агентстве по печати, и в совете по культуре и искусству при президенте РФ все прекрасно осведомлены, что журналы гибнут. Во все эти двери редакции журналов уже неоднократно стучались. Так кому писать? Владимиру Путину? К тому же нужна не разовая материальная помощь, а, в сущности, системное решение, возможно, законодательное. Начать можно было бы хотя бы с того, чтобы выделить часть госбюджета на обеспечение подписки толстых журналов всеми российскими библиотеками, которых пока, по счастью, в России много. Это уже было бы решение. Но пока все движется в обратном направлении, библиотекам, наоборот, урезают бюджет на подписку. И выделяемые крохи библиотеки предпочитают тратить на издания, интересные предельно широкой публике — газеты, женские журналы или издания про садоводство. И еще сами «толстые» журналы, представители редакций, не то чтобы живо включились в процесс составления этого письма… Возможно, они просто надорвались и устали себя спасать. В итоге наша инициативная группа впала в глубокую задумчивость и пока так в ней и пребывает.

 

— Возвращаясь к тому, с чего начали — про отсутствие новых имен. Насколько полно российские литературные премии сегодня отражают состояние литературного процесса, все происходящее в нем?

 

— Существующие литературные премии — «Большая книга», «Букер», «Нос», теперь еще и «Лицей», «Нацбест» — по сути, и взвалили на себя работу, которую прежде выполняли журналы, критики, редакторы. Теперь премии фильтруют, награждают, осуществляют навигацию. Что ж, хотя бы так. Однако огромное количество работ просто не попадает в короткие списки этих премий по формату. Скажем, у нас исчезла очень важная премия — за лучший рассказ года, Юрия Казакова. И за повесть — Ивана Белкина. Это было формой поддержки, в том числе толсто-журнальных авторов, поскольку рассказы и повести публикуются преимущественно в журналах. Но этих премий нет. А между тем нет ни одной страны с большой литературой, где не было бы в той или иной форме именно такой премии — за лучший рассказ, новеллу.

 

У нас довольно активно в последнее время развивается литература нон-фикшн: биографии, мемуары, научпоп, энциклопедии. Но на весь этот океан приходится только полторы премии: отчасти «Большая книга» и «Просветитель». Но они тоже не могут отметить всех достойных. Скажем, энциклопедии там не премируются, «Просветитель» в основном имеет дело с научпопом, а мемуары и биографии полностью легли на плечи «Большой книги», что ей почти не по силам. Поэтому литературных премий должно быть гораздо больше. На каждый жанр литературы, на каждый ее подвид должна существовать своя премия, а лучше несколько.  Что для этого нужно? Опять — заинтересованность меценатов!

 

— Та художественная литература, которая в последнее время отмечается премиями, очень часто — про наше прошлое, про больные точки в нем. В этих темах отражается социальный запрос российского общества сегодня. Люди хотят про это думать или у жюри сложилась некоторая шкала ценностей, в которой лидирует говорение о болезненном прошлом?

 

— Думаю, дело не в жюри. Слишком много у нас травм не залеченных, не проговоренных. Слишком долго в СССР работало оруэлловское «министерство правды», когда история раз за разом переписывалась. Многие архивы не открыты до сих пор. И вряд ли они не открываются из соображений государственной безопасности, прошло более полувека со времен самых трагических в нашей истории событий. Но страх, страх! Очевидно, там хранится много такого, в чем и сегодня страшно признаться, о чем совсем не хочется говорить. Но русская история XX века была настолько болезненной, что не говорить о ней невозможно. Вот писатели и не могут молчать.

 

Вторая причина: о современности писать трудно — она такая подвижная и текучая в России, с такой скоростью все меняется, такая зыбкая почва под ногами. Художник сажает натурщицу и велит ей не шевелиться, а если бы она бегала по кабинету — попробуй ее зарисуй.  Запечатлевать легче статичное, застывшее хоть на миг, это не про Россию. В Америке все иначе — жизнь там стабильнее, правила игры понятны и известны давно, поэтому там гораздо больше романов о современной американской жизни: ее описывать не до такой степени трудно, она хотя бы не дергается.

 

— В каком смысле в России она «дергается»?

 

— В экономическом, политическом, идеологическом. У нас все смешалось, и в головах авторов — они же часть общества — тоже. Успех, например, — ценность или нет? Что важнее, самореализация или высокие заработки? Так ли необходима свобода слова? Для чего человек вообще приходит в этот мир? Нынешние дети часто оказываются совершенно дезориентированы. Их учителя сами не знают, куда их вести, на что опираться.

 

Я преподаю в «Вышке» журналистам, например. И пока мы говорим о Толстом и Достоевском — все в целом ясно. Мы все за добро, все против лжи. Но вместе с тем я не могу не думать, куда после университета пойдут работать эти чудесные молодые люди, если сегодня свободная журналистика исчезает, если за последние годы на наших глазах такое множество изданий закрылось, а множество прикусило язычки.

 

— Можете порекомендовать пару книг из российских, вышедших сравнительно недавно? Что вам понравилось и почему?

 

— Из недавнего — сборник рассказов Михаила Шишкина «Пальто с хлястиком». Шишкин так ясно и глубоко объясняет, зачем пишутся книги и почему жить так хорошо. Оба вопроса для меня важные, и для меня чтение рассказов о детстве и юности автора, его лекции о назначении писателя имеют, так скажем, автобиографический смысл.

 

Очень ценной в жанровом отношении мне кажется и документальная книга Анны Старобинец «Посмотри на него» — о потере ребенка, о нашей медицине, медицинской этике. Это документальная, остросоциальная проза, которой на русском почти нет, а она нам тоже совершенно необходима, для осмысления, кто мы, что и зачем.

 

И давайте я назову книги, которые только хочу прочитать? Новый роман автора недооцененного, но необыкновенно талантливого и совсем молодого — Сергея Самсонова «Соколиный рубеж». Биографию Владимира Ленина Льва Данилкина, биографию Льва Толстого Павла Басинского, новый роман Алексея Слаповского «Неизвестность»… Очень жду выхода новой книги поэта Марии Степновой об исторической памяти.

 

— По каким признакам из новых книг читатель может самостоятельно определить, достойна ли книга прочтения?

 

— Легко! Надо прочитать первую страницу, серединную и последнюю. Если язык сочен, повествование живое, если герои говорят по-человечески, если написано со вкусом и об интересном или главном, такую книгу хочется купить и прочесть. И если она сообщает нам что-то новое, чего мы прежде не знали, не понимали, о чем не думали, — это тоже хорошая книга.

 

— Вы сами написали что-то новое за последнее время?

 

— Да, в конце мая выходит новый сборник рассказов «Ты была совсем другой», выстраданный, важный для меня, это тексты последних двух лет. Если резюмировать, это истории о том, как обычные городские жители, каждый по-своему, пытались выйти за границы системного, рутинного существования и обрести, наконец, свободу жить полно, красочно, весело, и новый смысл жизни так обрести. А еще там много литературной игры и всяческой чечетки.

 

Елена Сироткина   Автор материала, к сожалению, не указан источником («Znak.com»)

кульутра, искусство, общество, социум, литература, премии, Майя Кучерская
Твитнуть
Facebook Share
Серф
Отправить жалобу
ДРУГИЕ ПУБЛИКАЦИИ АВТОРА