30 сентября народной артистке СССР Вере Васильевой исполняется 90 лет. Сегодня она — легенда Театра сатиры, единственная из оставшихся здесь старейших актрис. Вера Васильева встречает юбилей премьерой спектакля «Роковое влечение», где играет роль голливудской звезды, влюбившейся на склоне лет. Как не впадать в уныние, танцевать и влюбляться, у актрисы узнала корреспондентка «Известий».
— Вера Кузьминична, вы в начале спектакля на каблуках и в платье спускаетесь с крутой лестницы. Ну признайтесь, каким видом спорта надо заниматься, чтобы так выглядеть?
— Никаким. Никогда я спортом не занималась, на диетах не сидела, ничего не делала. Я была очень тихая, незаметная… Такой и осталось, мне кажется.
— А откуда же такая бодрость?
— Вот знаете, всё идет от головы, конечно. Если голова хорошо работает, то и всё остальное в порядке.
— То есть у вас голова так хорошо работает, потому что вы актриса?
— Нет, я думаю, это от того, что я стала плохо слышать. На суфлера полагаться не могу совершенно, поэтому все слова приходится учить и надеяться только на свою голову. Так и тренируюсь.
— А правда, что вас Шаляпиным называли?
— Ну так, я же с детства пела. Помню, чищу картошку дома и пою. Причем пою не боевое пионерское и не «Эх, хорошо в стране советской жить», а «Травиату». Мы жили в общей квартире, там радио с шести утра и до полуночи передавало классическую музыку, как это ни странно. И я в детстве не знала ни одной песенки детской: одни только арии из опер.
— Кто вас впервые в театр повел? Мама?
— Да нет, соседка по квартире. Культурная женщина была, не выдержала и сказала маме, вот, мол, надо Верочку в театр. Мне лет семь было. И когда я туда попала — а это был оперный театр, — сразу влюбилась.
Вообще-то мне всегда нравилось всё красивое, не знаю, откуда это, семья-то простая была… На Мясницкой — а я родилась там рядышком — было Чаеуправление. Оно и сейчас сохранилось — такое здание в китайском стиле. И туда мне очень нравилось ходить. Я всегда думала, что иду во дворец к китайскому императору.
А уж в опере я была просто поражена. Там же всё внутри в бархате, а люстра хрустальная, а свет гаснет ме-е-едленно так, постепенно. Ну всё, там я поняла, что буду артисткой.
— Слышала, что в Театр сатиры, где вы проработали вообще-то всю жизнь, вы попали случайно.
— Ну конечно, правда! Я этого театра вообще не знала. Но меня пригласили туда сразу после «Сказания о земле Сибирской». Главную роль предложили, да еще ту, которая мне подходила… Это было настолько лестно, что я, естественно, осталась. Так в нем жизнь и прошла.
— Не жалеете? Ну а если бы в другой театр пригласили?
— Нет, ну что значит «если»! Театр — это как выйти замуж. Замуж не выходят не потому, что «если», а потому что никто не позвал. Вот так и меня в другой театр не приглашали.
Хотя, наверное, Театр сатиры как направление не очень близок мне. Я человек драматический, лирический. Мне был бы ближе Малый театр. Я его люблю, у меня к этому театру святое отношение, в детстве ходила туда и видела великих артистов — Руфина Нифонтова, Дарья Зеркалова, Вера Пашенная. Вы, наверное, таких и не знаете даже…
— Вы довольны сыгранными ролями?
— Я же вам говорю, я была счастлива в своем театре. И роли у меня были хорошие. В «Ревизоре» я играла Анну Андреевну, в «Воительнице» Николая Лескова — Домну. Вот «Свадьбу с приданым» я очень любила потому что ставил пьесу гениальный режиссер Борис Равенских.
Мне надо было играть бригадира колхоза — Ольгу Степановну, и Равенских мне мою роль сумел опоэтизировать: он так хорошо рассказывал о деревенских чистых девушках и о том, какая должна быть любовь, что эта роль — простенькая, казалось бы, — глубоко в меня засела. И сам спектакль прошел 900 раз с невероятным успехом, и любили все нас.
В общем, не могу сказать, что была недовольна. Для целой жизни это, может быть, не так много, но это были хорошие роли. А между ними — не такие хорошие (улыбается грустно).
— А это какие, например, нехорошие?
— Были неинтересные роли, особенно в советской драматургии. Наш театр — он больше мужской, и многие лирические героини, которых я играла, были всего лишь сюжетными движениями: какие-нибудь лизочки, манечки, которые уехали, приехали.
Ну конечно, мне в молодости хотелось и Ларису в «Бесприданнице» играть, и Негину в «Талантах и поклонниках». Я даже репетировала эту роль для себя потихоньку. Но сейчас оглядываюсь назад и думаю, что всё правильно. В молодости я играла те роли, которые мне подходили: таких наивных девушек, которые на что-то надеются, в кого-то влюбляются.
— Вера Кузьминична, вы у меня ассоциируетесь с декабристами. Когда тех сослали в разные провинции, они стали поднимать культуру в этих уголках. Так и вы. Из-за того, что у вас не было желаемых ролей — пошли играть в провинцию.
— Да (смеется), я, наверное, декабрист. У меня был период безролья в 1990-е, вернее, роли были, хотя все старые. Я начала было страдать, но недолго. Предприняла попытку играть в других театрах.
И так получилось, что семь очень важных в своей жизни ролей я сыграла не в своем театре. Раневскую — в Твери, Дженни Герхардт — в Брянске, «Без вины виноватые» — в Орле, а еще — и «Странную миссис Сэвидж», и «Блажь» Островского, и «Пиковую даму»…
— И это же не халтура была, не для денег.
— Нет, конечно, это не про деньги совсем было, а про бескорыстное желание сделать то, о чем мечтаешь. Я, например, Дженни Герхардт (героиня одноименного романа Теодора Драйзера) ну просто мечтала играть. Однажды прочитала книгу и поняла — роль для меня: я так же думаю, так же чувствую. И тогда взяла да и написала письмо в Брянск. И мне взяли да и ответили: «Приезжайте». В общем, я с некоторых пор не понимаю страданий актеров, которые говорят, что у них нет ролей, которые они мечтали бы играть. Роли — они всегда есть. Другое дело, что за некоторыми нужно поездить.
— Но это же ключевой момент был в вашей биографии, когда вы взяли судьбу за рога.
— Да, это поступок, на который я должна была решиться: представьте себе, чужой театр, чужая постановка, и даже роль Дженни Герхард была уже кому-то отдана. Но понимаете… Вот вы читаете роман, и он становится вашим: вы точно так же чувствуете, так же всё понимаете, как герой. Так и я почувствовала, что героиня стала моей…
— А как в «Вишневом саде» стали играть? Тоже письмо написали?
— Мы случайно ехали в поезде с руководительницей Тверского театра Верой Ефремовой. Говорили о том, о сем, и вдруг она на меня так посмотрела и говорит: «А вы не хотите попробовать Раневскую?» Я сказала: «Мечтала бы». Она отвечает: «Ну, приезжайте». И так я десять лет ездила в Тверь, играла, и всегда с аншлагом и со слезами на глазах.
— Вы на сцене командуете? Наверняка с высоты своего патриаршества строите режиссеров, актеров.
— Ни-ког-да! Я по натуре несмелый человек, советов давать не могу и не берусь. В молодости больше любила XIX век, чувствовала героинь, о них мечтала и это влияло на мой облик и внутренний мир. Поэтому я не похожа на современные идеалы. Бойцовские идеалы. Я не боец, совершенно.
— А легко ли жить сейчас человеку из XIX века?
— Мне прекрасно. Я настолько обласкана жизнью и людьми… У меня ангел-хранитель есть очень сильный, мне кажется. Он, наверное, подумал: а, вот она для себя сама всё равно ничего не сделает, дай-ка я ей помогу…
—То есть смирение, терпение и умение положиться на своего ангела-хранителя – рецепт счастья?
— Может, это и мой рецепт счастья, но я его никому советовать не буду. Потому что нельзя таких давать рецептов. Каждому свое. Вот представьте, вы, например, человек с характером Оли Аросевой. А тут я такая вам говорю: сиди, молчи, терпи… И что? Вы меня послушаетесь? Вы, наверное, скажете: вот ты сиди и терпи, а я пойду повоюю. Не берусь советовать.
— Вы часто говорите «я любила» или «я почувствовала» персонажа. А что, это для вас очень важно?
— Тут даже не любовь, а чувство — оно очень важно для меня. У меня такая особенность, я не могу выполнить какие-то технические вещи, если я их не чувствую. Например, в «Свадьбе с приданым» мне надо было кричать что-то про урожай. А не получалось. Режиссер меня ругал-ругал, говорил: «Вера! Твоя героиня — она же болеет за то, что у нее там бригада отстает». И всё (стучит кулаком по столу) — без толку. Мне-то на урожай совершенно наплевать было...
— Вы себе самой как актриса когда больше нравитесь — в молодости или сейчас?
— Я так думаю, что сейчас я свободнее, чем в молодости.
— Не исключаете возможность, что снова найдете для себя роль и поедете в глушь?
— Исключаю. Во-первых, в таком возрасте, как у меня, почти совсем нет ролей. Бытовые роли я не люблю. Вот такую бабушку, которая говорит: «Ну... щи готовы, идите есть» (старческим дребезжанием) — я играть не буду.
— А как же Мамуре?
Пауза, Вера Кузьминична довольно безрадостно смотрит перед собой.
— Мамуре? Если честно... (голосом издалека) то мне предлагали Мамуре, но я видела Гоголеву. Она мне очень нравилась в этой роли, и мне кажется, что после нее я испорчу это произведение. Да и в конце концов (очень строго) мне не 105 лет, как Мамуре, а всего 90…
— Вы любите на себя в зеркало смотреть?
— Ой, вы знаете, люблю! (Мечтательно улыбается.)
— А что особенно нравится?
— Ничего! Но в целом — всё терпимо.
— А после спектакля себя обычно как чувствуете?
— Я-то? Очень хорошо себя чувствую. Мне кажется, я после спектакля становлюсь моложе лет на 20. Я такое счастье испытываю! Наверное, то же самое чувствует спортсмен после финиша. Это победа духа над телом.
— Вера Кузьминична, скажите, только честно, вам жизнь рутиной не кажется? Ведь всё одно и то же, да еще столько-то лет.
— Ну не-е-ет... Жизнь интересна! Вы знаете, я для своего возраста нескучно живу. Я же вам сказала, я несовременный человек, я человек романтический. Мне всё нравится, люблю и весну, и зиму, и осень, и путешествовать.
— Меня всегда интересовало, что делают актрисы после работы. Не сериалы же смотрят по телевизору…
— Отчего же, смотрят иногда. Я, например, смотрю. Иногда не тошнит даже… Потому что я стараюсь смотреть классику. Мне нравилось, как Хотиненко снял Достоевского. «Мастера и Маргариту» тоже смотрела, но не была в восторге. А еще — люблю смотреть спектакли. Обычно актеры мало смотрят, боятся чего, что ли… А я люблю. Смотрела «Отцы и Сыновья» по Тургеневу, в филиале театра Маяковского. Смотрела спектакли, где не разговаривают, а танцуют: «Отелло» в Вахтанговском, «Даму с камелиями» в Камерном…
— Читаете?
— Да, но медленно. Знаете, пью по капелькам. Я очень люблю Викторию Токареву. Она мне ужасно нравится. Какая умная, как точно чувствует жизнь и женские судьбы. Сейчас читаю Елену Образцову. Журналы читаю. Вдруг прочла, что Фидель Кастро, оказывается, был влюблен и в него была влюблена прелестная женщина. В наше-то время думали, что Кастро — монумент, а оказывается…
— И что, даже депрессии у вас не бывает?
— Депрессия? А что это? Я не знаю такого. У меня моменты большой печали — бывают. Например, муж мой долго болел, мне было его безумно жалко. Мы прожили 60 лет вместе… У него фамилия Ушаков, я его «ушко» звала, он меня — «кузя». Но я не впадала в депрессию, а старалась его развеселить. Когда помогаешь, это ведь тоже приносит положительные эмоции. Так что печалиться я могу, а слова «депрессия» не знаю. А когда мне говорят, что я прилично выгляжу, я считаю, что это из-за любви. Если тебя кто-то полюбил — надо быть достойной этой любви. По поступкам, по взглядам, по внешности.
— Вот вы просили не спрашивать, почему так случилось, что вы любили одного, а вышли замуж за другого. Но я даже не спросить, а поблагодарить хотела. За то, что вы в своих мемуарах так просто и хорошо пишете о любви и об этом случае.
— Ну, потому что это счастье, даже если любовь кончилась грустно. Счастье, если человек любил.
— Да, вот я и хочу о том же сказать: вы рассказываете это не как сплетню, не как бытовуху, а как прекрасный опыт, который бывает.
— Конечно! Ведь это счастье, даже если ты не соединился с тем, кого полюбил. И даже если в молодости ты ошибся в любви — всё равно не беда. Сердце работает не впустую. Страшно не то, что ты влюбилась в плохого человека, а страшно, если ты вообще не полюбила. Страшно, когда человек ничего не чувствует.
— А что, полагаете, многие ничего не чувствуют?
— По-моему, да.
— Вы кого-то любите?
— Их много (кокетливо). Что я буду разбазаривать? Это же любовь... Нельзя… Хотя… Вот у меня был партнер Юра Авшаров. Чудесный совершенно… Я его очень любила. И когда мы играли «Священное чудовище», я смотрела на него и думала: какой же он умный, как он всё тонко чувствует. У него глаза были умные очень, и он актер хороший. Сейчас… он похоронен рядом с моим мужем. Я когда прихожу — и ему цветы тоже приношу.
— В спектакле «Роковое влечение», где вы играете сейчас, рассказывается о любви зрелой женщины и молодого человека.
— Это моя последняя роль. Моя героиня не понимает, что это глупость. Она привыкла чувствовать себя прекрасной и не понимает, что это уже не так. Поэтому ее можно осуждать, но я не осуждаю, ведь то, что она так обманывается, — это не грех, а боль. Может быть, это глупо, но это понятно.
— Оправдать можно всё?
— Нет, наверное, не всё. Но совершить то, что не положено, может каждый. И если эта женщина полюбила, то она не считает, что виновата.
— А сейчас ваше сердце открыто для любви?
— Нет, нет. Мне много лет. Я сейчас люблю, но по-другому. Потому что любовь имеет возраст. В своем возрасте я могу любить издали, признавая духовное превосходство человека. Я не приду к нему поболтать, но буду любить и оберегать его внутреннее. Я, например, считаю, что наш Александр Анатольевич Ширвиндт редкий человек, я его тоже люблю, но на расстоянии: здравствуйте, Александр Анатольевич.
— Если не о любви, то о любимых актерах можете рассказать?
— Я признаю талант. Не могу сказать, что у меня есть любимые, но талантливых я назвать могу. И Валентина Гафта люблю, и Ширвиндта, Андрюшу любила Миронова. Женю теперь Миронова люблю.
— Сережу?
— Безрукова, что ли? Ну да, в общем, да. Он талантливый.
— Аллу Демидову?
— Она чудесно читает, но я ее мало знаю. Помню, мы однажды ехали с ней то ли в Польшу, то ли в Болгарию. Нас поселили в одной квартире, и она мне строго так сказала: «Главное, что я не люблю, это болтовню. Поэтому завтракайте без меня, обедайте без меня и вообще считайте, что меня нет». Я говорю: «Хорошо». Так мы и прожили.
— Как с девочкой она с вами.
— Ну и ладно. Я не обиделась. Она мне честно сказала. Я это уважаю.
— А чего не уважаете?
— Застолье, еду бесконечную, выпивку. На банкеты я на минутку прихожу, говорю: «Поздравляю» и сразу ухожу. Вот и юбилеи все старалась замять.
— А как? Гости-то приходят?
— Почему? Если не приглашать, не приходят. Но этот юбилей уже не замнешь (задумчиво). Не замнешь.
— Вы говорили, что вы одинокий человек.
— Условно одинокий. У меня есть друзья, но нет компании. Нет застолий. А так (смеется) — дружу абсолютно со всеми в нашем театре. Если есть возможность поболтать перед спектаклем или во время репетиций, то я с радостью. Но совершенно не знаю, кто на ком женат, у кого какие дети. Меня бытовая сторона не привлекает, поэтому сплетничать со мной бесполезно. Но о театре поговорить всегда люблю. К тому же — нет, я не одинокий человек. 25 лет назад в моей жизни появилась Даша, моя крестница. А теперь — и Дашина дочь, получается, моя внучка. Совершенно волшебная девочка. Она мне звонит ночью и говорит: «Бабушка, я тебя люблю. Я тебя миллион раз целую». А я отвечаю: «А я тебя — два миллиона»…
— Вас не пугает цифра 90?
— Раньше пугала. Я всегда недоумевала: чем вот эти дедушки и бабушки могут жить? Может, внуками? Но это же неполноценно! А потом ничего, привыкла. Так как у меня, кроме театра, ничего нет, то я как жила, так и живу. Профессия творческая, она всю жизнь как колокольчик, который говорит: вот это хорошо, это интересно, вот это расскажи.
— Но ведь и театр меняется?
— К сожалению… Очень понизились вкусы в нашей стране. Сейчас люди не способны сосредоточиться на душе. Им хочется сиюминутного: отдохнуть, похохотать и забыть. И это пустота. А настоящий театр — он не может быть про пустоту. Он, наоборот, про богатство, которое может быть в душе человеческой. По крайней мере, я бы хотела, чтобы это было так.
— Вы так рассуждаете, наверняка ваши коллеги вас не понимают.
— А со мной никто и не рассуждает на эту тему. Просто вы меня спрашиваете — я вам и отвечаю.
— Хотите сказать, что в театре к вам относятся как к человеку не от мира сего?
— (Смеется.) Ну да, так и относятся. Хотя, вы знаете, люди, какие бы они ни были, всё равно хорошо чувствуют другого человека. Ко мне относятся исключительно хорошо все. Они меня воспринимают безо всякой декларации. Кого бы ни увидела, мне обязательно скажут: «Верочка, если тебе что-нибудь надо — не стесняйся, я тебе обязательно помогу». Я отвечаю: «Да бог с вами, мне ничего не надо». А они: «Нет, ты обращайся, мы поможем, поможем». Словом, очень хотят как-то помочь, оказать знаки внимания… Много я вижу доброты. Невероятно много.
— Вы говорили, что советов не даете, но, может быть, вам есть что сказать молодым актерам?
— Сейчас люди более материальны. Уж очень много техники появилось. Уж очень люди замучены, по-моему, добычей. А надо как-то суметь (вздыхает)... суметь сохранить ребенка в себе. Ну, что вы уныли? Трудно? Это совет для всех, не только для актеров. И нужно-то немного. Мне кажется, нужно больше ходить в театр. Театр — он помогает...
Беседовала Евгения Коробкова
Елена Сироткина Источник: «Известия»
