Сергей ДИЕВ
ТОТ, КТО ЗНАЛ
Драматическая поэма в двух действиях
(Е.П. Ростопчина, М.Ю. Лермонтов, А.Н. Островский, Л.Н. Толстой)
Посвящается русской классике.
Действующие лица:
ЛЕРМОНТОВ (16 лет);
СУШКОВА (18 лет);
ВЕРЕЩАГИНА, её подруга (17 лет);
РОСТОПЧИНА (45 лет);
ОСТРОВСКИЙ (33 года);
ТОЛСТОЙ (28 лет);
СОФЬЯ КОЛОШИНА (28 лет), возлюбленная Толстого, прототип Сонечки из повести «Детство.Отрочество.Юность.» ;
СЛУГА в салоне Ростопчиной;
НИКОЛАЙ РУБИНШТЕЙН, пианист, 21 год;
ОФИЦЕР тайной полиции Российской империи;
ЛИЗА и другие гости на балу, ямщик, раненый офицер, оборванный мальчик — персонажи «Двух гусаров» и «Севастопольских рассказов» Толстого;
ЛИПОЧКА (17 лет) и АГРАФЕНА КОНДРАТЬЕВНА, её мать - персонажи пьесы Островского «Свои люди — сочтёмся»;
МАША (17 лет), КАТЯ (25 лет), СЕРГЕЙ МИХАЛЫЧ (36 лет) — персонажи повести «Семейное счастье» Толстого;
ЗОЯ (45 лет) и НЯНЯ (60 лет) — персонажи пьесы Ростопчиной «Нелюдимка». Зоей становится сама Ростопчина;
ЧЕЛОВЕК В ХАЛАТЕ, учитель истории в современной школе на пенсии, очень похожий на великого русского драматурга А.Н. Островского к концу жизни. Он время от времени возникает на старом чердаке над сценой;
СОНЯ, его бывшая ученица, лет 14(возраст Джульетты), потерявшая смысл жизни, который для неё есть любовь. Она присоединяется на этом «историческом чердаке» к своему старому учителю.
Действие происходит в московском салоне графини Е.П. Ростопчиной в 1856 г.
и — как мираж — в Середникове в 1830 г.А также — на провинциальном балу из «Двух гусаров» Льва Толстого и — фантазийно — на московском балу; а в финале — в имении Ростопчиных в селе Анна под Воронежем.
Некоторые артисты могут исполнять две-три роли.
Пролог
На втором ярусе сцены — старый чердак: историческое кресло, старинные портреты, паутина. Здесь Человек в халате в раздумье перебирает портреты в золотых рамах Лермонтова, Ростопчиной, Карамзина, молодых Толстого и Островского, Островского пожилого, на которого он похож, и садится в кресло. Полумрак, таинственные свет и музыка.
ЧЕЛОВЕК В ХАЛАТЕ.
Последнее время перед уходом на пенсию мне было особенно грустно оттого, что жизнь прожита зря, потому что я каждый день убеждался, что я плохой учитель! Я — историк, в смысле — учитель истории и литературы в школе. Когда-то я считал себя неплохим учителем, но последнее время понял, что это не так! Дети меня плохо слушают и предпочитают... тайно играть на айпэде. И вдруг на то, как надо преподавать классическую литературу, мне открыла глаза одна из моих юных учениц. Она, под общий смех, спросила меня: «А у Льва Толстого в молодости была девушка?» Я ответил: «Была. А что?» И тут меня осенило! Я сказал: «И у Толстого, и у Лермонтова, и у Островского... были возлюбленные.» После смеха класс затих! И все сразу — на меня. Я ещё никогда не видел в своём классе столько одновременно внимательных заинтересованных глаз! И я рассказал... На следующий день меня отправили на пенсию... Если бы не эта девочка, я бы так и остался доживать пенсионером в халате, постепенно забывающим свою работу, свою школу, свой предмет...
(На чердак, сквозь хлам, по какой-то кривой лестнице c исписанными непотребством стенами, поднимается Соня)
...А теперь я здесь, на «историческом чердаке», как я его называю, и в мою жизнь лично вошли и Толстой, и Островский, и Лермонтов, и Ростопчина со своим московским литературно- музыкальным салоном...
Но вначале я получил от Сони страшное письмо...(волнуясь достает письмо) «Господин учитель! Я знаю, вы — один, кто поймёт меня. Я не могу больше жить. Они постоянно твердят по телевизору о сексуальности и занятиях любовью. А единственная ценность для меня — это любовь! После того, что с ней сделали, я чувствую, её больше не стало. А ничего другого я не хочу! Прощайте!..» Она приняла какую- то дрянь, но её откачали. Я был у неё в больнице, и пригласил сюда, на свой «исторический чердак». Она впервые улыбнулась и обещала придти...
На чердак, позвонив в звоночек, осторожно заходит Соня.
СОНЯ.
Здравствуйте. Можно?..(оглядываясь весело) Я вас с трудом нашла.
ЧЕЛОВЕК В ХАЛАТЕ.
Да-да, заходи, Сонечка... Ты спрашиваешь, - возлюбленная Лермонтова?.. Пожалуйста, самая первая. Лермонтов в твоём возрасте, и он, как всегда на летних каникулах, гостит у своей бабушки в подмосковном Середникове... Смотри!
Таинственная музыка.
Как видение, возникает на сцене летний пейзаж Середникова.
Бегают, хохоча, Катя Сушкова со своей подружкой Сашенькой Верещагиной.
Поют птицы.
СУШКОВА (смеясь).
Ты видела, кого бабушка Арсеньева привезла сюда, к себе, в Середниково?
ВЕРЕЩАГИНА (смеясь).
Нет, ещё не видела.
СУШКОВА.
Да внука, кого же ещё! У него каникулы в пансионе.
ВЕРЕЩАГИНА.
Ну да, она в нём души не чает, всё для него! Ей кажется, что Мишель какой-то выдающийся, необыкновенный... Да вон же он идёт!
Идёт Лермонтов, влюблённо смотрит на Сушкову.
ЛЕРМОНТОВ.
Здравствуйте, барышни!..
СУШКОВА (смеясь).
Здравствуйте — здравствуйте, Мишель...
ЛЕРМОНТОВ (смущаясь, нежно Сушковой).
Знаете, Катя, я вас про себя называю «Блэк айс». Ваши чёрные глаза... (тянет к ней руку) ...Однако же хоть день, хоть час
Ещё желал бы здесь пробыть,
Чтоб блеском этих чудных глаз
Души тревоги усмирить.
Сушкова, выслушав, милостиво склоняет голову.
Девушки, как бы смущаясь, отбегают от него.
СУШКОВА (смеясь).
Может, когда-нибудь Мишель и станет умным человеком, но пока он просто... косолапый и, может быть, местами, до-воль-но умный (хохочет) ма-ль-чик!
Лермонтов мучительно зажмуривается и в слезах читает своего «Нищего»:
У врат обители святойСтоял просящий подаяньяБедняк иссохший, чуть живойОт глада, жажды и страданья.Куска лишь хлеба он просил,И взор являл живую муку,И кто-то камень положилВ его протянутую руку.Так я молил твоей любвиС слезами горькими, с тоскою;Так чувства лучшие моиОбмануты навек тобою!
Мираж Середникова исчезает.
СОНЯ.
«...Чтоб блеском этих чудных глаз души тревоги усмирить»!..Да, любовь — это сначала тревоги души, а потом их ...усмирение... Он знал!..
Освещается салон графини Е.П. Ростопчиной 1856 года в Москве.
ЧЕЛОВЕК В ХАЛАТЕ.
Может быть, может быть!.. Однако, пошли дальше... Через 15 лет после гибели на дуэли Лермонтова 33-летний Александр Островский и 28- летний Лев Толстой (в форме подпоручика) встречаются в московском салоне графини Евдокии Петровны Ростопчиной, поэтессы, изгнанной из столичного Петербурга за крамольное стихотворение... Лев Толстой недавно прибыл с театра военных действий из Севастополя... Он пока ещё офицер...
В гостиную своего салона выходит из другой комнаты графиня Ростопчина.
Она приятно взволнована.
РОСТОПЧИНА.
Вы, Александр Николаевич, своим долгим-долгим не-при-хо-дом ко мне
являете собой настоящего мучителя бедной женщины!
ОСТРОВСКИЙ (появляясь в дверях).
Никак не думал, что могу быть мучителем...
РОСТОПЧИНА.
Значит, вы просто совсем не думали обо мне... Вам у меня не нравится?
ОСТРОВСКИЙ.
Ну что вы, Евдокия Петровна, разве такое может не нравиться!.. Полная гармония!
Ростопчина и Островский садятся за фортепиано и играют в четыре руки.
В прихожей салона появляется Толстой, читающий письмо, которое начал читать ещё на улице.
ТОЛСТОЙ (задумчиво ).
Ах, Валерия, Валерия, что же мне с тобой делать?! Как начинает говорить, так глуповата. Как пишет, так умна. Может, списывает откуда?.. Как быть? Жениться — не жениться?..(прислушивается) К чёрту! Отвлекусь здесь, у графини Ростопчиной, в Москве. Вернусь в Ясную Поляну, там видно будет...
В прихожей салона - Слуга, только что впустивший Толстого.
СЛУГА.
Здравия желаем, ваше сиятельство граф Лев Николаевич!
ТОЛСТОЙ.
Здравствуй, Никитич!.. Подожди, не докладывай. Дай послушать!..
Островский и Ростопчина, возбуждённые собственной игрой, целуются. Островский изображает страсть. Ростопчина слегка взволнована, но недоверчива...
Слуга вновь хочет доложить.
ТОЛСТОЙ.
Тсс, Никитич! Обожди... Я скажу, когда доложить...
РОСТОПЧИНА (слегка отстранённо).
ЧЕГО-ТО ЖАЛЬ...
Чего-то жаль мне... И не знаю я
Наверное, чего... Опять _его_ ли, Кого безумно так любила я, Так долго и с такой упрямой волей? Или тебя, пора моей весны, Отцветшая пора младых стремлений, Желаний, и надежд, и вдохновений, Той грустной, но всё милой старины?!. О нем зачем жалеть?.. Ведь счастлив он, Своей судьбой доволен и спокоен, Минувшего забыл минутный сон И, счастия оседлого достоин, Рассудку подчинил свой гордый ум, Житейских благ всю цену понимает, Без детских грез, без лишних страстных дум Живет... и жизни смысл и цель уж знает!.. ОСТРОВСКИЙ. Ты — мои страстные думы, Дуся!.. И я хочу... посвятить тебе свою комедию, которую только что закончил: «Не в свои сани не садись». РОСТОПЧИНА. Я очень тронута,.. но я надеюсь, ты не меня имеешь ввиду названием? ОСТРОВСКИЙ Ну что ты! Как ты могла подумать! Я исключительно имею ввиду твой прекрасный образ, который меня вдохновлял. Ты — моя муза, Дуся! РОСТОПЧИНА. Это правда? ОСТРОВСКИЙ. Истинная! РОСТОПЧИНА. О Боже! (целуются). ТОЛСТОЙ (Слуге). Теперь можно, Никитич! Слуга входит в салон. СЛУГА (торжественно). Его сиятельство граф Лев Николаевич Толстой! РОСТОПЧИНА (продолжая играть). Проси, Никитич! Слуга выходит в прихожую и кланяется Толстому, приглашая войти. ТОЛСТОЙ (входя). Какой прекрасный дуэт! Здравствуйте, господа! РОСТРОПЧИНА.
Ждём вас, граф! Вот познакомьтесь, наконец, лично. Лев Николаевич Толстой, писатель. Александр Николаевич Островский, поэт и драматург. Вы читали у меня его пьесу «Не так живи, как хочется».
ТОЛСТОЙ.
Да, да, читал, и с удовольствием! И слушатели были довольны: Тургенев, Некрасов... Настроение у всех поднялось! Спасибо, Александр Николаевич!
ОСТРОВСКИЙ.
Ну что вы, Лев Николаевич! Разве можно сравнить с вашими «Севастопольскими рассказами»! Вот что великолепно и... грозно.
ТОЛСТОЙ.
Вот именно — грозно... А душе чем развлечься!? Вон и Евдокия Петровна никак не развлечёт. Всё норовит с правительством поссориться. И вот результат: выслали из столицы в Москву!
РОСТОПЧИНА.
А что, вам здесь разве плохо?
ОСТРОВСКИЙ.
Прекрасно, графиня. И ехать далеко не надо.
РОСТОПЧИНА.
То-то! Политическая буза, Лев Николаевич, бывает полезна. Да и как-то живее здесь, в Москве. Почва совсем другая и воздух.
ТОЛСТОЙ.
Тут мне, между прочим, про вас, Александр Николаевич, критик Дружинин написал: «Точно сама земля заговорила»! Про меня он так не писал!
ОСТРОВСКИЙ.
Да про вас, Лев Николаевич, ничего писать не надо, и так ясно: великая литература! (Они обнимаются) Давай на ты!
ТОЛСТОЙ.
Вы старше меня на пять лет... А впрочем: давай!
РОСТОПЧИНА,
Такого у меня в салоне ещё не было! Чтобы Лев Толстой, сама щепетильность, и согласился на ты!.. Шампанского, господа!
ТОЛСТОЙ.
А водка есть, графиня?
РОСТОПЧИНА.
Я вообще-то не держу, чтобы гости нечаянно не напивались, но я сейчас у кого надо спрошу. Эй, Никитич, у тебя водка найдётся?
ГОЛОС СЛУГИ.
Обязательно!
РОСТОПЧИНА.
Тащи графин и огурцы закусить! И хлеба чёрного!
ГОЛОС СЛУГИ.
Слушаюсь, ваше сиятельство!
Толстой играет на фортепиано что-то бравурное.
Входит слуга с водкой. Ростопчина разливает всем.
РОСТОПЧИНА.
Я тоже, пожалуй, мужчины, с вами рвану!
ТОЛСТОЙ.
Рванём за нашу литературу!
Все пьют, крякают, нюхают хлеб, хрустят огурцами.
ОСТРОВСКИЙ.
Кстати, господа, сегодня печальная дата — 15 лет как Лермонтова убили! Мартынов — негодяй, на кого руку поднял! Что бы там между ними ни было! (наливает) Помянем, господа, гения! Его творения — всем нам подарок! «...А он, мятежный, просит бури, Как будто в бурях есть покой!»... И это написано в 17 лет!.. В домике его последнем в Пятигорске организуют народный музей, я им послал табличку, сам из меди сделал, у меня в Щелыково верстак слесарный. Балуюсь иногда. Написать только имя сам не смог, руки дрожали. Пришлось заказать надпись у гравёра...
ТОЛСТОЙ.
Молодец, Саша! Я тоже помню: «Он не имел ни брата, ни сестры, И тайных мук его никто не ведал.» Правда, его страдания — как бы нам в подарок!.. Однако у Лермонтова есть одна странная и страшная вещь, которая не может быть опубликована, чтобы не пугать обывателя. Это стихотворение мне показали на Кавказе, где он воевал. Оно называется «Предсказание». Я его переписал. (достаёт записную книжку) Вот оно:
Настанет год, России черный год, Когда царей корона упадет; Забудет чернь к ним прежнюю любовь, И пища многих будет смерть и кровь; Когда детей, когда невинных жен Низвергнутый не защитит закон; Когда чума от смрадных, мертвых тел Начнет бродить среди печальных сел, Чтобы платком из хижин вызывать, И станет голод бедный край терзать; И зарево окрасит волны рек: В тот день явится мощный человек, И ты его узнаешь - и поймешь, Зачем в руке его булатный нож; И горе для тебя!- твой плач, твой стон Ему тогда покажется смешон; И будет все ужасно, мрачно в нем, Как плащ его с возвышенным челом.
Он написал это тоже в 17 лет. Совсем мальчик. Что ему навеяло этот кошмар, не понимаю... (играет на фортепиано)
ЧЕЛОВЕК В ХАЛАТЕ.
Я тоже поражён этим предсказанием юного Лермонтова! Сонечка! Ровно через 87 лет так и случилось в нашей стране! Но тогда никто из гостей Ростопчиной этого даже представить не мог. Да и не хотел!.. А он был из тех, кто знал!..
ТОЛСТОЙ.
Почитай нам, Александр, своё! Ты же пишешь стихи, я знаю. Развлеки слегка... А то что-то тяжело...
ОСТРОВСКИЙ. После Лермонтова, конечно, трудно... Разве что, из моей сказочки, которую сейчас сочиняю. Это говорит...Баба Яга: В нашей сторонке Прежде, бывало, Русского духу Слыхом не слыхать, Косточки русской Видом не видать. А нынче дух русский По волюшке ходит, Воочию является, В нос бросается.
Здравствуйте, молодцы!
Все смеются и выпивают.
ТОЛСТОЙ.
За русский дух!.. Это прямо подарок славянофилам!
ОСТРОВСКИЙ.
Я для журнала «Русская беседа» и пишу.
ТОЛСТОЙ.
А ты знаешь, Александр, я вот о чём подумал... Ты своими пьесами исправляешь, как писал Карамзин, «блестящую ошибку» Петра Первого!
ОСТРОВСКИЙ.
Что-то я такого у него в «Истории государства Российского» не припомню. Что за ошибка да ещё и блестящая?
ТОЛСТОЙ.
А этого у него в «Истории» и нет... Это из неопубликованного. И... запрещённого. Мне из канцелярии Его Величества дали по знакомству на одну ночь почитать. Я с бароном Фредериксом знаком... Под страшным секретом! Чуть не на крови пришлось клясться!
РОСТОПЧИНА.
А что это такое?!
ТОЛСТОЙ.
Называется «Записка о древней и новой России». Написано 40 лет назад. Карамзин адресовался тогда к императору Александру Первому. В «Записке» этой страниц 300!.. Обещал не разглашать!
РОСТОПЧИНА.
Лев Николаевич! Умоляю!
ОСТРОВСКИЙ.
После того, что ты только что сказал, ты просто обязан рассказать, Лев!
Мы же писатели, всё-таки! Должны такое знать!
Толстой вновь достаёт записную книжку.
РОСТОПЧИНА.
Я от вашей записной книжки начинаю вздрагивать!
ТОЛСТОЙ.
Страшная государственная тайна!.. В канцелярии Его Величества просто заклинали меня! Я поклялся именем Государя!.. Ладно, думаю, меня дальше Ясной Поляны не сошлют.
ОСТРОВСКИЙ.
А меня дальше Кинешмы и Щелыкова!
РОСТОПЧИНА.
А меня дальше нашей деревни под названием Анна в Воронежской губернии.
ТОЛСТОЙ (смеётся).
А потому... слушайте! Мы с вами это, действительно, должны знать!(читает) «...Страсть Петра к новым для нас обычаям преступила в нём границы благоразумия. Пётр не хотел вникнуть в истину, что дух народный составляет нравственное могущество государств, подобно физическому, нужные для их твёрдости. Искореняя древние навыки, представляя их смешными, хваля и вводя иностранные, царь унижал россиян в собственном их сердце. Презрение к самому себе — располагает ли человека и гражданина к великим делам?» Карамзин прямо обвиняет русского царя в измене «истинно русским началам жизни»... Реформы Петра Карамзин называет его «блестящей ошибкой»! (все поражены)...
ЧЕЛОВЕК В ХАЛАТЕ (сверху).
Поразительно! Ничего подобного я у Карамзина не читал! Надо будет поискать в Интернете. Как это называется? «Записка о древней и новой России» Карамзина? Поищу обязательно! Не могли ведь не опубликовать...
ТОЛСТОЙ.
Поэтому, Саша, я считаю, что ты на нашей русской сцене исравляешь эту ошибку Петра! Именно ты!
ОСТРОВСКИЙ.
Я поражён в самое сердце, Лёва! Я никогда даже не слышал такого! Даже от славянофилов! А тут — сам Карамзин, придворный историк!.. Теперь я буду работать с утроенной силой! Мои купцы ещё покажут истинно русские начала жизни! Именно купцы! Средний класс. Благодаря которому мы имеем города, дороги, больницы, музеи, картинные галереи...А нравственные устои! (Ростопчиной) И, между прочим, литературно-музыкальные гостиные! Я ведь кроме вас, графиня, в дворянские салоны не хожу. Исключительно, в купеческие! Там — здоровее! А какие салоны у купцов в домах в Кинешме! У Корзинкина, например. У него даже оркестр небольшой есть, в котором он сам играет на скрипке! Я с ним и на рыбалку хожу там на Волге. И на речку Куекшу у меня в Щелыково.
ТОЛСТОЙ.
Завидую! У меня в Ясной Поляне такого нет! Всё — дворяне какие-то попадаются. Или, в лучшем случае, крестьяне! Повезло тебе, Саша!
ОСТРОВСКИЙ.
Да при чём тут везение. Просто желание надо иметь. Не кичиться своим дворянским званием. Здесь, в Москве, у нас, в Замоскворечье, какие купцы великолепные есть! Один Бахрушин чего стоит! А Третьяков, Абрикосов!..
ТОЛСТОЙ (задумчиво).
Ты прав, Саша, там — настоящее...
РОСТОПЧИНА.
Я тоже поражена этой карамзинской «Запиской», Лев Николаевич!.. Но я тоже, когда надо, не сплю (таинственно смотрит на Островского)... в этом плане...Вот послушайте. Два дня назад написала. Точно, специально, будто думала, что вы придёте, Лев Николаевич, с вашей ошеломляющей вестью:
Вставайте... сбирайтесь, народы, Услыша желанный трезвон!.. Ветвь с ветвью сплетайте, о роды, От корня славянских племен!.. Срок минул жестоким изгнаньям!.. Пора плен чужбины разбить И вновь, по старинным преданьям, Одною семьею зажить!.. Примеру благому послушны, Пусть наши и ваши поля Сойдутся, - в день встречи радушной Взыграет родная земля!.. Ты, Волга, целуйся с Дунаем!.. Урал, - ты Карпат обнимай!.. Пляшите, как братья, край с краем, И всё, что не мы, - пропадай!.. Зачем нам уменье чужое?.. Своим мы богаты умом!.. От Запада разве лишь злое И вредное мы переймем!.. Что проку от грешной музыки, От статуй и голых картин!.. Скупайте их златом, языки!.. Пусть плюнет на них Славянин... Сожжемте на вече творенья Всех, всех чужеземных писак!.. Вот, Нестор - мои песнопенья! В чтецы - вот приходский вам дьяк!.. Отпустим бородки до чресел, В нагольный тулуп облачась, - И в лес все пойдемте!.. Как весел, Как светл обновления час!.. Да здравствуют наши трущобы, Разгул, старина, простота... Без распрей, без лести, без злобы,
Здесь жизнь и сладка, и чиста!..
Аплодисменты и смех.
ОСТРОВСКИЙ.
Браво, графиня! Хотя и перебор, конечно, насчёт искусства... Лёва, а ты не собираешься снять офицерский мундир?
ТОЛСТОЙ.
Ты как в воду глядел: вчера я подал прошение об отставке. На прощанье с мундиром хочу вам с Евдокией Петровной соответствовать. Я недавно в Севастополе, на театре боевых действий, тоже написал стихи.
РОСТОПЧИНА.
Читайте немедленно, граф!
ТОЛСТОЙ.
Песня про сражение на реке Черной 4 августа 1855 года.
Как четвертого числаНас нелегкая неслаГоры отбирать.Барон Вревский генералК Горчакову приставал,Когда подшофе.«Князь, возьми ты эти горы,Не входи со мною в ссору,Не то донесу».Собирались на советыВсе большие эполеты,Даже Плац-бек-Кок.Полицмейстер Плац-бек-КокНикак выдумать не мог,Что ему сказать.Долго думали, гадали,Топографы всё писалиНа большом листу.Гладко вписано в бумаге,Да забыли про овраги,А по ним ходить…Выезжали князья, графы,А за ними топографыНа Большой редут.Князь сказал: «Ступай, Липранди!»
А Липранди: «Нет-с, атанде», Нет, мол, не пойду.Туда умного не надо,Ты пошли туда Реада,А я посмотрю…»
Вдруг Реад возьми да спростуИ повел нас прямо к мосту:«Ну-ка, на ура»Веймарн плакал, умолял,Чтоб немножко обождал.«Нет, уж пусть идут».Генерал же Ушаков,Тот уж вовсе не таков:Всё чего-то ждал.Он и ждал да дожидался,Пока с духом собиралсяРечку перейти...
А Белевцев-генералВсё лишь знамя потрясал,Вовсе не к лицу.На Федюхины высотыНас пришло всего три роты,А пошли полки!..Наше войско небольшое,А француза было втрое,И сикурсу тьма. (Сикурс, кто не знает, это — поражение, отступление).Ждали – выйдет с гарнизонаНам на выручку колонна,Подали сигнал.А там Сакен генерал
Всё акафисты читалБогородице.И пришлось нам отступать,Роже ёже ихню мать
Кто туда водил.
Ну их к чёрту с их войнами и сикурсами! Я устал от этих бездарных полководцев!
ОСТРОВСКИЙ(задумчиво).
Да, чего-то нам всегда не хватает: то полководцев, (тихо) то закуски,.. то какой-то свободы... (наигрывает на фортепиано)
РОСТОПЧИНА.
Я знаю, чего мне не хватает, — хочу танцевать!
ТОЛСТОЙ.
Я бы тоже не отказался. А как? Сами себе играть что ли? Да и партнёрша одна только.
ОСТРО ВСКИЙ.
И я хочу!
РОСТОПЧИНА.
Немедленно вызываем пианиста! Он тут рядом живёт. Никитич! (выходит Слуга)
СЛУГА.
Слушаю, ваше сиятельство!
РОСТОПЧИНА.
Беги к Рубинштейну, тащи сюда. Скажи: немедленно!
СЛУГА.
Слушаюсь, ваше сиятельство!
Слуга убегает.
РОСТОПЧИНА.
А насчёт партнёрши: порою одна … лучше.
ТОЛСТОЙ.
Вам виднее, графиня, вы хозяйка...
ОСТРОВСКИЙ.
Ну что, пока суть да дело, ещё по одной?
РОСТОПЧИНА.
А наливай!
Наливают, выпивают, крякают.
РОСТОПЧИНА.
Чёрт, закуски маловато, одни огурцы. Ну, сейчас, Никитич вернётся...
Гремит дверной звонок.
Ростопчина, за отсутствием Никитича, идёт открывать.
Заходит Софья.
СОФЬЯ.
Здравствуйте, госпожа Ростопчина... Мне сказали, что Лев Николаевич у вас? Я — давняя знакомая графа.
РОСТОПЧИНА.
Проходите, сударыня!
ЧЕЛОВЕК В ХАЛАТЕ (наверху, опешив).
А это уже, кажется, благодаря твоему вопросу, Сонечка, я со своими великими историческими друзьями достиг интерактивной обратной связи! Мне подказывает Психея, богиня моей души, что это пришла Сонечка Колошина, твоя тёзка. Она же сйчас в Москве...Боже мой! Это настоящий подарок!.. Сонечка Колошина, прототип Сонечки Валахиной из «Детства.Отрочества.Юности» Толстого. Возлюбленная Толстого ещё со времён первого бала, где они танцевали ...десятилетними!.. Теперь-то ей,конечно, лет 28...
Софья проходит в салон.
РОСТОПЧИНА.
К нам гостья, господа!
ТОЛСТОЙ.
Сонечка! Как ты узнала, что я здесь?
СОФЬЯ.
Мне в Хамовниках сказали.
ТОЛСТОЙ.
Как ты во-время, Сонюша! Сейчас явится пианист, и мы будем танцевать!
Ты будто почувствовала.
СОФЬЯ (весело).
Так и есть! Конечно, почувствовала.
Приходят Слуга и — следом — Рубинштейн.
СЛУГА.
Пианист, господин Рубинштейн!
РОСТОПЧИНА.
Проси, Никитич!
РУБИНШТЕЙН (робко).
Здравствуйте, господа! Графиня, вы просили поиграть...
РОСТОПЧИНА.
Да-да, Коля! Пожалуйста! Танцевать очень хочется! Но теперь, господа, непременно шампанского! Что за танцы без шипучего. Никитич, шампанского! Начинай пока, Николай...
Рубинштейн пробует инструмент, начинает играть.
Ростопчина танцует с Островским.
РОСТОПЧИНА (тихо).
Вы когда ко мне приедете теперь, Александр Николаевич?
ОСТРОВСКИЙ (шутя).
Ну, если бы у вас был биллиард...
РОСТОПЧИНА.
Завтра же поставлю!
ОСТРОВСКИЙ.
А муж?
РОСТОПЧИНА.
А что — муж! Для гостей... И сама буду играть... Муж объелся груш... Когда вы читаете здесь, у меня в салоне, свои произведения, я испытываю состояние высшего блаженства!
ОСТРОВСКИЙ.
А когда читают Тургенев, Некрасов?..
РОСТОПЧИНА (отрицательно качает головой).
… Только ты!.. Правду сказал Дружинин, что будто сама Земля голос подаёт. Но Земля может разговаривать языком лесов и рек, а может и языком вулканов!.. Экспромт:
Я почувствую горную высь
На меня посмотревших вулканов,..
Только губы тихонько приблизь
Врачевать мои прошлые раны...
А вот и шампанское!
Слуга вносит бутылку и фужеры, открывает, наливает всем.
ТОСТОЙ.
За наших прекрасных дам! (пьют)... Господи, Сонечка Колошина! Моя самая сильная любовь!
СОФЬЯ (тихо).
Лёва, как тебе не стыдно при посторонних!
ТОЛСТОЙ.
Да какие это посторонние! Графиня Ростопчина, прекрасная писательница, мой друг. А это Александр Островский, известный драматург.
СОФЬЯ.
А я видела вашу пьесу в Малом театре, «Свои люди — сочтёмся».
ОСТРОВСКИЙ.
Ну и как, понравилось?
СОФЬЯ.
Очень!
ТОЛСТОЙ.
Ну вот, Сонечка, а ты говоришь — посторонние!(целует её)
И вдруг Толстой словно как-то преображается.
Танцующие две пары в танце уплывают за кулисы.
Меняется фортепианная музыка на звучание небольшого оркестра на балу в провинциальной усадьбе.
В танце кружатся несколько бальных пар.
Сбоку за ломберным столом несколько гостей играют в карты.
ЧЕЛОВЕК В ХАЛАТЕ (сверху).
Как часто бывает в таких случаях, на Толстого накатило воспоминание о бале из его повести «Два гусара» и — одновременно — о своих «Севастопольских рассказах» и о самом театре военных действий обороны Севастополя, откуда он, подпоручик Лев Толстой, недавно прибыл... Это был бал после окончания сельскохозяйственного уездного съезда дворян, помещиков, депутатов в Тульской губернии.
(Читает из «Двух гусаров»)
В 1800-х годах, в те времена, когда не было еще ни железных, ни шоссейных дорог, ни газового, ни стеаринового света, ни пружинных низких диванов, ни мебели без лаку, ни разочарованных юношей со стеклышками, ни либеральных философов-женщин.
… Не было... ни милых дам-камелий, которых так много развелось в наше время, – в те наивные времена, когда из Москвы, выезжая в Петербург в повозке или карете, брали с собой целую кухню домашнего приготовления, ехали восемь суток по мягкой пыльной или грязной дороге и верили в пожарские котлеты, в валдайские колокольчики и бублики, – когда в длинные осенние вечера нагорали сальные свечи, освещая семейные кружки из двадцати и тридцати человек, на балах в канделябры вставлялись восковые и спермацетовые свечи, когда мебель ставили симметрично, когда наши отцы были еще молоды не одним отсутствием морщин и седых волос, а стрелялись за женщин и из другого угла комнаты бросались поднимать нечаянно и не нечаянно уроненные платочки, наши матери носили коротенькие талии и огромные рукава и решали семейные дела выниманием билетиков; когда прелестные дамы-камелии прятались от дневного света, – в наивные времена масонских лож, мартинистов, во времена Милорадовичей , Давыдовых, Пушкиных, – в губернском городе К. был съезд помещиков и кончались дворянские выборы.
Слышно, как подъехал конный экипаж.
Через зал идёт на сцену герой обороны Севастополя 27-летний офицер граф Лев Николаевич Толстой, приехавший в 1856 году из Севастополя после боёв.
ТОЛСТОЙ:
- Ну, все равно, хоть в залу.
ЧЕЛОВЕК В ХАЛАТЕ (Толстому).
Съезд такой, батюшка ваше сиятельство, огромный. Ефремовская помещица с дочерьми обещались к вечеру выехать; так вот и изволите занять, как опростается, одиннадцатый номер в гостинице.(лай собаки)
ТОЛСТОЙ(собаке):
- Блюхер,Блюхер!
ЧЕЛОВЕК В ХАЛАТЕ:
- Собаку сюда нельзя, ваше сиятельство!
ТОЛСТОЙ(«собаке»).
- Блюхер,сидеть там!..(кричит)Сашка, дай ямщику целковый!
Выходит ямщик.
ЯМЩИК:
- Что ж, батюшка, васьсиясь, как, кажется, старался твоей милости! Полтинник обещали,а он четвертак дал!
ТОЛСТОЙ: – Сашка!Дай ему целковый!
ГОЛОС САШКИ БАСОМ:– Будет с него, да у меня и денег нет больше. Толстой достал из бумажника единственные две синенькие, которые были в нем, и дал одну ямщику, который поцеловал его в ручку и вышел. ТОЛСТОЙ:– Вот пригнал! Последние пять рублей. ОДИН ИЗ ИГРАЮЩИХ: – По-гусарски, господин офицер!..Вы здесь долго намерены пробыть?
ТОЛСТОЙ(всем):
-Позвольте представиться:граф Толстой Лев Николаевич, писатель, только что с Севастопольского театра военных действий, проездом к себе в Ясную поляну.
ДАМА:
- Я читала «Севастопольские рассказы». Это — ваши, граф?
ТОЛСТОЙ(кокетливо):
- А что, разве есть еще один писатель граф Лев Толстой? Или два?
ГУСАР:
- Ну что вы, граф! Откуда!.. Прошу вас сдавать.
(Толстой сдает карты)
ГОСТЬЯ(танцующая):
- Расскажите, граф, о Севастополе. Что там творится?
ТОЛСТОЙ:
- Извольте! Только не зажмуривайтесь...
Музыка приобретает тревожно-мистический характер.
Свет тоже меняется на цветной полумрак.
Вдалеке раздаётся грохот орудий 19 века, выстрелы.
Как наваждение, из зала, выходит раненый офицер с оборванным мальчиком.
Все на балу тревожно смотрят на них.
ТОЛСТОЙ:
-Посмотрите лучше на этого десятилетнего мальчишку, который в старом, должно быть, отцовском, картузе, в башмаках на босу ногу и нанковых штанишках, поддерживаемых одною помочью, с самого начала перемирия в Севастополе вышел за вал и все ходил по лощине, с тупым любопытством глядя на французов и на трупы, лежащие на земле, и набирал полевые голубые цветы, которыми усыпана эта роковая долина.
РАНЕНЫЙ ОФИЦЕР:- Возвращаясь домой с большим букетом, он, закрыв нос от запаха, который наносило на него ветром, остановился около
кучки снесенных тел и долго смотрел на один страшный, безголовый труп, бывший ближе к нему. Постояв довольно долго, он подвинулся ближе и дотронулся ногой до вытянутой окоченевшей руки трупа. Рука покачнулась немного. Он тронул ее еще раз и крепче. Рука покачнулась и опять стала на свое место. Мальчик вдруг вскрикнул, спрятал лицо в цветы и во весь дух побежал прочь к крепости.
Мальчик подходит к канапе, его угощают конфетами.
Продолжаются танцы и игра в карты.
«ГОЛОС ТОЛСТОГО»:
-Да, на бастионе, в Севастополе, и на траншее выставлены белые флаги, цветущая долина наполнена смрадными телами, прекрасное солнце спускается к синему морю, и синее море, колыхаясь, блестит на золотых лучах солнца. Тысячи людей толпятся, смотрят, говорят и улыбаются друг другу. И эти люди — христиане, исповедующие один великий закон любви и самоотвержения, глядя на то, что они сделали, с раскаянием не упадут вдруг на колени перед тем, кто, дав им жизнь, вложил в душу каждого, вместе с страхом смерти, любови к добру и прекрасному, и со слезами радости и счастия не обнимутся, как братья? Нет! Белые тряпки спрятаны — и снова свистят орудия смерти и страданий, снова льется невинная кровь и слышатся стоны и проклятия.
Вот я и сказал, что хотел сказать на этот раз. Но тяжелое раздумье одолевает меня. Может, не надо было говорить этого. Может быть, то, что я сказал, принадлежит к одной из тех злых истин, которые, бессознательно таясь в душе каждого, не должны быть высказываемы, чтобы не сделаться вредными, как осадок вина, который не надо взбалтывать, чтобы не испортить его.
ДАМА:
-Граф, скажите: где выражение зла, которого должно избегать? Где выражение добра, которому должно подражать? Кто злодей, кто герой? Все хороши и все дурны.
ТОЛСТОЙ:
-Ни Калугин с своей блестящей храбростью и тщеславием, двигателем всех поступков, ни Праскухин, пустой, безвредный человек, хотя и павший на поле брани за веру, престол и отечество, ни Михайлов с своей робостью и ограниченным взглядом, ни Пест — ребенок без твердых убеждений и правил, это — мои соратники-офицеры, не могут быть ни злодеями, ни героями .
Герой же моей повести, которого я люблю всеми силами души, которого старался воспроизвести во всей красоте его и который всегда был, есть и будет прекрасен, — правда!
Затемнение.
И снова танцуют Толстой с Сонечкой и Островский с Ростопчиной у неё в салоне. За фортепиано — Рубинштейн.
Бьёт дверной звонок.
Слуга открывает.
Там Офицер.
ОФИЦЕР.
Здесь салон графини Ростопчиной, Евдокии Петровны?
СЛУГА.
Так точно!
ОФИЦЕР.
Островский и Толстой тоже здесь?
СЛУГА.
Так точно!
ОФИЦЕР.
Отлично! Тайная полиция! У меня предписание. Проводи, любезный!
СЛУГА.
Слушаюсь! Прошу сюда.
СОНЯ (на чердаке).
Прямо как в нашем современном детективе!
ЧЕЛОВЕК В ХАЛАТЕ.
Так и есть!
Затемнение.
Действие второе.
Продолжение предыдущей сцены.
Офицер смотрит в бумаги.
ЧЕЛОВЕК В ХАЛАТЕ (с чердака).
Что я могу сказать о классиках литературы?.. А вот что!.. В те годы, впрочем как и нынче, мало кто из обычных людей знал, зачем, почему, для чего он живёт. Классики же, каждый из них, был именно тот, кто знал это! Подчёркиваю: классик — это тот, кто знал! Тот, кто знал!.. Даже когда он знает, что он ничего не знает...Кстати, Сонечка, это считается высшей мудростью ещё от древних китайцев — знать, что ничего не знаешь!
СОНЯ.
Понятно.., что ничего не понятно!(улыбается)
ОФИЦЕР (читает).
«Ростопчина Евдокия Петровна, графиня, литератор, выдворена из Петербурга за антиправительственные литературные тексты. Подлежит полицейскому надзору...» Графиня, я надеюсь, вы осознали вред от своего деяния?
РОСТОПЧИНА.
Безусловно, господин офицер! Молодая была, ничего не смыслила в политике.
ОФИЦЕР.
Ну, а теперь позвольте узнать, что пишете, графиня? Учтите, мой вопрос строго официален!
РОСТОПЧИНА.
Вот, пожалуйста, господин офицер!
ОТ ПОЭТА К ЦАРЯМ
Эпиграф: Беда стране, где раб и льстец Одни допущены к престолу!.. Александр Пушкин . Не бойтесь нас, цари земные: Не страшен искренний поэт, Когда порой в дела мирские Он вносит божьей правды свет. Во имя правды этой вечной Он за судьбой людей следит; И не корысть, а пыл сердечный Его устами говорит. Он не завистник: не трепещет Вражда в груди, в душе его; Лишь слабых ради в сильных мещет Он стрелы слова своего!.. Он враг лишь лжи и притеснений, Он мрака, предрассудка враг; В нем нет ни тайных ухищрений, Ни алчности житейских благ. Нет, не в упрек, не для обиды Звучит его громовый стих, Когда, глас высшей Немезиды, Карает он и зло, и злых, - Он только верно выполняет Свой долг святой пред божеством; Он только громко повторяет, Что честь и совесть скажут в нем! Не знает он любостяжанья; Благоговейно принял он От неба в дар свое призванье, Добра желаньем вдохновлен. Не нужно ничего поэту, - Ни лент, ни места, ни крестов; Поэт за благостыню эту Вам не продаст своих стихов! Зачем вельможные палаты Тому, кто ищет высь небес? Зачем блеск почестей и злата Жильцу обители чудес? Не бойтесь нас, земные власти, - Но не гоните только нас: Мы выше станем при несчастьи, В гоненьи дорастем до вас! Не бойтесь нас!.. Мы правду скажем, Народный глас к вам доведем, И к славе путь мы вам укажем, И вашу славу воспоем! Но бойтесь всех подобострастных, Кто лижут, ластятся, ползут... Они вас, бедных, самовластных, И проведут, и продадут! Они поссорят вас с народом, Его любовь к вам охладят И неминуемым исходом Пред вами нас же обвинят! ОФИЦЕР. Ну что ж, стихотворение прекрасное и важное... Только мой вам совет, графиня, не противопоставляйте себя правительству. Я, например, получил удовольствие...А противопоставление такое к добру не приводит. Вспомните Сенатскую площадь в Петербурге 1825 года. РОСТОПЧИНА. Спасибо, что напомнили, господин офицер. ОФИЦЕР. Вот и хорошо! Надеюсь на ваше благоразумие, графиня. Думаю, через месяц надзор будет снят. Я подам рапорт!
РОСТОПЧИНА.
О, благодарю вас, капитан! Какое у вас красивое звание!
ОФИЦЕР.
Хм, есть и значительнее... Ну ладно. Теперь поднадзорный господин Толстой Лев Николаевич, подпоручик, граф, литератор.
ТОЛСТОЙ.
Я! А что, на меня заведено дело? Это — честь!
ОФИЦЕР.
Ваше дело, граф, хорошо описано в вашем собственном ответном письме господину Семёнову , где вами же сказано о причинах обыска у вас в имении «Ясная Поляна».
ТОЛСТОЙ.
А вы что, читали?
ОФИЦЕР.
Контролируется вся корреспонденция поднадзорных. Даже снята копия.Вот-с, что вы, граф, собственноручно, изволили писать!.. (открывает бумагу) « Какие это опасения вы имели на мой счет?Это меня интриговало все время, и только теперь, получив известия из Ясной Поляны, я все понял. Хороши ваши друзья! Ведь все Потаповы, Долгорукие и Аракчеевы— это все ваши друзья. Мне пишут из Ясной: 7-го июля приехали 3 тройки с жандармами, не велели никому выходить; должно быть, и тетеньке, и стали обыскивать. Что они искали — до сих пор неизвестно. Какой-то из ваших друзей, грязный полковник, перечитал все мои письма и дневники, которые я только перед смертью думал поручить тому другу, который будет мне тогда ближе всех; перечитал две переписки, за тайну которых я бы отдал все на свете,— и уехал, объявив, что он подозрительного ничего не нашел. Счастье мое и этого вашего друга, что меня там не было,— я бы его убил! Мило! славно! Вот как делает себе друзей правительство. Ежели вы меня помните с моей политической стороны, то вы знаете, что всегда и особенно со времени моей любви к школе я был совершенно равнодушен к правительству и еще более равнодушен к теперешним либералам, которых я презираю от души.
Теперь я не могу сказать этого, я имею злобу и отвращение, почти ненависть к тому милому правительству, которое ищет у меня литографские и типографские станки для перепечатывания прокламаций Герцена, которые я презираю, которые я не имею терпения дочесть от скуки.
Милые ваши друзья! Я еще не видал тетеньки, но воображаю ее. Как-то я писал вам о том, что нельзя искать тихого убежища в жизни, а надо трудиться, работать, страдать. Это все можно, но ежели бы можно было уйти куда-нибудь от этих разбойников с вымытыми душистым мылом щеками и руками.»
(закрывает папку)
Уважаемый граф Лев Николаевич! Если вам не понятно, то я вам объясню, кто такой Герцен. Он радикал, революционер и эмигрант. Подстрекает нашу молодёжь своими писаниями бог знает на что! Он — враг отечества нашего!
ТОЛСТОЙ.
Да вы поймите, офицер, мне этот Герцен совершенно не интересен! В гробу я его видал!
ОФИЦЕР.
Тем не менее, у вас найдены его портрет и прокламация!
ТОЛСТОЙ.
Чёрт его знает, как это ко мне попало! Как нибудь случайно. Поймите, капитан, я боевой офицер, недавно из Севастополя.
ОФИЦЕР.
Знаю, уважаю, читал! Тем более, избави вас Бог в дальнейшем от таких случайностей, граф!.. Далее... Господин Островский Александр Николаевич?
ОСТРОВСКИЙ.
Да-да!
ОФИЦЕР.
После публикации вашей пиэсы «Свои люди — сочтёмся» лично Император написал: «Напечатано напрасно. Ставить запрещаю. Автора держать под надзором.»
ОСТРОВСКИЙ.
Да, я догадывался.
ОФИЦЕР.
Я внимательно читал вашу пьесу! (гремит саблей) Это же — почти памфлет!
ОСТРОВСКИЙ.
Ну, это преувеличение, господин офицер. А если и есть некий юмор, то исключительно на пользу Отечеству, как и всякий юмор.
Затемнение.
Как видение, возникает разучивающая танец Липочка из пьесы Островского «Свои люди — сочтемся».
ЛИПОЧКА.
Какое приятное занятие эти танцы! Ведь уж как хорошо! Что может быть восхитительнее? Приедешь в Собранье али к кому на свадьбу, сидишь, натурально,- вся в цветах, разодета, как игрушка али картинка журнальная,- вдруг подлетает кавалер: "Удостойте счастия, сударыня!" Ну, видишь: если человек с понятием али армейской какой возьмешь да и прищуришься, отвечаешь: "Извольте, с удовольствием!" Ах! (с жаром) оча-ро-ва-тель-но! Это просто уму непостижимо! (Вздыхает.) Больше всего не люблю я танцевать с студентами да с приказными. То ли дело отличаться с военными! Ах, прелесть! восхищение! И усы, и эполеты, и мундир, а у иных даже шпоры с колокольчиками. Одно убийственно, что сабли нет! И для чего они ее отвязывают? Странно, ей-богу! Сами не понимают, как блеснуть очаровательнее! Ведь посмотрели бы на шпоры, как они звенят, особливо, если улан али полковник какой разрисовывает - чудо! Любоваться - мило-дорого! Ну, а прицепи-ко он еще саблю: просто ничего не увидишь любопытнее, одного грома лучше музыки наслушаешься. Уж какое же есть сравнение: военный или штатский? Военный - уж это сейчас видно: и ловкость, и все, а штатский что? Так какой-то неодушевленный! (Молчание.) Удивляюсь, отчего это многие дамы, поджавши ножки, сидят? Формально нет никакой трудности выучиться! Вот уж я на что совестилась учителя, а в двадцать уроков все решительно поняла. Отчего это не учиться танцевать! Это одно толькое суеверие! Вот маменька, бывало, сердится, что учитель все за коленки хватает. Все это от необразования! Что за важность! Он танцмейстер, а не кто-нибудь другой. (Задумывается.) Воображаю я себе: вдруг за меня посватается военный, вдруг у нас парадный сговор: горят везде свечки, ходят официанты в белых перчатках; я, натурально, в тюлевом либо в газовом платье, тут вдруг заиграют вальс. А ну как я перед ним оконфужусь! Ах, страм какой! Куда тогда деваться-то? Что он подумает? Вот, скажет, дура необразованная! Да нет, как это можно! Однако я вот уж полтора года не танцевала! Попробую-ко теперь на досуге. (танцуя) Раз... два... три... раз... два... три.
АГРАФЕНА КОНДРАТЬЕВНА (входя).
Так, так, бесстыдница! Как будто сердце чувствовало: ни свет ни заря, не поемши хлеба божьего, да уж и за пляску тотчас!
ЛИПОЧКА.
Как, маменька, я и чай пила, и ватрушку скушала. Посмотрите-ка, хорошо? Раз, два, три... раз... два...
АГРАФЕНА КОНДРАТЬЕВНА (преследуя ее).
Так что ж, что ты скушала? Нужно мне очень смотреть, как ты греховодничаешь!.. Говорю тебе, не вертись!..
ЛИПОЧКА.
Что за грех такой! Нынче все этим развлекаются.- Раз... два...
АГРАФЕНА КОНДРАТЬЕВНА.
Лучше об стол лбом стучи, да ногами не озорничай! (Бегает за ней.) - Да что ж ты, с чего ж ты взяла не слушаться!
ЛИПОЧКА.
Как не слушаться, кто вам сказал! Не мешайте, дайте кончить, как надобно! Раз... два... три...
АГРАФЕНА КОНДРАТЬЕВНА.
Долго ль же мне бегать-то за тобой на старости лет! Ух, замучила, варварка! Слышишь, перестань! Отцу пожалуюсь!
ЛИПОЧКА.
Сейчас, сейчас, маменька! Последний кружок! Вас на то и бог создал, чтоб жаловаться. Сами-то вы не очень для меня значительны! Раз, два...
АГРАФЕНА КОНДРАТЬЕВНА.
Как! ты еще пляшешь, да еще ругаешься! Сию минуту брось! Тебе ж будет хуже: поймаю за юбку, весь хвост оторву.
ЛИПОЧКА.
Ну, да рвите на здоровье! Вам же зашивать придется! Вот и будет! (Садится.) Фу... фу... как упаточилась, словно воз везла! Ух! Дайте, маменька, платочка пот обтереть.
АГРАФЕНА КОНДРАТЬЕВНА.
Постой, уж я сама оботру! Ишь, уморилась! А ведь и то сказать, будто неволили. Коли уж матери не почитаешь, так стен-то бы посовестилась! Отец, голубчик, через великую силу ноги двигает, а ты тут скачешь, как юла какая!
ЛИПОЧКА.
Подите вы с своими советами! Что ж мне делать, по-вашему! Самой, что ли, хворать прикажете? Вот другой манер, кабы я была докторша! Ух! Что это у вас за отвратительные понятия! Ах! какие вы, маменька, ей-богу! Право, мне иногда краснеть приходится от ваших глупостей!
АГРАФЕНА КОНДРАТЬЕВНА.
Каково детище-то ненаглядное! Прошу подумать, как она мать-то честит! Ах ты, болтушка бестолковая! Да разве можно такими речами поносить родителей? Да неужто я затем тебя на свет родила, учила да берегла пуще соломинки?
ЛИПОЧКА.
Не вы учили - посторонние; полноте, пожалуйста; вы и сами-то, признаться сказать, ничему не воспитаны. Ну, что ж? Родили вы - я была тогда что? Ребенок, дитя без понятия, не смыслила обращения. А выросла да посмотрела на светский тон, так и вижу, что я гораздо других образованнее. Что ж мне, потакать вашим глупостям! Как же! Есть оказия.
АГРАФЕНА КОНДРАТЬЕВНА.
Уймись, эй, уймись, бесстыдница! Выведешь ты меня из терпения, прямо к отцу пойду, так в ноги и брякнусь, житья, скажу, нет от дочери, Самсонушко!
ЛИПОЧКА.
Да, вам житья нет! Воображаю.- А мне есть от вас житье? Зачем вы отказали жениху? Чем не бесподобная партия? Чем не капидон? Что вы нашли в нем легковерного?
АГРАФЕНА КОНДРАТЬЕВНА.
А то и легковерного, что зубоскал! Приехал, ломался, ломался, вертелся, вертелся. Эка невидаль!
ЛИПОЧКА.
Да, много вы знаете! Известно, он благородный человек, так и действует по-деликатному. В ихнем кругу всегда так делают.- Да как еще вы смеете порочить таких людей, которых вы и понятия не знаете? Он ведь не купчишка какой-нибудь. (Шепчет в сторону.) Душка, милашка!
АГРАФЕНА КОНДРАТЬЕВНА.
Да, хорош душка! Скажите, пожалуйста! Жалко, что не отдали тебя за шута за горохового. Ведь ишь ты, блажь-то какая в тебе; ведь это ты назло матери под нос-то шепчешь.
ЛИПОЧКА.
Видимый резон, что не хотите моего счастия. Вам с тятенькой только кляузы строить да тиранничать.
АГРАФЕНА КОНДРАТЬЕВНА. Ну, как ты хочешь, так думай. Господь тебе судья! А никто так не заботится о своем детище, как материнская утроба! Ты вот тут хохришься да разные глупости выколупываешь, а мы с отцом-то денно и нощно заботимся, как бы тебе хорошего человека найти да пристроить тебя поскорее.
ЛИПОЧКА.
Да, легко вам разговаривать, а позвольте спросить, каково мне-то?
АГРАФЕНА КОНДРАТЬЕВНА.
Разве мне тебя не жаль, ты думаешь? Да что делать-то! Потерпи малость, уж коли много лет ждала. Ведь нельзя же тебе вдруг жениха найти; скоро-то только кошки мышей ловят.
ЛИПОЧКА.
Что мне до ваших кошек! Мне мужа надобно! Что это такое! Срам встречаться с знакомыми, в целой Москве не могли выбрать жениха - все другим да другим. Кого не заденет за живое: все подруги с мужьями давно, а я словно сирота какая! Отыскался вот один, так и тому отказали. Слышите, найдите мне жениха, беспременно найдите!.. Вперед вам говорю, беспременно сыщите, а то для вас же будет хуже: нарочно, вам назло, по секрету заведу обожателя, с гусаром убегу, да и обвенчаемся потихоньку.
АГРАФЕНА КОНДРАТЬЕВНА.
Что, что, беспутная! Кто вбил в тебя такие скверности! Владыко милосердый, не могу с духом собраться... Ну, нечего делать! Видно, придется отца позвать.
ЛИПОЧКА.
Только и ладите, что отца да отца; бойки вы при нем разговаривать-то, а попробуйте-ка сами!
АГРАФЕНА КОНДРАТЬЕВНА.
Так что же, я дура, по-твоему, что ли? Какие у тебя там гусары, бесстыжий твой нос! Тьфу ты, дьявольское наваждение! Али ты думаешь, что я не властна над тобой приказывать? Говори, бесстыжие твои глаза, с чего у тебя взгляд-то такой завистливый? Что ты прытче матери хочешь быть! У меня ведь недолго, я и на кухню горшки парить пошлю. Ишь ты! Ишь ты! А!.. Ах матушки вы мои! Посконный сарафан сошью да вот на голову тебе и надену! С поросятами тебя, вместо родителей-то, посажу!
ЛИПОЧКА.
Как же! Позволю я над собой командовать! Вот еще новости!..Вам угодно спровадить меня на тот свет прежде времени, извести своими капризами? (Плачет.) Что ж, пожалуй, я уж и так, как муха какая, кашляю. (Плачет.)
АГРАФЕНА КОНДРАТЬЕВНА (стоит и смотрит на нее).
Ну, полно, полно!(Липочка плачет громче и потом рыдает). Ну, полно ты, полно! Ну, я виновата, перестань только, я виновата. Липочка! Липа! Ну, будет! (Сквозь слезы.) Ну, не сердись ты на меня (плачет)... бабу глупую... неученую... (Плачут обе вместе,). Ну, прости ты меня... сережки куплю.
ЛИПОЧКА (плача).
На что мне сережки ваши, у меня и так полон туалет. А вы купите браслеты с изумрудами.
АГРАФЕНА КОНДРАТЬЕВНА.
Куплю, куплю, только ты плакать-то перестань!
ЛИПОЧКА (сквозь слезы).
Тогда я перестану, как замуж выду. (Плачет.)
АГРАФЕНА КОНДРАТЬЕВНА.
Выйдешь, выйдешь, голубчик ты мой! Ну, поцелуй меня! Целуются. Ну, Христос с тобой! Ну, дай я тебе слезки оботру (Обтирает.) Вот нынче хотела Устинья Наумовна прийти, мы и потолкуем.
ЛИПОЧКА (голосом, еще не успокоившимся).
Ах! кабы она поскорей пришла!
Затемнение. Видение исчезает.
СОНЯ (с чердака).
Не понимаю, как можно просто хотеть выйти замуж. Без любви!
ЧЕЛОВЕК В ХАЛАТЕ (с чердака).
У Островского это комедия. Но, как говорится, в каждой шутке есть только доля шутки. Мне кажется, Островский сочинил этот эпизод с Липочкой, чтобы была реакция, как у тебя, Соня...Он знал!
ОФИЦЕР (стараясь скрыть смех).
Любезный Александр Николаевич, где вы слышали подобные разговоры?
ОСТРОВСКИЙ.
В семьях моих друзей — купцов. Чуть-чуть сутрировал, разумеется, пошутил. Но это — пьеса! Художественное произведение. Тем более — комедия.
ОФИЦЕР (смотря бумаги).
К постановке отныне она разрешена... Но прошу вас: будете ставить — уберите саблю! (шевелит ногой с саблей) Да с ней и танцевать неловко!
ОСТРОВСКИЙ.
Хорошо, господин капитан. Саблю сниму!
ОФИЦЕР.
А я с вас с сегодняшнего дня снимаю полицейский надзор!.. Если, конечно, начальство утвердит. (Софье) А вы кто, сударыня?
СОФЬЯ (испуганно).
Софья Колошина, гостья Льва Толстого. Я — ничего, господин офицер, я просто соседка Льва Николаевича по Ясной Поляне. Наше имение в Покровском.
ОФИЦЕР (смотрит бумаги).
Колошина... На ваш счёт никаких указаний... Честь имею, господа!
Офицер уходит.
РОСТОПЧИНА.
К чёрту их всех, всю эту глупость! Давайте шампанского выпьем за … ваше освобождение, Александр Николаевич! (Наливает всем, все пьют) Играй, Рубинштейн!
Рубинштейн играет.
ОСТРОВСКИЙ (читает Лермонтова).Вблизи тебя до этих порЯ не слыхал в груди огня.Встречал ли твой прелестный взор —Не билось сердце у меня. И что ж? — разлуки первый звукМеня заставил трепетать;Нет, нет, он не предвестник мук;Я не люблю — зачем скрывать!Однако же хоть день, хоть час Ещё желал бы здесь пробыть,Чтоб блеском этих чудных глазДуши тревоги усмирить.
Это он в 16 лет писал к своей обожаемой Кате Сушковой. А та над ним посмеивалась!
РОСТОПЧИНА.
Ну, хватит нам на сегодня Лермонтова!
ОСТРОВСКИЙ.
Разве мы можем что-нибудь дать взамен!
РОСТОПЧИНА.
Конечно!.. Настоящую любовь! Правда, Сонечка!?
СОФЬЯ.
Конечно, графиня! Именно так!
Толстой подходит к Островскому.
ТОЛСТОЙ.
А ты знаешь, Саша, что графиня — двоюродная сестра той лермонтовской Кати? Её же фамилия — Сушкова. Это она по мужу — Ростопчина.
ОСТРОВСКИЙ.
Что?!.. Кошмар!.. Ужас!..Ты это наверное знаешь?
ТОЛСТОЙ.
Конечно, иначе бы не говорил...Только что тут такого ужасного?
ОСТРОВСКИЙ (горько).
Хорошо же я отмечаю юбилей гибели любимого поэта! В обществе сестры насмешницы над ним.
ТОЛСТОЙ.
Не нагнетай, Саша... Мало ли кто чей родственник...
СОФЬЯ.
А давайте ещё потанцуем. Можно вас, Лев Николаевич, пригласить?
ТОЛСТОЙ.
Конечно, Соня... Когда мы с тобой танцуем, перед моим внутренним взором проходят 18 лет! Ровно столько мы с тобой знакомы. Начиная с первого нашего бала, где нам было по 10 лет!
СОФЬЯ.
И мы были влюблены друг в друга!
Все танцуют.
У Сони на чердаке звонит телефон.
СОНЯ.
Алло... Я не знаю... Вряд ли... Может быть... Не думаю... Пока!
ЧЕЛОВЕК В ХАЛАТЕ.
Твой молодой человек?
СОНЯ.
Думаю, что он от меня чего-то не того хочет...
ЧЕЛОВЕК В ХАЛАТЕ.
Как возникает чувство любви, чем оно питается, какова почва для него? Кстати, эти вопросы волновали самого Толстого именно в это время, когда он бывал в салоне у Ростопчиной. И довольно скоро он написал об этом повесть «Семейное счастье».
Задумчивый Толстой.
СОФЬЯ.
Ты где-то далеко, Лёва, да?..
ТОЛСТОЙ (задучиво).
Семейное счастие!.. Что это такое?..Как оно зарождается?..
Меняется свет и музыка на таинственные.
Появляется МАША, от чьего имени идёт повествование фрагмента повести Толстого «Семейное счастье».
МАША.
Мы носили траур по матери, которая умерла осенью, и жили всю зиму в деревне, одни с Катей и маленькой Соней. Катя была старый друг дома, гувернантка, вынянчившая всех нас, и которую я помнила и любила с тех пор, как себя помнила. Соня была моя меньшая сестра. Мы проводили мрачную и грустную зиму в нашем старом покровском доме. Погода была холодная, ветреная, так что сугробы намело выше окон; окна почти всегда были замерзлы и тусклы, и почти целую зиму мы никуда не ходили и не ездили. Редко кто приезжал к нам; да кто и приезжал, не прибавлял веселья и радости в нашем доме. У всех были печальные лица, все говорили тихо, как будто боясь разбудить кого-то, не смеялись, вздыхали, часто плакали, глядя на меня и в особенности на маленькую Соню в черном платьице. Перед концом зимы это чувство тоски одиночества и просто скуки увеличилось до такой степени, что я не выходила из комнаты, не открывала фортепьяно и не брала книги в руки. Когда Катя уговаривала меня заняться тем или другим, я отвечала: не хочется, не могу, а в душе мне говорилось: зачем? Зачем что-нибудь делать, когда так даром пропадает мое лучшее время? Зачем? А на "зачем" не было другого ответа, как слезы. В марте приехал опекун. КАТЯ. Ну слава Богу! - Сергей Михайлыч приехал, присылал спросить о нас и хотел быть к обеду... Ты встряхнись, моя Машечка, а то что он о тебе подумает? Он так вас любил всех. МАША. Сергей Михайлыч был близкий сосед наш и друг покойного отца, хотя и гораздо моложе его. Кроме того, что его приезд изменял наши планы и давал возможность уехать из деревни, я с детства привыкла любить и уважать его, и Катя, советуя мне встряхнуться, угадала, что изо всех знакомых мне бы больнее всего было перед Сергеем Михайлычем показаться в невыгодном свете. Кроме того что я, как и все в доме, начиная от Кати и Сони, его крестницы, до последнего кучера, любили его по привычке, он для меня имел особое значение по одному слову, сказанному при мне мамашей. Она сказала, что такого мужа желала бы для меня. Тогда мне это показалось удивительно и даже неприятно; герой мой был совсем другой. Герой мой был тонкий, сухощавый, бледный и печальный. Сергей же Михайлыч был человек уже немолодой, высокий, плотный и, как мне казалось, всегда веселый; но, несмотря на то, эти слова мамаши запали мне в воображение, и еще шесть лет тому назад, когда мне было одиннадцать лет, и он говорил мне ты, играл со мной и прозвал меня девочка-фиялка, я не без страха иногда спрашивала себя, что я буду делать, ежели он вдруг захочет жениться на мне? Звук остановившейся лошади. Входит Сергей Михайлович. Маша покраснела. СЕРГЕЙ МИХАЙЛОВИЧ. Ах! неужели это вы? Можно ли так перемениться! Как вы выросли! Вот-те и фиялка! Вы целой розан стали... Сколько страшных перемен в этом доме, как подумаешь! КАТЯ (со вздохом). Да! СЕРГЕЙ МИХАЙЛОВИЧ. Вы, я думаю, помните вашего отца? МАША. Мало. СЕРГЕЙ МИХАЙЛОВИЧ. А как бы вам теперь хорошо было бы с ним!Я очень любил вашего отца. КАТЯ (плача). А тут ее Бог взял! СЕРГЕЙ МИХАЙЛОВИЧ. Да, страшные перемены в этом доме. (подходя к фортепиано). Марья Александровна! Подите сюда, сыграйте что-нибудь. МАША. Мне приятно было, что он так просто и дружески-повелительно обращается ко мне; я встала и подошла к нему. СЕРГЕЙ МИХАЙЛОВИЧ (раскрывая нотную тетрадь). Вот это сыграйте. Посмотрим, как-то вы играете... МАША. Почему-то я почувствовала, что с ним мне невозможно отказываться и делать предисловия, что я дурно играю; я покорно села за клавикорды и начала играть, как умела, хотя и боялась суда, зная, что он понимает и любит музыку. Адажио было в тоне того чувства воспоминания, которое было вызвано разговором давеча за чаем, и я сыграла, кажется, порядочно. Но скерцо он мне не дал играть. СЕРГЕЙ МИХАЙЛОВИЧ. Нет, это вы нехорошо играете - это оставьте, а первое недурно. Вы, кажется, понимаете музыку. МАША (с предыханием). Эта умеренная похвала так обрадовала меня, что я даже покраснела. Мне так ново и приятно было, что он, друг и равный моего отца, говорил со мной один на один серьезно, а уже не как с ребенком, как прежде... Катя пошла наверх укладывать Соню, и мы вдвоем остались в зале. . Катя, оказывается, нажаловалась ему на мою апатию, про которую я ничего СЕРГЕЙ МИХАЙЛОВИЧ. Ну вот, самого-то главного она и не рассказала мне. МАША. Что ж рассказывать! Это очень скучно, да и пройдет. СЕРГЕЙ МИХАЙЛОВИЧ. Это нехорошо не уметь переносить одиночества. Вы барышня. МАША (смеясь). Разумеется, барышня. СЕРГЕЙ МИХАЙЛОВИЧ. Нет, дурная барышня, которая только жива, пока на нее любуются, а как только одна осталась, так и опустилась, и ничто ей не мило; всё только для показу, а для себя ничего. МАША. Хорошего вы мнения обо мне. СЕРГЕЙ МИХАЙЛОВИЧ. Нет! Недаром вы похожи на вашего отца. Вам не должно и нельзя скучать - у вас есть музыка, которую вы понимаете, книги, ученье, чтобы потом не жалеть. Через год уж поздно будет... Ну, прощайте, любезные друзья! (взял Машину руку). МАША. Когда же увидимся опять? СЕРГЕЙ МИХАЙЛОВИЧ. Весной, теперь поеду в Даниловку; узнаю там, устрою, что могу, заеду в Москву уж по своим делам, а летом будем видеться. МАША (грустно). Ну что ж это вы так надолго? СЕРГЕЙ МИХАЙЛОВИЧ. Да; побольше занимайтесь, не хандрите! А весною я вас проэкзаменую... Сергей Михайлович уходит. МАША. В этот вечер мы с Катей долго не засыпали и всё говорили, не о нем, а о том, как проведем нынешнее лето, где и как будем жить зиму. Страшный вопрос: зачем? уже не представлялся мне. Мне казалось очень просто и ясно, что жить надо для того, чтобы быть счастливою, и в будущем представлялось много счастия. Как будто вдруг наш старый, мрачный покровский дом наполнился жизнью и светом. ЧЕЛОВЕК В ХАЛАТЕ. Именно из этого настроения и вырастало семейное счастье Маши и Сергея Михайловича, которое наступило уже будущей весной... Отсюда я делаю вывод: счастье не наступает, оно вырастает. А может быть даже, его выращивают!.. Это знал Лев Толстой!.. Персонажи исчезают. СОФЬЯ (улыбаясь). Лёвушка, неужели это я тебе такое навеяла? ТОЛСТОЙ. А пожалуй, что и ты. СОФЬЯ (нежно). Как хорошо!.. Толстой и Софья, нежно шушукаясь, удаляются в танце в соседнюю комнату. Ростопчина краем уха слышит страстный шёпот Софьи. СОФЬЯ (шепчет). Лёвушка, милый, поедем к нам,в Покровское. Ну её, эту Москву!.. Тут даже бани нет! Одни свечки да полицейские... А у нас там хорошо! Банька, лампа керосиновая - новое изобретение, папа из-за границы привёз... Опять же, Ясная Поляна твоя рядом. ТОЛСТОЙ (шепчет). Точно! Я и свою повесть спокойно допишу... СОФЬЯ (нежно). Конечно, допишешь, милый... ЧЕЛОВЕК В ХАЛАТЕ. Уже тогда кое-кому не нравилась Москва. А что уж говорить сегодня. Москва вообще перестала быть местом для жизни! Фортепиано Рубинштейна смолкает. РОСТОПЧИНА (тихо). Мне тут только баньки не хватает!.. Саша!..Любишь?.. ОСТРОВСКИЙ (целуя её руку, насмешливо). «Люблю … в тебе я прошлое страданье И молодость погибшую мою»! РОСТОПЧИНА. Опять Лермонтов!.. Думаешь, я виновата!... А впрочем, ты прав! Это — ловушка. По-латыни — амплификация, молекулярное удвоение, ментальная ловушка! (отстаняется) Дурман!.. Появляются Толстой и Софья. ТОЛСТОЙ. Ну-ну, дорогие мои люди, не ссорьтесь, ради Бога! Вы оба нагнетаете! ОСТРОВСКИЙ (холодно посмотрев на графиню). Простите, я должен откланяться... Будьте здоровы, господа! РОСТОПЧИНА (вслед ему). Минувшего забыл минутный сон И счастия оседлого достоин! Островский уходит. РУБИНШТЕЙН. Мне кажется, графиня, я больше не нужен... РОСТОПЧИНА. Ой, прости, Коля!.. Спасибо тебе, милый! Ты просто сказочный пианист! Ростопчина даёт ему деньги. Рубинштейн, робко откланявшись, уходит. ТОЛСТОЙ (смотрит в окно). Что-то ласточек не видно и не слышно. СОФЬЯ. Так они улетели ещё на яблочный Спас. РОСТОПЧИНА (задумчиво). Зато какие стихи мы теперь имеем! Благодаря тому, что он был осмеян тогда... моей сестрой!.. «Куска лишь хлеба он просил, И взор являл живую муку, И кто-то камень положил В его протянутую руку»! Боже мой!.. Ласточки улетели... Полечу и я в свою Анну! Там, под Воронежем, сейчас хорошо! И банька, между прочим, есть. Стихи буду писать... Продолжу свою «Нелюдимку»... СОФЬЯ (тихо). Пойдём, Лёвушка... Софья и Толстой тихонько уходят, боясь нарушить состояние Ростопчиной. Затемнение. ЧЕЛОВЕК В ХАЛАТЕ. Графиня Ростопчина находила отдохновение в одиночестве в имении своего мужа в селе Анна в ста километрах от Воронежа. СОНЯ. Да, иногда очень хочется одиночества! ЧЕЛОВЕК В ХАЛАТЕ. Это была для неё настоящая обитель трудов и вдохновенья... Она знала!.. А через пару лет графиня Ростопчина умерла в Москве в возрасте 47 лет... Итак, село Анна, Ростопчина сочиняет пьесу «Нелюдимка», и начало пьесы, её первая картина практически готова. В пьесе она — Зоя, богатая помещица... Действие происходит в деревне, в поместье Зои... Старинное имение Ростопчиных в Анне. Ростопчина наигрывает на фортепиано. На нем — небольшое изящное зеркало. РОСТОПЧИНА (разглядывая себя в зеркале). Неужели я пошлая брошенная женщина?.. Островский всё-таки отомстил мне за то, что я — сестра Кати Сушковой, которая в юности оскорбила Лермонтова своей насмешкой. Он не только посмеялся над нашими чувствами, которых, впрочем, может быть, и не было. Я всё-таки старше его на 12 лет! Он снял посвящение мне со своей пьесы «Не в свои сани не садись»! Ославил меня перед всем просвещённым миром! Жестокая месть!.. А,.. ерунда! Бог с ними, со всеми! Со всей этой салонной искусственной жизнью!.. Здесь со мной моя родная русская природа и … моё творчество!.. Итак, пьеса «Нелюдимка» (велело вальсирует со своей рукописью) Нелюдимка,.. нелюдимка!... (далее она читает и играет свою Зою)... Комната, богато убранная, в старинном доме Зои; картины, мраморные статуи, алебастровые вазы, шкапы с книгами, фортепиано, много цветов. Зоя, одна. (Ростопчина пишет, что-то правит). ЗОЯ.Презренье! да, презренье!.. Вот оно, Последнее, решительное слово Моих записок!.. То, на чем рука И мысль моя остановились вместе, Окончив исповедь души и сердца... Здесь я себе себя передала, Всю жизнь свою, всю душу рассказала, С ошибками ее, с добром и злом, С моим коротким счастьем, с долгим горем!.. Они прошли - те заблужденья дни!.. Загадкам и мечтам настал конец; Теперь,- теперь во мне одно презренье К минувшему, ко всем и ко всему, Отныне и вовек, одно презренье! Однако... родилась и развивалась Не для того я: бог не для того Мне душу дал, исполненную жажды Высокого, прекрасного, и сердце Благословил во мне святым огнем Любви и веры... Но зачем они, К чему мне послужили?.. Что чрез них Могла я приобресть, назвать своим?.. Кто понял их, меня?.. Кто был мне предан Единственно, без помысла другого, Без цели, без мечты иной?.. Кто, кто Любил меня, как я могла любить?.. Есть в тесноте, в смиренном быте Простые женщины, без воспитанья, Без красоты,- и тех, однако, любят! Им равный, или часто кто-нибудь И свыше их, привяжется к ним крепко И навсегда... Мне только поклонялись, Дивились мне; иной во мне искал Тщеславью своему венец блестящий, Другой лишь цель сребролюбивых видов!.. Как идолу, кадили мне в глаза Хвалой и лестью...Холодный опыт... Страшно надо мной, Как тучи перед бурей, он сбирался... Прозрела я, постигла,- и бежала... Бежала навсегда!.. НЯНЯ(входит тихо, наблюдая, что делает Зоя). Войти могу я?.. Кажется, пора Тебе обедать, дитятко родное?.. Прикажешь? - позвоню, чтоб подавали?ЗОЯ. Спасибо, няня, не хочу покуда! Мне слишком жарко. НЯНЯ. И немудрено, Что жарко, светик мой,- вон ты опять Сидишь да пишешь; все свою головку Бедовую томить изволишь ты; Все день-деньской с пером в руках иль книгой; Как не устать?.. Лишь глазки ты свои Испортишь соколиные, погубишь Здоровье и румянец; а что толку В ученье-то твоем?.. Кажись, и впрямь Ты от него не станешь веселее; Всегда одна, встаешь с зарею божьей, Ложишься после ранних петухов, В саду побродишь, побренчишь случайно На фортепьянах,- смотришь, день с концом; А завтра снова то же, и всегда, И словно ты черница в бедной келье, Затворницей, не барыней живешь! ЗОЯ. По-твоему, чтоб барынею жить, Мне должно бы пиры давать да балы,Гостей просить, соседей всех сзывать, С утра до вечера рядиться куклой... Не правда ли? НЯНЯ. Так что же, в самом деле?.. Ну, почему б и не позвать соседей? А что до балов, до пиров, то, помнишь, У батюшки-покойника (пошли Ему господь небесную награду!) Ведь круглый год такой уж был обычай, Что за банкетом вслед банкет справляли; То маскарад, то фейерверк, то, смотришь, Театр или концерт; гостям нет счета: Не только что уезд,- весь околоток И вся губерния, сам губернатор,- Все, все у нас пируют по неделям!.. ЗОЯ.Зато наскучило мне это все! И я любила балы, да недолго,- Как батюшка, не трачу я мильонов, Чтоб забавлять других,- за что спасибо Никто не скажет! - Лучше заведем Мы богадельню, школу, рукоделья Да будем заниматься мужичками: Немногим будут счастливы они, Кому немногое лишь нужно; знаю, Их утешать, их забавлять легко мне, А благодарность в их простых сердцах Мне скажется простою их любовью. НЯНЯ.Все это хорошо,- и ты немало Уж сделала добра вокруг себя С приезда твоего; и стар и мал, И нищий и больной,- тебя все знают, Все милостью и щедростью тебя Пред господом помянут; но зачем, Когда уж суеты большой не терпишь И праздников давать охоты нет,- Зачем сидеть тебе, как взаперти...Здесь господа хорошие, простые, Без лести...ЗОЯ.И зла и горя столько же,- но скуки Гораздо более! - Нет, мне не нужно Твоих соседей, няня!.. Ради бога, Не говори о них... НЯНЯ Изволь, молчу! ЧЕЛОВЕК В ХАЛАТЕ. Такому характеру, как у Евдокии Петровны, семейное счастье, кажется, вовсе не нужно. А может быть, оно у неё было... в прошлом... А нынче её мятежная душа питается чем-то другим, в том числе — и одиночеством...ЗОЯ. Не требую от вас я свыше меры! Мне с вами хорошо, мне с вами ловко, Вы любите меня, я вам полезна; Довольно и того!.. Да что болтать Про пустяки: пора мне в поле, в рощу... Хочу гулять, хочу дышать свободно; Поди, вели, чтоб запрягли скорее Мне в одноколку в шорах рысака... Иль нет, постой, нет!.. лучше я сегодня Верхом поеду! - Оседлать вели Мне Леди-Фэри... серую, ты знаешь... Ту аглицкую лошадь...НЯНЯ.Что намедни Тебя чрез все село несла и мчала, Так что едва остановить могли?.. Помилуй, матушка! или тебе Не страшно ничего?.. А если так,- Хоть для меня побереги себя И жизнь свою!.. не езди ты на ней, На этой бешеной, возьми другую,- Ведь мало ли в конюшне лошадей?..ЗОЯ. Нет ни одной ей равной в быстроте, В чудесной скачке, ровной и упругой,- И я за то люблю ее, шалунью, Что жизнь в ней есть, есть удальство и воля, Что кровь ее играет и горит. Оставь меня одну и на свободе Скакать, лететь, стремиться, забывать!.. Оставь меня, перешагнув предел Существенности бедной и знакомой, Преследовать пространство, заблуждаться И уверять себя, хотя обманом, Хотя на миг, что есть еще на светеНеведомый, желанный и чудесный Какой-нибудь простор... какой-то край... Где, может быть, и лучше и светлее!.. Мне любо женской, слабою рукою Порабощать лихого скакуна... Лишь тогда живу я И чувствую себя, и знаю, бьется В груди отважной сердце молодое...(шутливо) Пойдем же!.. Ты поможешь мне примерить Вновь присланное платье из Парижа... Затемнение. Звучит очень красивый старинный вальс.Человек в халате , оставив вместо себя портрет Островского, спускается вниз и выходит на авансцену. За ним — Соня. ЧЕЛОВЕК В ХАЛАТЕ. Ну как, моя дорогая непослушница, я ответил тебе на твой неожиданный вопрос?.. Должен тебе сказать, что многие влюблённости для поэтов оборачивались душевными ранами... Хотя раны эти, как ни кощунственно это звучит, оборачиваются частенько удовольствием для нас, читателей. Произведения прекрасные получаются! У Лермонтова, например. Или у Ростопчиной... Просто подарок для нас! Это жестоко, но это — так! СОНЯ (шепчет). Чтоб блеском этих чудных глаз Души тревоги усмирить... Как видение,Лермонтов и Сушкова, Ростопчина и Островский, Толстой и Софья вальсируют. СОНЯ. Они мне теперь как родные!.. Видение исчезает. ЧЕЛОВЕК В ХАЛАТЕ. Ну как, Сонечка, тебе что-нибудь подсказали классики? СОНЯ. Да, спасибо вам, учитель... Я теперь знаю, что я буду делать. ЧЕЛОВЕК В ХАЛАТЕ. Что же? Если не секрет, конечно. СОНЯ. Поеду на конюшню. Тут недалеко. Буду ухаживать за лошадьми. Меня туда давно подруга зовёт... Обязательно научусь скакать... Как графиня Ростопчина: «Мне любо женской слабою рукою Порабощать лихого скакуна!»... Скакать, скакать, скакать!.. И... выращивать своё счастье... ЧЕЛОВЕК В ХАЛАТЕ. Молодец!.. Завидую тебе!.. И не надо печалиться. Лошади любят весёлых...(показывает вверх на портрет Островского на чердаке. Звучит предыдущий вальс)...Мне говорили, что я внешне похож на великого нашего драматурга Александра Николаевича Островского к концу жизни... Сонечка, милая, не грусти. Любовь, настоящая любовь, у тебя будет обязательно! Придёт, озарит и «...души тревоги усмирит » Мелодия вальса преобразуется в её современный ритмический вариант. Поклон.
