Я ГЛЕБА УСЫНОВИЛА, А ОН МЕНЯ -- УМАТЕРИЛОна и сегодня покоряет зрителей, даже если появляется на экране на 2-3 минуты: дети знакомятся, взрослые -- вспоминают. И каждый может выбрать фильм по сердцу -- всем хватит... Она и сегодня покоряет зрителей, даже если появляется на экране на 2-3 минуты: дети знакомятся, взрослые -- вспоминают. И каждый может выбрать фильм по сердцу -- всем хватит... Пять лет, от случая к случаю фиксируя свои впечатления, рассказы героини, диалоги с нею, Глеб Скороходов готовил книгу "Разговоры с Раневской". Фрагменты ее мы печатаем с разрешения издательства "АСТ".Как это начиналось…-- Фаина Георгиевна, почему бы вам не написать о своем творчестве, о встречах, о театрах? Было бы безумно интересно!-- Вы так думаете, Глеб? А я думаю иначе. "Писать мемуары -- все равно что показывать свои вставные зубы", -- говорил Гейне. Я скорее дам себя распять, чем напишу книгу "Сама о себе". Не раз начинала вести дневник, но всегда уничтожала написанное. Как можно выставлять себя напоказ? Это нескромнои, по-моему, отвратительно. А вот вы журналист, взяли бы и записали. Я вам столько рассказываю, а вы забываете.Мне не надо было повторять дважды. Я стал фиксировать ее воспоминания, отзывы, мнения и... вскоре почувствовал в отношении Раневской ко мне некоторую настороженность.-- О, вы опасный человек. Вам не все можно рассказывать...Память у нее прекрасная. Но у этой памяти есть свойство, остро необходимое комедийной актрисе. Охотнее всего Ф.Г. вспоминаются нелепости жизни, противоречия между возвышенным и низким, настоящим и искусственным. Иногда, рассказывая мне что-то, она говорила: "Это вы можете записать", -- иногда передавала какое-нибудь письмо ("Это можно использовать"), иногда предупреждала: "Не подумайте записывать!" Я уверял, что ничего не собираюсь публиковать, что это все "сырье", она не соглашалась:-- Оставьте. Все, что запечатлено на бумаге, делается свидетельством, документом. А то, что написали вы, -- это почти готовая книга.…и как закончилось-- Прежде чем отдать книгу в издательство, надо показать ее друзьям, -- решила Ф.Г. -- Которые не льстили бы ни мне, ни вам.-- Может, прежде посмотреть, справедливо ли вычеркнуты многие записи? Мне кажется, ушло много интересного.-- Вы опять за свое? Мне никто не давал права рассказывать о тех, кого уже нет.Я опасался другого: как будут восприняты резкие суждения Ф.Г. не о мертвых, а о живых. С утра до поздней ночи мы просидели над рукописью. Несколько страниц, что Ф.Г. "вымела железной метлой", она согласилась восстановить, но половина рукописи оказалась "в корзине".-- Кстати, фотографии для книги буду отбирать только я -- ни одной носатой недопущу, не надейтесь! Всю жизнь я мучилась из-за своего гигантского носа. Можно ли вообразить Офелию с таким носом?!Первым читателем решили (после бурного обсуждения) сделать Феликса Кузнецова: мы с ним учились в МГУ, работали в одной редакции. Феликс позвонил на второй день:-- Глеб, поздравляю, успех обеспечен! Мы с женой не могли оторваться, пока не дочитали до конца.-- Итак, -- сказала Ф.Г., -- первый ход сделан. С вашей стороны в игру вступил Кузнецов, с моей... Кто?.. Танька Тэсс в качестве рецензента отпадает: позавидует, что не она записала мои рассказы и не сообразила сделать еще одну свою книгу. Витя Ардов? Он придет в эйфорию, не прочтя ни одной страницы: у него вызывает восторг все, что касается друзей... Я перебрала многих и решила: Ирочка Вульф! Она знает меня с детства, она режиссер, умеет видеть вещи со стороны и передо мной не заискивает. Лучшего читателя не найти!Реакция на книгу Ирины Сергеевны лишила меня дара речи.-- У вас получился портрет, которого никто не должен видеть. Вариант уайльдовского Дориана Грея. Иначе из театра Раневской придется немедленно уйти! Ни о ком ни одного доброго слова! Так не уважать своих партнеров?!-- Вы не правы. Она о многих говорила с восторгом, -- наконец опомнился я. -- Об Ахматовой, об Осипе Абдулове...-- Вы взрослый человек. Поражаюсь, как вы можете верить каждому слову Фаины! Да знаете ли вы, что она называла Ахматову каменной скифской бабой, которую не тревожит ничто из происходящего с другими? А что слышали близкие из уст Ф.Г. об Абдулове? Халтурщик, хапуга... И как могли вы всерьез воспринять слова о том, что она кормила нашу семью?! Мы все работали: мама (ее называли второй Комиссаржевской) на главных ролях, я, Завадский -- мы с мужем были артистами МХАТа, не самого бедного театра. Как же может троих работающих содержать актриса, не имеющая постоянного заработка? Она за 38 лет сыграла 16 ролей. И почему-то вы не поинтересовались, когда она получила свою первую комнату в коммуналкеи съехала от нас... Как после этого верить, что я для нее родная дочь, а мой Алеша -- внук?!Вы хотя бы высказываете свое отношение к тому, что услышали от нее?-- В какой-то степени да, -- ответил я.-- Ну, так это вас и погубит...На следующий день Ф.Г. позвонила мне:-- То, что вы написали, при моей жизни никогда не будет издано.-- Мммм… Тогда можно я заберу рукопись?-- Нет...И вот я стою на лестничной площадке и жму кнопку звонка.-- Кто там?-- Отдайте мне папку, и я не скажу больше ни слова.-- Не отдам! -- решительно прозвучало из-за двери.Я растерялся. Позвонил еще, но в квартире будто все вымерло. Отошел к окну, закурил. Сверху спустился сосед, у которого мы с Ф.Г. не раз бывали в гостях, спросил, как дела. Я в двух словах описал ситуацию. Неожиданно из двери на мгновение высунулась голова Ф.Г.-- Не верьте ему!Замок защелкнулся. Через какое-то время в подъезде загрохотали сапоги. Два милиционера.-- Ваши документы? Что вы здесь делаете?-- Жду, когда мне отдадут мои бумаги.-- А в дверь зачем ломитесь? Народная артистка просила избавить ее от хулигана. Проедемте в отделение...Залезая в коляску мотоцикла, я случайно взглянул на окна второго этажа. Ф.Г., вся вытянувшись от любопытства, разглядывала происходящее через очки, которые не успела надеть и держала в руке подобно лорнету. Наши взгляды пересеклись -- она с ужасом отшатнулась и исчезла.Это было так неожиданно, по-детски непосредственно и по-актерски выразительно, что я рассмеялся.Тридцать лет спустяПомню, когда вышла пластинка Утесова с любимым романсом Раневской, я решил послать ее -- анонимно, без обратного адреса (может быть, Ф.Г. будет приятно). Но... гордыня взыграла (как же, меня оскорбили, обвинили Бог знает в чем!). Сегодня, мучаясь над рукописью, я испытываю глубокое раскаяние за то, что тогда не нашел в себе сил сделать шаг навстречу женщине вдвое старше меня. И какой женщине! Какой актрисе! Простите меня, Фаина Георгиевна!Запоздалое чувство вины не отпускает. И, несмотря ни на что, мой долг -- сделать достоянием читателя эту книгу. В ней нет попытки установить, кто прав, кто виноват, но зато есть, как мне кажется, сама Раневская -- непредсказуемая, нина кого не похожая. Такой ее и примите..."Вы моя фея!" -- "Лучше Фей..."-- Глеб, ваша мама говорит, вы читаете лекции от Бюро пропаганды. Что пропагандируете?-- Вчера -- комедии 30-х годов. Между прочим, там выступала Орлова.-- Любочка? О, она гениальна! Когда в тех же 30-х выдавали паспорта ине требовали никаких документов, она не растерялась и скостила себе десяток лет. Это я, идиотка, все колебалась: стоит ли? Потом подсчитала, что два года я все же провела на курортах, а курорты, говорят, не в счет. Так появился в моем паспорте 1897 год вместо 1895-го. И только! До сих пор не могу простить себе такого легкомыслия. А Любочка, видно, опять без денег, раз ездит по клубам. Ее бездарь, Гришка, сколько лет ничего не делает, сидит на ее шее. И тоже народный. Нет, сил моих больше нет. Просто хочется взять автомат и стрелять всех подряд!-- Фаина Георгиевна, а где вы познакомились с Орловой?-- На "Мосфильме". Тогда это был "Кинокомбинат" -- жуткий недостроенный сарай, всюду строительный мусор, запах известки и сырой штукатурки, вместо скамеек -- штабеля свежеоструганных досок, одна ярчайшая лампочка под потолком. И среди всего этого -- Любочка в платье из "Петербургской ночи":-- Я умоляю вас, будьте моей феей!-- Кем-кем? -- не поняла я.-- Моей доброй феей, -- повторила она ангельским голоском. -- Мне предлагают большую роль в музыкальном фильме. Согласиться -- значит бросить театр. Я жду вашего решения!Я недолго думала:-- Сейчас вами любуются ваши близкие и зрители одного театра. А в кино вами будут восхищаться миллионы. Я благословляю вас.Впервые я снялась с нею в "Весне". Безумно благодарна ей и Александрову, что взяли меня на съемки в Прагу. Я повидала брата, с которым не виделась тридцать лет! Студия "Баррандов" -- бывшая немецкая, с роскошными павильонами и самой лучшей техникой. А по возвращении в Москву снова ледяные павильоны "Кинокомбината"... Я тогда нарисовала для Любочки "картину": изобразила себя Маргаритой Львовной в валенках, в ушанке и подписала: "Ваш Фей". Это непременно демонстрировалось гостям. Пока я не выразилась однажды: "Орлова превосходная актриса. Одно у нее плохо -- голос. Когда она поет, кажется, будто кто-то писает в пустой таз". Григорий Васильевич еще позвонил мне, затеяв этот свой шедевр -- "Русский сувенир":-- Фаиночка, для тебя есть чудная роль -- сплошная эксцентрика! Ты сыграешь бабушку Любочки.-- Гриша, побойся Бога, -- не удержалась я. -- Мы же с Любочкой ровесницы. Ты подумал, сколько лет должно быть этой бабушке!За наградой под конвоем-- Орден за роль в кинофильме "Весна" я должна была получить в Кремле. Задолго до события составлялись подробные списки. Там указывалось все: год и место рождения, образование, работа, семейное положение и номер паспорта. Потом, недели за две, ставили в известность, когда и к каким воротам явиться. Помню, часам к двум у Боровицких, в садике, выстроился длинный хвост -- никого не пускали, пока не выйдет время. Затем начали сличать фотографии в паспорте с наружностью, номера и прописку со списками... Пройдешь ворота -- дальше ни с места, жди, пока всех проверят. Возле нас дюжина кагебешников в форме. Шестеро встали впереди, шестеро сзади -- и повели колонну ко Дворцу. "Как заключенных, -- подумала я. -- Только ружей конвою не хватает".-- Подтягивайтесь, товарищи! -- торопят нас.Всем-то любопытно, вертят головами по сторонам, но нельзя! У входа во Дворец снова дотошная проверка. Все уже измотались -- сил нет. Наконец поднялись по лестнице, появился Калинин, нет -- Георгадзе. Расплылся в улыбке, сказал мне что-то об особом удовольствии, я тоже заулыбалась, а сама думаю: "Скорей бы все это кончилось". И бокал шампанского не поднял настроения... А главное, дальше -- то же самое, но в обратном порядке. "Теперь-то зачем? -- закипала я. -- Ну, каждый получил свое, ничего не украл, отпустите душу с Богом!" Нет, те же подозрительные взгляды, каменные лица, будто и "Весну" никогда не видели.Такую морду в телевизор?-- Каплер звонил, предлагал у него выступить, -- Ф.Г. махнула рукой. -- Только мне и лезть на телевидение. Я пыталась отшутиться: "Представляете -- мать укладывает ребенка спать, а тут я своей мордой из телевизора: "Добрый вечер!" Ребенок на всю жизнь заикой сделается...Или жена с мужем выясняют отношения, и только он решит простить ее -- тут я влезаю в их квартиру. "Боже, до чего отвратительны женщины!" -- понимает он, и примирение разваливается. Нет уж, дорогой Люсенька, я скорее соглашусь станцевать Жизель, чем выступить по телевидению". С меня хватит и радио. Утром, когда работает моя "точка", я хоть могу мазать хлеб маслом и пить чай, не уставясь, как умалишенная, в экран. Да у меня его и нет. К соседу, Риме Кармену, не пойду. К Галине Сергеевне (Улановой) можно, но вдруг ей из-за меня придется менять планы? Вот, пожалуй, к кому можно смело идти, так это к Лиде Смирновой. Мне будет рада искренне, без притворства. Когда мы с ней снимались в михалковском дерьме "У них есть Родина", мы так дружно страдали по своим возлюбленным -- слезы лились в четыре ручья!.. Когда я говорю о "дерьме", то имею в виду одно: знал ли Сергей Владимирович, что всех детей, которые после этого фильма добились возвращения в Советский Союз, прямым ходом отправляли в лагеря и колонии? Если знал, то 30 сребреников не жгли руки?.. Вы знаете, что ему дали Сталинскую премию за "Дядю Степу"? Михаил Ильич Ромм после этого сказал, что ему стыдно носить лауреатский значок. Язвительный Катаев так изобразил его в "Святом колодце", такой псевдоним придумал -- Осетрина (Михалков действительно похож на длинного осетра) -- и живописал его способность, нет, особый нюх, позволяющий всегда оказываться среди видных людей или правительственных чиновников, когда те фотографируются.На свиданиеЕду в Ленинград. На свидание. Накануне сходила в парикмахерскую. Посмотрелась в зеркало -- все в порядке. Волнуюсь, как пройдет встреча. Настроение хорошее. И купе отличное, СВ, я одна. В дверь постучали.-- Да, да!Проводница:-- Чай будете?-- Пожалуй... Принесите стаканчик, -- улыбнулась я.Проводница прикрыла дверь, и я слышу ее крик на весь коридор:-- Нюся, дай чай старухе!Все. И куда я, дура, собралась, на что надеялась?! Нельзя ли повернуть поезд обратно?..В отзыве "домосковского" критика Раневская описана так: "Очаровательная жгучая брюнетка, одета роскошно и ярко, тонкая фигурка утопает в кринолине и волнах декольтированного платья. Она напоминает маленького сверкающего колибри…" Для зрителя, знающего актрису только по фильмам и поздним ролям, это описание кажется противоречащим ее данным. Признаюсь, так воспринял его и я. Но судя по фотографиям 20-х годов, Фаина действительно была красавицей. Не случайно в первом контракте ее амплуа обозначено – "героиня-кокетт". А вот ее рассказ о 1913 годе…"У меня был любовник гусар-кавалерист. Когда мы остались вдвоем, я уже лежу, он разделся, подошел ко мне, и я вскрикнула:-- Ой, какой огромный!А он довольно улыбнулся и, покачав в воздухе своим достоинством, гордо сказал:-- Овсом кормлю!"Я стал смеяться, Ф.Г. вслед за мной:-- Ну кто это напечатает? Да я сама сгорела бы со стыда, увидя такое в книге!..Лучше напишите, как однажды я забыла люстру в троллейбусе. Новую, только что купленную. Загляделась на кого-то и так отчаянно кокетничала, что вышла через заднюю дверь без люстры: на одной руке сумочка, другая была занята воздушными поцелуями… Или о том, как меня пригласила к себе образованнейшая, утонченнейшая женщина XIX века Щепкина-Куперник. Я благоговела перед нею, согласно кивала, когда она завела речь о Чехове, о его горестной судьбе и ялтинском одиночестве, когда супруге все недосуг было приехать. После третьей рюмки я почувствовала себя достаточно раскрепощено:-- Татьяна Львовна, а ведь Ольга Леонардовна Книппер-Чехова – блядь.И обмерла от ужаса: сейчас мне откажут от дома!Но изысканная Татьяна Львовна всплеснула ручками и очень буднично, со знанием дела воскликнула:-- Блядь, душенька, блядь!.."Урожай" с баранкой в носуФ.Г. сдружилась с Еленой Сергеевной уже после смерти Булгакова и помогала, как могла. Ведь ничего не издавалось, ничего не ставилось. Однажды вдова сказала:-- Фаина, я вам верю. Клянусь, как только вы скажете, что пора оставить косметику, я немедленно подчинюсь.-- Не помню, Глеб, какая вожжа мне попала под хвост, но как-то я позвонила Елене Сергеевне ипроизнесла одно зловещее слово "Пора!" Очевидно, в свои сорок с гаком я в очередной раз решила: любви ждать нечего, жизнь кончилась, и надо перестать ее раскрашивать. Булгакова встретила мое решение без прежнего энтузиазма:-- Наверное, вы правы. Но можно отложить принятие обета до новогоднего карнавала?Устроила она это действо у себя в квартире. Не такие просторы, как на воландовском балу, но Маргарита всегда умела устроить из комнаток праздничные залы. "Вход без маскарадных костюмов строго воспрещен!" -- это она объявила заранее. Я, правда, пришла в обычном платье, но мне тут же выдали накидку со звездами а-ля Метерлинк, напялили на голову шляпу-гнездо, в котором сидела птица с хищным клювом. Поначалу я не находила себе места, танцевать не хотелось, интриговать тоже. Профессор Дорлиак что-то обсуждала с подругой, тоже в "домино". Сережка Булгаков в наполеоновской треуголке болтал что-то ужасно глупое. Стало жутко, когда в квартиру вползли опоздавшие Славы -- Рихтер и Ростропович. Медленно вползли в костюмах крокодилов -- отличные им сделали в театре Образцова: с зеленой пупырчатой кожей, с когтистыми лапами. Дамы визжали и поднимали ноги, профессор Дорлиак норовила залезть на стол. Перед полуночью появилась актриса, всю жизнь играющая старух. Этому секрету разгадки нет, -- вы смеялись, едва увидя ее. Она пришла в невообразимом костюме под названием "Урожай": колосья торчат из венка во все стороны, платье увешано баранками разного калибра и цвета. Баранки-бусы на шее, баранки-серьги в ушах и даже одна баранка в носу…-- Я только что с сельскохозяйственной выставки. Первое место во всесоюзном конкурсе мое!Я подумала: "Пельтцер -- гениальна!" А это, конечно, была она -- другой такой старухи у нас нет. Тогда еще не отменили хлебные карточки, и Таню хотелось тут же начать обкусывать. Насмеялись мы на целый год не случайно: страшнее наступающего 1946 года я не припомню.После, в шестьдесят лет, мне уже не казалось, что жизнь кончена, и когда седой как лунь театровед сказал: "Дай Бог каждой женщине вашего возраста выглядеть так, как вы", -- спросила игриво:-- А сколько вы мне можете дать?-- Ну, не знаю, лет семьдесят, не больше.От удивления я застыла с выпученными глазами и с тех пор никогда не кокетничаю возрастом.Пора отрабатывать харч!Однажды пригласили меня с четой Чирковых в какой-то высокопоставленный дом. Это год 56-й или чуть позже, ну, в общем, в магазинах шаром покати, а на столе изобилие как при коммунизме. Закусываем мы в полное удовольствие, налегли на семгу и осетрину, и тут хозяйка останавливает нас:-- А не пришло ли время дорогим артистам показать свое мастерство? Фаина Георгиевна, может быть, вы нам прочтете? Просим!И захлопала в ладоши, не улыбаясь. Я сорвалась:-- А что, настала пора харч отрабатывать?И нисколько об этом не жалею… Но если я процитирую тост Алексея Толстого и вы вставите его в книгу, вы выставите меня хвастуньей, притом самовлюбленной. Я же об этом, клянусь, никому никогда не рассказывала. Такая, блядь, стеснительная. Лучше напишите, что нашли слова Толстого в моей записной книжке. Хотя… вдруг читатель подумает, что вы шаритесь по моим шкафам? Тогда так: вы случайно наткнулись на записи в гримуборной, а я сказала, что перечитываю их каждый раз перед выходом на сцену, чтобы не терять веру в себя. Итак, я в гостях на даче Толстого, он поднимает бокал:-- Я хочу выпить за терпкий талант Раневской.После застолья я подошла к нему:-- Алексей Николаевич, меня тронула ваша оценка. Я только не поняла, почему "терпкий".-- От запаха скипидара очень долго нельзя избавиться. После "Мечты" ваша старуха ходила за мной по пятам. Выйду в сад к цветам – она передо мной. Сяду за стол, чтобы писать, не могу – она, проклятая, рядом, наблюдает за каждым моим движением. Две недели преследовала, еле избавился. Вот сейчас вспомнил, и снова она как живая. Вы не актриса, вы актрисище!Это я почти никому не показывала-- Глебуха, я достала с антресолей карикатуры Эйзенштейна и неделю думала, дать их вам или нет. Потом решила показать, чтобы посоветоваться.…Вот Ф.Г. в гинекологическом кресле. Рядом, очевидно, парикмахер с щипцами для завивки волос. На следующем рисунке он вставляет щипцы Ф.Г. между ног и улыбается. Огненно-красные щипцы он достает из влагалища на 3-м рисунке, на 4-м делает ими перманент другой даме (от головы клиентки исходит дымок). На другом листе Ф.Г. обнаженная на ложе, что-то высматривает. Чуть в сторонеуказатель -- фаллос, под ним надпись "К Раневской". Третий рисунок: Ф.Г. что-то макает в банку с вареньем. Рядом тот же сюжет, но "что-то" уже хорошо видно: она обсасывает член, с которого капает варенье. На четвертом рисунке подпись: "Корона королевы Виктории". Корона составлена из членов в состоянии эрекции. Пятый рисунок – "Кающаяся Фаина". Святой с нимбом над головой, Ф.Г. делает ему минет. Шестой -- "Сердце Фаины" -- традиционных линий, проткнутое огромным фаллосом. И наконец последний -- "Поднятие целины". Ф.Г.в томной неге на огромном ложе. К ней устремляется фаллос с красной головкой и на ножках в сверкающих ботфортах со шпорами…Говорят, великий режиссер особенно любил рисовать похабные картинки при дамах. Ф.Г. в Алма-Ате сразу оценила юмор его графики, смеялась над неожиданностью ситуаций, порождаемых необузданным воображением Эйзенштейна-художника. И бережно собрала рисунки, которые Сергей Михайлович сделал, ведя разговор о роли боярыни Старицкой в фильме "Иван Грозный".-- Ну и что мне с этим делать? – спросила Ф.Г., когда я укладывал рисунки в папку.-- Смеетесь надо мной? – удивился я. – В архив сдать, в ЦГАЛИ – это же произведения искусства.-- То, что я скрывала от самых близких, выставить на всеобщее обозрение? И люди будут потешаться над Раневской?-- А Анна Андреевна их видела?-- Сразу же, как только я привезла их в Ташкент. Смеялась, как девочка и все восхищалась неуемной фантазией Эйзенштейна.-- В ЦГАЛИ есть отдел, в котором лежат материалы, которые никому не выдаются. Я там письмо запорожцев турецкому султану прочел. И переписал.-- Я столько об этом слыхала! Принесите завтра. Если бы судьба не назначила мне быть актрисой, я бы стала историком.Автор: Глеб Скороходовисточник : http://www.peoples.ru/art/cinema/actor/ranevskay/history1.html
