Шестьдесят девять лет Победы — это большой срок. Большой для любого события, ибо человеческая память имеет обыкновение притупляться даже в тех случаях, когда этого, казалось бы, не произойдёт никогда. Люди не пустышки, просто они хотят жить дальше, а чтобы жить, надо уметь, в том числе, забывать о страшном. Таков неумолимый закон нашего человеческого существа.
Когда промежуток невелик — двадцать, тридцать лет, — то многое держится на эмоциях, ещё не успевших остыть и питающих душу свежим отзвуком страданий, которые пришлось пережить народу, и о сверкающем миге Победы, который, по идее, эти самые страдания искупил. Искупил раз и навсегда, потому что ужасы фронта, гибель товарищей, жестокие лишения ушли в прошлое безвозвратно, а итог остался — наша Победа. Когда проходит шестьдесят девять лет и уже успели смениться поколения, то разум начинает видеть в критическом свете то, в чём прежде у него не хватило бы духу сомневаться. Тогда-то и встаёт вопрос о цене Победы, количестве жертв, о стратегических просчётах руководства и т.п. Подобный поворот в мыслях неизбежен, хотя он порой и будит горечь обиды, особенно у тех, кто прошёл через горнило испытаний того времени. Я их понимаю. Как-то кощунственно даже представить, что рано или поздно мы будем рассуждать о Сталинградской битве наравне с Бородинским сражением или Тарутинским маневром Кутузова, разбирая те или иные тактические находки и промахи полководцев.
Увы, ветераны, то есть те, кто хранит в себе горячую, незамутнённую рефлексией память о Победе, умирают. Живая история, которая зиждется на крови, плаче и ликовании, медленно, но верно уступает место истории кабинетно-идеологической, рассчитанной на потребу дня. Вот и дискуссии по поводу годовщины Победы нередко вызывают раздражение и боль, ибо от них попахивает спекуляцией, желанием растащить великий праздник по политическим лавочкам в надежде заполучить избирательскую прибыль.
Конечно, вопрос о памятниках и жертвах нужно ставить, если только при этом не забывается главное, а именно — достигнутый страной результат. Давайте признаем откровенно: ни один другой народ в мире не сталкивался с таким тотальным нашествием зла, с каким столкнулись мы в сорок первом. Выиграть войну Гитлер вполне мог, все ресурсы у него для этого были — и технические, и материальные, и в плане наличия выдающихся учёных и стратегов.
Немецкая армия была оснащена на порядок лучше нашей и вела войну с информационной, разведывательной и прочих точек зрения на уровне не сороковых, а скорее шестидесятых годов, опережая остальной мир на добрых два десятка лет.
Иногда приходится слышать, что мы победили из-за громадности нашей территории, а на маленьком пространстве размером, скажем, с Францию были бы неминуемо биты. Что нам помогли лютые морозы, непривычные для теплолюбивых тевтонцев. Что мы заваливали их горами трупов, а они, дескать, воевали мастеровито и высокотехнологично, затрачивая минимум сил...
Вот я и говорю: это вступает в силу разъедающая кислота разума, ибо альтернативной истории не существует, и мы одолели врага на той местности и в тех условиях, которые были нам предопределены судьбой. Не бывает никакой «чистой», теоретической победы. Война — не спортивное состязание. Если ты разбил врага в чистом поле, предварительно измотав его долгой погоней за собой, то это не умаляет твоих заслуг. И незачем задаваться дурацким вопросом: а сумел бы ты взять над ним верх в тесной запертой комнате. Может, и нет, но это ничего не доказывает и не отменяет значимости твоего подвига.
Так или иначе, но Россия сломила сопротивление самой отлаженной милитаристской машины всех времён. Недооценивать умы, работавшие против нас, в высшей степени нелепо. Интеллектуальный уровень Третьего Рейха был чрезвычайно высок. Попытки представить фюрера и его сподвижников эдакими недоучившимися фанатиками из числа бывших неудачников совершенно несостоятельны. Эти люди умели рассчитывать на много ходов вперёд и заражать десятки миллионов подданных верой в своё неограниченное могущество, граничащее с мистикой.
Этот магический ореол избранности, восходящий к старым языческим корням, не рассеялся до сих пор и продолжает витать вокруг нацистских главарей и поныне. Сейчас в Европе (а кое-где и у нас) возрождается культ Гитлера, идёт его романтизация как выдающегося лидера и творца некоей альтернативной цивилизации, которая якобы была призвана заменить прогнивший буржуазный мир. Разумеется, Гитлер был незаурядной личностью, иначе он не сумел бы в короткий срок создать такую грандиозную империю и покорить столько стран.
Но, отдавая должное его организаторским качествам, не будем забывать, что он прежде всего вёл войну на уничтожение нас с вами. Не на «демократизацию» России, не против сталинского режима, а на поголовное истребление народов, населяющих нашу страну. И если бы Гитлер победил, то у нас сейчас была бы не райская житуха по типу сытой ФРГ, а сплошной Освенцим. Наивно думать, что ненавидевший Россию фюрер позволил бы создать здесь какую-то мифическую республику освобождённых народов (как надеялся, скажем, генерал Власов). Никто бы и ничего нам здесь не позволил, а сгноил бы в шахтах и на урановых рудниках, стерилизовал и пресёк существование «нежелательных» для фашизма наций на корню.
Эту горькую истину надо помнить, когда затрагивается тема той непостижимо огромной цены, которую мы заплатили за Победу. Конечно, жертв могло быть гораздо меньше, не будь правительство СССР сковано идеологическими догмами (вроде той, что рабочий класс Германии откажется воевать с нами из солидарности, или что Красная армия будет бить врага исключительно на его территории). Пойми оно вовремя, что зло всегда активней, чем кажется, и надо быть ежесекундно готовым к проявлению его активности. Что никто никогда не станет соблюдать договоров, если есть шанс воспользоваться уязвимостью противника, что никакие клятвы и замирения не стоят в геополитике и ломаного гроша.
Конечно, наши генералы поначалу воевали хуже немецких и росли как военачальники уже в процессе самой войны. Да, были проиграны многие сражения и отданы убийственные приказы наступать тогда, когда требовалось грамотно отодвинуть и укрепить линию обороны. Были необязательные котлы и окружения, обошедшиеся нам в сотни тысяч погибших и взятых в плен.
Безусловно, нашему сознанию никуда не деться от давящего груза потерь, которых могло бы и не быть, поведи себя руководство страны более мудро и прозорливо. Равно как и от предательских мыслей о том, что имеем мы, победители, и что имели все прошедшие десятки лет они, побеждённые. Я сейчас не хочу углубляться в экономическую сторону дела, выслушивая возражения: мол, ГДР кормили мы, отстёгивая последнее из тощего кармана, а в ФРГ вкачивали миллиарды долларов американцы, создавая в послевоенной Европе форпост против социализма. Данные факты не подлежат сомнению и речь не о них.
Речь идёт о чувстве досады многих людей, задающихся недоумённым вопросом: а что мы, собственно говоря, получили, выиграв войну? Получили, помимо сохранённой жизни. Как ни крути, а в сознании большинства населения военный успех связан с достижением материальных преимуществ по сравнению с теми, кто был побеждён. Это естественный взгляд на вещи и не стоит возмущаться, когда слышишь запальчивые восклицания из уст самых разных категорий граждан — от пенсионерки до профессора математики.
Да, противоречие налицо: победители жили и продолжают жить на порядок хуже своих вчерашних поверженных противников. Те разъезжают на «опелях» и «мерседесах», мы давимся в переполненных автобусах, выкладывая за эту унизительную давку последние рубли. Они имеют десятки квадратных метров жилья на душу населения, мы ютимся в пятиэтажных лачугах, предназначенных под снос, они едят отборную ветчину, запивая элитными сортами пива, мы довольствуемся картошкой с хлебом и травимся дешёвой водкой из ларька...
Можно возразить: мол, вообще не в традициях России — извлекать из чего-либо выгоду, и большинство наших грандиозных достижений обычно не обогащали народ, а, скорее, приводили к обратному. Мол, в отличие от Запада, мы на редкость исторически непрактичны и не умеем наживаться на военно-политических успехах. И всё же, всё же, всё же... Могли ли мы качественно по-иному воспользоваться результатами Победы, добытой таким морем пота и крови?
Безусловно, могли, но наша нерадивость — не вина тех, кто эту Победу завоёвывал. Они свой долг выполнили на все сто и намеревались выполнять и дальше. Если бы фронтовики, прошедшие испытание огнём, взяли власть в конце сороковых — начале пятидесятых, у нас давным-давно была бы совершенно другая страна. И никакие перестройки, ускорения и демократизации не понадобились бы, ибо ничего существенного просто не пришлось бы менять.
Власть — это камертон, по которому настраивается весь остальной государственный организм. Когда во власть приходит достойный человеческий материал, то и народ, который находится под властью, старается невольно дорасти до неё, соответствовать её уровню. Вспомните Наполеона и тот невиданный взлёт, на который сподобился французский обыватель на стыке 18 — 19 веков. Мог ли похожий бум интеллекта и народной воли произойти, скажем, при осторожном и трусливом монархе вроде Наполеона III? Вряд ли. При Наполеоне I были Аустерлиц и Маренго, при Наполеоне III — безволие и позорный разгром при Седане. Казалось бы, та же самая нация, а результаты диаметрально противоположные.
Так и в случае с Россией. Как раз фронтовики, придя на государственную службу, своротили горы и были готовы преобразовывать страну и дальше, вносить в политическую систему животворящую струю перемен. Им не позволили. Решительность и некоторая романтическая прямолинейность вчерашних ротных и полковых командиров помешала им выдвинуться на первые роли и помочь государству совершить рывок. Стая тыловых крыс, особистов и заевшихся партаппаратчиков сделала своё чёрное дело и высосала свежую кровь, не дала ей разбежаться по стране, наполнить энергией каждый мельчайший сосудик от Москвы до берегов Амура. Люди хитроватые и трусливые одолели исподтишка бывших пулемётчиков и артиллеристов, которые с присущей им самоотверженностью и прямотой ринулись поднимать страну из руин.
Им дали её поднять (как до того позволили победить на полях сражения), но затем история по традиции совершила вираж, и власть начала избавляться от тех, на ком ещё недавно держалась. Уже Сталин панически боялся популярности героев Великой Отечественной. Победителей методично и последовательно задвигали в угол, отдавая преимущество трусам и льстецам. Чтобы находиться на высоких партийно-хозяйственных должностях, приходилось интриговать, вести подковёрную игру, а этого они, отчаянные парни с горящими глазами, не умели в принципе, как не дано свободолюбивому соколу вписаться в стаю падальщиков.
Они были обречены оказаться на обочине именно из-за того, что воевали. Всё логично: ежеминутное зрелище смерти изменяет угол зрения на жизнь как таковую. Человек уже не способен подчиняться закону двойного стандарта, заниматься сплетнями, подхалимажем и закулисной вознёй, которыми кишмя кишит повседневность в промежутках между войнами. Большинство недавних героев не смогли мимикрировать под навязанные им унизительные условия и оказались за бортом. Нет, они продолжали трудиться на заводах и в конструкторских бюро, сеять хлеб и командовать дивизиями, но от принятия важнейших для страны решений их безоговорочно отстранили.
Отсюда и итог. Выстояв и победив в тяжелейшей схватке, мы не использовали предоставившийся шанс и разбазарили многое из того, что плыло нам в руки. Научно-технический рывок мы ещё успели совершить, но вот идейно-организационный — увы... Вместо цветущей державы мы получили сперва лагеря и ссылки, потом хрущёвско-брежневское болото, которое после осушения приобрело свой нынешний малопривлекательный вид.
Здесь-то и кроется корень неутихающего чувства досады: столько жизней потрачено, а в результате... Что ж, нравится нам или нет, но последствия Победы в войне — это всегда понижение уровня энергетики в годы так называемого «застоя», которым сменяется напряжение боевых схваток. Это риск подцепить заразу, которая имеет свойство приставать к общественному организму в относительно тихие, бескровные периоды. Да, Победа объединяет нации в едином патриотическом порыве. Но когда проходит эйфория первых лет, то вспоминается, что до Победы была война, а война всегда разделяет и не только на своих и чужих. Она проводит невидимый, кровоточащий рубеж внутри самих воевавших народов, вытаскивая на поверхность дремавшие доселе очажки противоречий и распаляя нарывы, которые зачастую не излечить и ближайшим потомкам.
Победа — это не только торжественные марши и праздничный салют. Это ещё и тяжба с миллионами погибших, которые могли бы и не погибнуть, если бы не чья-то роковая глупость. Это способность народа удержаться от самобичевания из-за громадности жертв, которые до сих пор стоят перед нами молчаливым укором. Это умение укротить наш самодовольно-сытый разум, не дать ему спекулировать вокруг Победы, раздирая её на части ради мелких эгоистических интересов, из желания выдвинуться, прокричав что-нибудь экстраординарное на святую тему.
Это умение продолжать жить, не отрицая родную историю и не захлёбываясь от презрения к самим себе — не сберёгшим, не сохранившим, не сумевшим...
Победа в такой изнурительной, ожесточённой войне никогда не проходит даром. И не только для побеждённых, но, прежде всего, — для самих победителей.
