Геннадий Кагановский
ОБЕДЫ ПЯТИ (ТУРГЕНЕВ В ПАРИЖЕ).
Пьеса в пяти картинах с Прологом и Эпилогом
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Иван Т у р г е н е в .
Гюстав Ф л о б е р .
Жорж С а н д .
Теофиль Г о т ь е .
Эдмон де Г о н к у р .
Альфонс Д о д е .
Эмиль З о л я .
Г а р с о н .
Роли Полины В и а р д о , Луизы К о л е , баронессы Юлии В р е в с к о й , Марии С а в и н о й , Полины Б р ю э р - бессловесны. Они предназначены для одной исполнительницы, призванной создать - средствами музыкальной пантомимы - особый, полупризрачный образ Мечты - Страсти - Судьбы .
Пролог относится к середине 40-х годов XIX века.
Начало основного действия - четверть века спустя.
Разного рода факты, суждения, события, включенные в канву пьесы,
выстроены на подлинной основе.
П Р О Л О Г
По полузатемненной авансцене бойко проходит, покручивая атласным зонтиком-тростью,
Луиза К о л е - “богиня романтиков”. Ей около сорока, но держится гораздо моложе.
В розовом платье. Длинные локоны витыми трубочками приплясывают по плечам.
Она вот-вот скроется за кулисами.
Г о л о с Ф л о б е р а . Луиза!
К о л е останавливается, не оборачиваясь. Появляется 25-летний Ф л о б е р .
Она - у правого края просцениума, он - у левого.
Ф л о б е р (в страстном напряжении). Ночь горяча и мягка. Слышишь - дрожит под ветром магнолия?.. О, наши чудесные прогулки в экипаже, особенно вторая, при блеске молний!.. Не будем думать о будущем, отдадимся ветру, пока он надувает наши паруса! Пусть несет нас куда хочет, а подводные камни - что поделаешь... (Невольный быстрый шаг к ней.) Ну, скорее - один поцелуй, ты знаешь какой... из тех, о которых писал Ариосто... (Она стоит не оборачиваясь.) Поймешь ли меня до конца?! Вынесешь ли тягость моих причуд, упадков духа, необузданных взрывов?.. (Взмывая на гребень страсти.) Считай меня угрюмым, сумасбродом, кем хочешь, только л ю б и меня!.. Хочу насытить тебя всеми блаженствами, утомить, поразить, чтобы ты созналась себе, что и не мечтала о таком восторге!..
К о л е оборачивается, смотрит выжидающе.
Ф л о б е р (как-то вдруг сникая, удрученно.) Мы не можем быть вместе. Когда я приезжаю к тебе - загорается спор, ссора, вылетает слово, обоюдоострое как лезвие, оно ранит нас обоих... Вот почему я так долго избегал женщин. Душу хотел сохранить для искусства, а плоть - пусть живет безразлично как...
Она отворачивается вновь, раскрывает зонтик, удаляется, держа атласный купол
не над головой, а чуть ли не за спиной, словно отгораживаясь от Флобера.
Он глядит ей вслед и, не проводив ее взглядом до кулис, уходит
в противоположную сторону.
Из полумрака высвечиваются: на левом краю - Полина В и а р д о ,
справа - Т у р г е н е в . Оба очень молоды - первой молодостью.
Т у р г е н е в . Госпожа Виардо! Мой добрый ангел... Я только что из Петербурга. Ходил там взглянуть на дом, где пять лет назад впервые говорил с вами... (Тихо.) Вы - лучшее, что есть на земле. Встретить вас - величайшее счастье моей жизни. Готов всю свою судьбу, как ковер, разостлать под вашими ногами... (Идет к ней, останавливается в нескольких шагах. Со сдержанным волнением.) Без вас - меня охватывает тоскливый страх, как если б я остался без воздуха. Когда вы со мною - я испытываю тихую радость, мне больше ничего не надо...
К А Р Т И Н А П Е Р В А Я
Просторный кабинет ресторана. Окна зашторены.
При свете свечей - на диване Ф л о б е р , С а н д , Г о т ь е , у окна - Г о н к у р .
Г о н к у р (отходя от окна). Наш Великан, как всегда, задерживается. (Останавливаясь у стола.) Нельзя терять время - нас ожидает фрикассе из кролика, ростбиф, жареный цыпленок... Обратите внимание на все эти вазы с фруктами, на эти ликеры, сиропы... (Намеревается сделать знак г а р с о н у , появившемуся в дверях.)
С а н д . Дорогой Гонкур! Ни кролик, ни цыпленок, тем более жареный, от нас не уйдут. Хотелось бы уважить русского друга. (Флоберу.) Вчера до глубокой ночи читала “Вешние воды”. Будто попала в роскошный сад, залитый солнцем.
Ф л о б е р . Я давно открыл для себя: что за мастер наш Скиф!
Флобер, разумеется, уже не тот, каким был в Прологе.
Тучный немолодой человек с выпуклым лбом, открытым до самого темени,
с трубным зычным голосом из-под величавых усов “галльского воина”.
(Со вздохом.) Но, признаться, он надоел мне своими вечными опаздываниями. Или - как вам понравится? - назначает встречу на воскресенье, потом откладывает на вторник, переносит на пятницу...
Г о т ь е (полулежа на диване, с газетой). Напрасно мы ворчим. У него есть причина.
Почувствовав неладное, все смотрят на Готье.
Г о н к у р . Что такое?
Г о т ь е . Дело в том... Госпожа Виардо... (Беглый взгляд в сторону Санд.)
С а н д . Что случилось, милый Готье?!
Г о т ь е . Нет, ничего.
Санд берет у него газету, но от волнения не может найти нужную заметку.
Ф л о б е р . Позвольте старику Флоберу. (Усаживается с газетой поудобнее, быстро находит. Озадаченно.) Да-а... такая неожиданность...
С а н д . Прочтите вслух.
Ф л о б е р (нарочито протокольным тоном, чтобы снизить впечатление). “...извещает о кончине госпожи Полины Виардо, урожденной Гарсиа, сестры Малибран и создательницы роли Фидес в Мейерберовом «Пророке». Прославленной певице только что исполнилось 54 года”.
С а н д . Моя милая подруга! Как это произошло?
Ф л о б е р . Подробностей никаких.
Г о н к у р . Надо послать соболезнования.
Как видение, в медленном танце, под звуки шопеновского этюда,
на сцене возникает В и а р д о .
С а н д (как бы сама с собой). Я всю жизнь восхищалась ею... Она и в молодости не была красива, но в ней всегда жил божественный огонь... Помню, на улице Сен-Лазар мы жили в одном доме - скульптор Дантан, жена испанского консула Карлотта Марлиани, Шопен, я и она. У нас был изумительный уютный двор. Не выходя на улицу могли посещать друг друга. Правда, наша Звезда была почти в непрерывных гастролях...
Входит Т у р г е н е в .
Еще более разительно, чем Флобер, изменился он за истекшие годы. Седые, длинные, чуть волнистые волосы, седые густые брови, седые усы, отливающая серебром борода. Вместе с тем - облик этого колосса пронизан молодым, даже юным свечением.
Виардо замирает поодаль.
Т у р г е н е в . Госпожа Санд?! Какой приятный сюрприз! (Склоняясь к ее руке, затем приветствуя всех и каждого.) Общество мужчин без доброй и умной женщины похоже на тяжелый длинный обоз - с немазаными колесами... А что это у всех такой квашеный вид? Ах да!.. Видит Бог, я не в силах был прийти раньше... И смех и грех...
Внимательно всматриваясь в него, все с недоумением слушают
его невозмутимую оживленную речь.
Третьего дня был у дантиста, он так меня изувечил, пришлось обратиться к другому. И это не помогло. Так что буду сегодня лишь свидетелем пиршества... (К Санд.) Да, чуть не забыл! Тысяча благодарностей за великолепный подарок. (Показывает запонки.) Я их с гордым видом ношу. (Всем.) Все-таки дуетесь? Лучше б не ожидали меня...
Г о н к у р . Не надо... Нам уже все известно... Мы хотели бы выразить вам искренние...
Т у р г е н е в (берет газету). Ах, вот оно что! Я и забыл. (Смеется. Усаживается в глубокое кресло поодаль от сервированного стола.) Чем соболезновать, лучше поздравьте - я стал дедушкой! Позавчера в Ружмоне моя дочь родила прехорошенькую девочку...
На лицах у всех - возрастающее недоумение, растерянность.
Теперь могу со спокойной душой отлучиться в Россию... Что же до этой пилюли (перегибает и ласково разглаживает газету) - имею счастье и честь сообщить: госпожа Виардо отнеслась к своему некрологу совершенно спокойно, ей только неприятно, что ее сделали на пять лет старше...
Виардо возобновляет свой танец - вдохновенно, легко.
В с е (наперебой). Как?! Она жива?! Ошибка!?
Т у р г е н е в . Да. Госпожа Виардо, слава Богу, живет и здравствует, и ей не пятьдесят четыре, а неполных пятьдесят. (Встает и, провожаемый ошеломленными взглядами, подходит к столу, кладет газету на край его.) Она свежа, весела, бодра, много работает. (Вновь опускается в кресло.)
Виардо останавливается за креслом Тургенева.
Ф л о б е р . Что скажете про этих писак?! О, кто бы упразднил и пустил по миру это гнусное отродье!!
Гонкур дает знак гарсону. Четверо занимают места за столом.
Тургенев остается в кресле.
Т у р г е н е в . Между прочим, меня тоже не забыли. В лондонском музыкальном журнале не так давно поместили извещение, что я отдал Богу душу.
Г о т ь е . Говорят, это хороший признак. Долго жить будете.
Т у р г е н е в . Говорят, и подагра - залог долголетия.
Г о н к у р . Лучше сто раз получить ложное известие, чем хотя бы однажды в самом деле потерять близкого человека... Брат умер у меня на руках, но я по сей день хочу думать: ошибка... А в ушах - бесконечный повтор неумолимого “Да почиет в мире”... И вижу как сейчас - плачут Тео и Сен-Виктор... Помните ваши слезы, Тео? Вы меня слышите, Тео?
Виардо вновь скользит - оранжевым видением -
вокруг возбуждаемого вином и табачным дымом дружеского застолья.
Г о т ь е . Я был на днях у слепого художника - Анастази. Он уж не помнит предметов в цвете, они являются ему лишь в сновиденьях... Нечто подобное - в ином роде - творится и со мной...
Г о н к у р . Я видел, как брат исчез в склепе. Но и теперь - если прочту или увижу что-то интересное, ловлю себя на мысли: “Надо рассказать об этом Жюлю”. При звуке колокольчика вскакиваю, лечу навстречу - он войдет своим быстрым шагом, бросит на ходу служанке: “А где Эдмон?” (Все это произносится так прочувствованно, осязаемо, будто сию минуту и впрямь звякнул колокольчик, стремительно вошел брат, прозвучал его голос.)
С а н д (Гонкуру). Не надо так возбуждаться. Я вас очень прошу.
Г о н к у р . Я разбит, подавлен, но все-таки ем, пишу, думаю о политике. Материнское горе было бы сильней моего. Я страдаю от этой мысли...
Г о т ь е (подходя к Тургеневу). Не могу это слушать.
Т у р г е н е в (встает). Любезный друг! У меня к вам небольшая просьба.
Г о т ь е . Рад услужить.
Прогуливаются по кабинету.
Т у р г е н е в . Я был в Салоне, и мне понравилась одна картина Бланшара, неудачно названная - “Куртизанка”. Я купил ее. Нахожу, что это прекрасный образ женского тела. Но никто не разделяет мое мнение. Дамы находят картину уродливой... Хотелось бы знать ваш отзыв...
Г о т ь е . Прежде всего, преподношу вам свои поздравления.
Т у р г е н е в (шутя). С залогом долголетия?
Г о т ь е . Всем известно - вы страстный охотник. Мой дед был тоже охотник. Он прожил сто лет - вот вам еще один залог! А поздравил я вас с новой ролью, с новым званием - дедушка.
Т у р г е н е в . Благодарю, от души.
Г о т ь е . Моя старшая, двадцатилетняя дочь тоже одарила меня. Я говорю об “Императорском драконе” - так назвала она свой роман... (С отцовской гордостью, маскируемой оттенком небрежения.) Воспитала себя сама, росла, как щенок, которому позволяют бегать по столу, и вдруг - проникновение в великие эпохи истории, интуитивное понимание Китая, Японии, Индии...
Г о н к у р (отвлекая себя от назойливо привычных мыслей и стремясь оживить застолье). Вот мы пируем, а я вспоминаю - совсем недавно, во время Осады, кое с кем из друзей мы собирались у ресторатора Бребана - вполголоса судили о печальных событиях, каждый доставал свой хлеб, нам подавали суп, затем вносили баранье жаркое... И вот - как-то раз Эбрар с невозмутимым видом заявляет: “А вы знаете - эта баранья вырезка не что иное, как отменная собачатина...” Сен-Виктор выронил вилку, закатил глаза и - детским голоском: “Господин Бребан порядочный человек, он бы нас предупредил...” Гарсон внес ясность: “Не волнуйтесь, господа, вы уже третий раз кушаете здесь мясо от собаки...”
Санд отсаживается к фортепьяно.
Ф л о б е р (к Санд). Дорогой маэстро! Собачья вырезка отбила у вас аппетит?
Г о н к у р . Прошу извинить мне все эти речи.
С а н д . Не корите себя. Вы вспомнили про собак, а мне вспомнились волки. (Играет.)
Танец Виардо - под этот аккомпанемент.
Г о н к у р . Какие волки?!
С а н д (не прекращая игры). Это очень страшно. В нашем краю во время этой войны была такая нужда - я ожидала вспышки новой жакерии...
Г о н к у р . А волки?
С а н д . По ночам, гонимые голодом, к нам под самые окна приблуждали и выли волки... (Играет.)
Ф л о б е р . Два-три года назад я был таким простаком, что не верил в возможность войны - полагаясь на то, что ее никто не желает.
Г о н к у р . Как необычайно выглядел Париж, когда разнеслась весть о катастрофе под Седаном и о сдаче в плен императора. (Опять же - столь выразительно, зримо, будто это происходит сейчас, у него на глазах.) Всюду удрученные лица, толпы на углах улиц, тройные кольца читающих газеты вокруг каждого газового рожка. (Прикрывает глаза ладонью, как от чего-то слишком яркого.)
Тургенев останавливается против фортепьяно, слушая игру Санд.
Готье продолжает ходьбу - туда и обратно.
Ф л о б е р (чуть иронически, довольно лихо). В это самое время старый трубадур Флобер сделался в Круассе командиром роты. У меня разгорелся зуд - драться! Кровь моих предков, натчезов, заговорила во мне... Однажды в ночном дозоре я объявил своим людям - вспорю брюхо каждому, кто вздумает отступать, и пусть они тоже палят в меня, если побегу я!..
Г о н к у р (продолжает свое). А на другой день перед Бурбонским дворцом - море людей. Никому нет дела, что прусские войска в трех-четырех переходах от Парижа. Кто-то отдирает от трехцветного флага синюю и белую полосы, и вот уже на ветру полощется алое знамя. А на колонне выводят углем: “Республика провозглашена!”
Готье - как маятник - туда и обратно.
Танец Виардо и метания Готье - причудливый своеобразный дуэт.
Ф л о б е р (желчно). Франция была одержима пляской святого Витта. Теперь - ее разбил паралич мозга.
С а н д (Тургеневу, продолжая играть). Что еще нового у моих - и ваших - Виардо?
Т у р г е н е в . К счастью, все идет хорошо. Моя любимица Диди работает прилежно. Кое-что из ее вещей будет на выставке. Поль - очень дерзок, порой несносен, но из него выйдет большой скрипач. И Марианна - стала искусной музыкантшей, да и поет великолепно... А сама госпожа Виардо - мечтает создать Магдалину в оратории Массне. Она вам не писала об этом?
С а н д . Ну, а глава семейства?
Т у р г е н е в . О! Он возвышается над всеми, как гранитный утес. Когда мы гуляем с ним, его принимают за моего сына, а ведь я моложе его чуть не на двадцать лет... Помните, в том месяце мы посылали вам из нашей добычи?
С а н д . Как не помнить! Косуля и два фазана.
Т у р г е н е в . Так вот - косулю убил старик Виардо. Он тогда убил даже двух косуль. И все сетовал на плохую охоту...
Видение Виардо испаряется - незаметно и мягко, как и возникло.
Готье - туда и обратно.
Г о н к у р . Конечно, Республика - всего лишь прекрасная грёза. Она захлебывается низкими страстями черни. Но в те дни, среди взволнованных толп и скопищ, я меньше чувствовал свое горе, свое одиночество - плыл и плыл в этой гуще. Едва волочил ноги, но продолжал идти.
Ф л о б е р (в раздражении). Мы идем и вязнем - уже почти целый век... Идея равенства вытесняет идею справедливости... Равенство - чудовище, пожирающее всякую личность, всякую мысль! Равенство - это рабство! (Весомо опускает на стол кулак. Испуганно и разноголосо отзывается на это посуда.) Вот почему я люблю Искусство! Искусство - это свобода! Франция - страна равенства и антисвободы!
Т у р г е н е в (подходит к собеседникам). Может быть, вы и правы. Но мне вспоминается один мальчик - из крепостных моей матери. (Садится.) Он выказал способности к рисованию, его отдали в Москву учиться живописи, он стал художником, ему заказали даже писать потолок в каком-то театре. (Флобер наполняет и подает бокал. Тургенев кивает в знак благодарности, делает один-два глотка, держит бокал на весу.) А между тем, он оставался по-прежнему в крепостном рабстве. Моя мать вернула его в деревню и велела писать с натуры цветы. Он писал их тысячами - садовые, лесные, полевые, - писал с ненавистью, со слезами... (Ставит бокал на стол.) А затем - спился и умер... “Искусство - это свобода”?.. “Равенство - это рабство”?.. Нет, старина, не совсем так...
Ф л о б е р . Если хотите знать - Республика превзошла в глупости Империю. (К Санд.) Маэстро! Вы еще помните свой энтузиазм перед Республикой? Ах, как вы огорчали меня этим! (Тургеневу.) Заметьте, я не против этой злосчастной Республики, но как можно верить в призраки?!
Т у р г е н е в (Флоберу, тихо). Кстати, старина, хочу просить вас - не обмолвитесь при случае моему другу Виардо, что я обедал у принцессы. Он питает сильнейшую ненависть к Империи, а я посещаю его врагов...
Гарсон снимает нагар со свечей в канделябрах.
Готье продолжает свое хождение.
Ф л о б е р (к Санд). Маэстро! Милости просим к столу! (Стремительно подходит, расшаркивается перед ней, она с улыбкой встает, берет его под руку.) Тео! Сколько можно маячить?!
Готье не слышит... туда - обратно...
Г о н к у р (с дружеской иронией). Ему, не иначе, грезится отель “Pimodan”.
Г о т ь е (останавливается, стоит в оцепенении; вдруг, словно бы преобразившись, обращается к Санд - молодо, с утонченным вдохновением).
Со мшистых скал, из щели тонкой
Скатившийся над крутизной,
Ручей беспечнее ребенка
Лепечет под сырой травой.
Сначала, чуть журча, зацепит
Скалистый гребень здесь и там,
Потом смелей и звонче лепет
Несет по блещущим камням.
И сразу, ярость обнаружив,
Когда преградой пень встает,
Бросает петли пенных кружев
На бархат потемневших вод.
Создания альпийской флоры
Над влагой венчик клонят ниц
И слушают оркестр, который
Усилен щебетаньем птиц.
Улыбками зовут друг друга
Для встречи над прохладой струй.
У каждого из них подруга,
И нежен каждый поцелуй.
Ручей поет под кровом мрака,
И нужен ли большой талант,
Чтоб здесь найти жасмин Жан-Жака
Иль одуванчики Жорж Санд?
(Перевод Вс.Рождественского)
Рукоплескания, возглас “браво”.
С а н д (Готье, с улыбкой). Комплимент? Или издевка?
Готье смиренно склоняет перед ней голову.
Она усаживает его рядом с собой.
Ф л о б е р (Тургеневу). Перед вашим приходом мы здесь делились восторгом по поводу “Вешних вод”.
Т у р г е н е в . Признателен вам.
Ф л о б е р . Повесть так и звенит голосами жаворонков.
Т у р г е н е в . В Германии эти “жаворонки” вызвали даже возмущение. Меня обвиняют в германофобстве, еще невесть в чем.
Ф л о б е р . В германофобстве?!
Т у р г е н е в . В одной немецкой газете призывают стереть с лица земли “наглого клеветника”... И все из-за того, что я чуточку их поцарапал... (Отсаживается от стола.) Моему родному народу доставалось от меня и не так... Правда, когда я выпустил “Дым”... (невеселая и нелегкая усмешка - то ли насчет невольного каламбура, то ли по поводу последующего признания) ...так называемые русские патриоты тоже были вне себя...
Ф л о б е р (закипая на медленном огне). Когда пруссаки заняли мой дом в Круассе - было их десять человек и вдобавок шесть лошадей, - меня душила ярость. (Стягивает, почти срывает с шеи галстук-бант.) Эти офицеры в белых перчатках, разбивающие зеркала, офицеры, изучившие санскрит и ворующие у вас часы, а затем присылающие вам свою визитную карточку, - эти цивилизованные дикари внушали мне больше отвращения, чем каннибалы!.. (Расстегивает ворот сорочки.) Всё, всё что угодно, даже Коммуна, только не эти остроконечные каски! (Тургеневу.) Вы слегка поцарапали их? Почему же слегка?! (Глуховато.) Худшее для меня в этой войне то, что она на десяток лет состарила мою старушку мать...
Пауза.
Т у р г е н е в . Ненависть французов к Германии - надо отдать вам должное - колоссальна. Это единственное, что есть колоссального у Франции.
Полная тишина. Напряженная пауза.
Г о т ь е (снимая напряжение). Дерзость ваша достойна похвалы.
Т у р г е н е в . Можно ли было ожидать, что французы сами повалят Вандомскую колонну - ту самую, про которую они же пели:
Ах, как гордишься тем, что ты француз,
когда посмотришь на колонну!..
С а н д (в шутку). Да вы, оказывается, и франконенавистник!
Т у р г е н е в . Между прочим, когда я был последний раз в Санкт-Петербурге, кучер, который вез меня, повернулся на облучке и спросил - правда ли, что пруссаки идут на Париж, а французы тем временем дерутся меж собой. Я подтвердил ему это. Он перекрестился и сказал: “Выходит, остается их только хоронить?..”
Ф л о б е р (прикуривает от свечи). Латинская раса в последней агонии. Пришло время саксов. А их проглотят славяне...
С а н д (быстро встает, с полушутливой обидой). Как вам не стыдно, гадкие мальчишки?! Мучить старую почтенную даму всякими пакостями!.. В кои-то веки собралась к вам, так рада всех видеть, а вы решили меня уморить? Не стоит утруждаться - я сама!.. Дорогой Тео! Вы самый галантный кавалер. (Готье тоже встает.) Избавьте меня от этих галльских петухов, от этой политики!
Ф л о б е р . Уморить?! Да вы в политике как рыба в воде!
С а н д . До семидесяти забавляться игрой в куколки?! Нет уж, увольте!.. Тео! Умоляю - уведите меня!
Г о т ь е . Куда прикажете?
С а н д . Здесь напомнили об отеле “Pimodan”. (Выходит из-за стола.) Нет, не пугайтесь - я не прошу свозить меня туда. Кажется, я читала об этом. В памяти что-то смутное. Очень прошу - расскажите. Вознесите к волшебным виденьям.
Г о т ь е (устало). Я теперь так далек от всего этого.
С а н д . Уважьте старушку - не сегодня завтра ее ждет совсем иное вознесение.
Г о т ь е . Это было слишком давно, да и слишком прозаично.
С а н д . Позвольте судить мне самой. Пусть послушает и молодежь! (Садятся вновь к столу.)
Г о т ь е . Все давно наслышаны об этом.
С а н д . Пусть послушают еще! Довольно мы дышали сегодня пороховым дымом!.. Гарсон! Погасите все свечи! Оставьте одну-единственную. (Гарсон удивлен, но повинуется.) Тео, мы слушаем вас.
Г о т ь е . Не знаю с чего и начать... Наш кружок собирался в отеле “Pimodan” для приема давамеска. Особый человек вынимал особой лопаточкой из хрустальной вазы зеленоватое тесто, вроде варенья, и клал его перед каждым на блюдечке китайского фарфора. Возле каждого блюдечка лежали золоченые ложечки... После этого снадобья пили кофе по-арабски, то есть с гущей и без сахара, потом садились за ужин... И тут начиналось... Пьешь воду, а кажется - великолепное вино. Мясо превращается в малину. Я не мог отличить вкус котлеты от вкуса персика. На лицах моих соседей вдруг появлялись огромные совиные глаза, носы удлинялись в хоботы, рты растягивались. Рассудок - как ночник в спальне - то почти затухал, то опять разгорался... Реальность служила лишь отправной точкой ярчайших галлюцинаций. Наступало бешеное веселье. Затем - восторг. Затем - кайф, блаженное чувство безграничного покоя...
С а н д . Что же дальше?
Г о т ь е . Дальше - перестаешь себя чувствовать. Можно свободно двигаться в окружающей среде - она не оказывает сопротивления. (С налетом иронии.) Именно такова будет жизнь души, когда мы оставим нашу бренную оболочку...
С а н д (подключаясь к его интонации). Я в этом совершенно убеждена.
Г о т ь е . Никакое земное желание не примешивалось к этому экстазу, не омрачало его чистоты...
С а н д . А дальше?
Г о т ь е . Затем... кайф переходит в кошмар. Безумный бред. Потеря сознания.
С а н д . Как?! И здесь ужас?
Г о т ь е . Да, представьте себе. Не кто иной, как дьявол, внушает нам: вкусите этого плода и будете как боги. Уже на другой день новоявленное “божество” опускается ниже животного, остается затерянным в необъятной пустоте. Тут одно средство спасения - прибегнуть вновь к этому зелью...
С а н д . Как же спаслись вы?
Г о т ь е . На один из таких вечеров пришел Бальзак. Ему предложили отведать. Рассмотрел, понюхал и отдал назад...
С а н д . А вы-то как же?
Г о т ь е . После десятка опытов и мы отказались от них - навсегда. Бальзак был прав: истинному писателю нужны только естественные грёзы... (Отходит к окну. Пламя единственной горящей свечи колеблется.)
Ф л о б е р . Невесело у нас сегодня. Сперва траурная утка, потом - волки, теперь - “совиные глаза”... (Громогласно.) Тео! Сделай одолжение - отвори там окно!
Готье в глубоком оцепенении смотрит на Флобера и, так и не осмыслив
обращенной к нему просьбы, возобновляет свое хождение.
Гарсон вновь, по знаку Гонкура, зажигает свечи.
Т у р г е н е в . Да, невесело. Но волки и совиные глаза тут ни при чем.
С а н д . А что, по-вашему, при чем?
Т у р г е н е в . Не знаю как кому, но мне... Мне бы хоть неделю молодости... пускай самой глупой, изломанной, но молодости!.. Не задумываясь отдал бы за нее не только репутацию, но и действительную славу гения, если б я был им.
Ф л о б е р . И что делали бы с этой неделей?
Т у р г е н е в . Да хоть по десять часов кряду бегал бы с ружьем за куропатками!.. Теперь какой я охотник?! Да и писатель тоже! Залег здесь, в Париже, как медведь в берлоге, сосу собственную лапу... А жизнь - словно трава - перерастает нас, покрывает с головой... Периной я стал - какие бывают в купеческих домах, от одного взгляда на них зевается... Вот бы кто-нибудь хорошенько меня встряхнул!.. (Флоберу, доверительно, из глубины души.) Какое счастье, что я прочел это находясь в ее салоне, в ее присутствии... (Флобер непонимающе косится на него. Тургенев указывает взглядом на газету, все еще лежащую на краю стола.)
С а н д (обеспокоенно). Что с Готье?
Г о н к у р . Бродит как сомнамбула. Даже боязно окликать.
С а н д . Ел и пил будто во сне. Да и рассказывал тоже - погруженный в себя. (Готье останавливается, смотрит на друзей.)
Ф л о б е р . Тео! (Готье подходит к столу.) У нас не клеится без тебя разговор. (Готье садится.)
Т у р г е н е в . Часто бывают минуты, иногда целые дни... остро, чуть не болезненно чувствуешь - как не хватает нам смеха. Просто веселого смеха - без пошлости и фиглярства...
Ф л о б е р . Меня тоже - все больше клонит к комическому. В нем - предел грустного.
Готье внезапно выходит из-за стола, падает ничком на диван.
С а н д . Ему дурно! (Склоняется над Готье.) Послать за врачом?
Все сгрудились у дивана.
Ф л о б е р . Тео! (Осторожно касается его плеча.)
Г о т ь е (уткнувшись лицом в подушки). Ему все равно... (Вдруг обернувшись.) Его уже нет!.. (Вновь голос падает в подушки.) Прошу вас - оставьте его...
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
