Итогом ранней в истории Европы и, безусловно, известной читателю по легендам эмансипации, соразмерной жестоким нравам древности, стало полное истребление на Лемносе мужчин, исключая царя Фоанта – глубокого уже, как сказано, старика, любовные затеи которого канули в Лету вместе с зубами и резвостию мышц.
Теперь же в виду появления у острова аргонавтов, освобожденным от мужского гнета дамам предстояло решить непростую, хотя и не новую для них задачу: как поступить с пятью дюжинами мужчин, корабль которых бросил якорь в ближайшей бухте? Принять их в пылком любвеобилии, или порешить с хрустом, благо привычка на то имелась? Согласно укоренившейся традиции, следовало устроить одно за другим, по возможности, не перепутав порядок. Но в этом несложном по сути деле коса вдруг наскочила на твердый камень: большинство женщин воспротивились вовсе явлению заморских мужей. Меньшинство же в робости покорилось.
Это была долгая и непростая ночь для царской дочери Гипсипилы, возглавлявшей шумное собрание во дворце. Если вообще можно применить что-то вроде «возглавить» к воодушевленному событием женскому коллективу. Даже загрубевшие лесорубы не считают женщин такими дурами, как они сами думают друг о друге. Поэтому большая часть собрания прошла в язвительных перепалках отдельных групп давних подружек и родственниц. Остров был невелик и липкое зелье женский склок здесь было особенно настоявшимся, вызревшим как дорогое вино с отдушкой чистейшего мышьяка. И лишь когда девушки и матроны, обсудив друг друга до третьего колена, выдохлись окончательно, стало возможным перейти к планам на счет пришельцев. Случилось это около четырех пополуночи, когда Арго стоял без огней в тумане, едва окрашенным занимающимся рассветом.
Впрочем, не дожидаясь итогов вече, в тот час на городских стенах уже сновали гибкие тени с луками – немногочисленная и проворная личная гвардия Гипсипилы. Скучающая молчаливая на протяжении собрания царевна отдала такое распоряжение задолго до того, как сама вступила в прения. А случилось это лишь после того как розовая от жаркого спора Спиридула замолчала, усевшись возле колонны. В ее руках оказалось вязание, вынутое из котомки, а глаза будто перестали замечать остальных. Самая пылкая из спорщиц действовала по безотказному плану: пришла, увидела, покричала. Дальнейшее ее совершенно не интересовало. Что до решений больших вопросов – у нее есть дела поважнее: скоро осень, а старшая дочь опять выросла из всех тряпок! «На эту дылду не напасешься!» – сетовала раздраженно Спиридула, стуча спицами. В иной обстановке она бы добавила: «Скорее б уже сбыть эту дуру замуж», но на Лемносе сие звучало бы не по месту. Жена покойного кровельщика служила в склоке чем-то вроде шахтерской канарейки: до тех пор, покуда ее визгливый голос перекрывал остальные, не стоило даже пытаться что-то сказать. К слову, старина Подардж, бывший пятнадцать лет ее мужем, поплатился жизнью вовсе не за измену, а за нетерпение в споре со своей правоверной. В тот вечер они обсуждали ковер в гостиной, а в руке Спиридулы, на грех, оказался литой оловянный ковшик.
Стояла глубокая ночь, переходящая уже в утро. Факелы шипели от сырости, скупо освещая колонны и несколько бледных статуй, выстроенных вдоль стен. Широкий дворцовый двор наполняли женщины всех возрастов и стихающие до шепота голоса. Луна отогнала облачко, спеленав тела таинственным мутным светом. Красавицы стали неотразимы, а те, что не блистали лицом… теперь выглядели гораздо загадочнее. Служанки начали разносить напитки на больших серебряных подносах (если принести их слишком рано, это поддержит силы спорщиц и весьма затянет собрание; когда правишь женщинами, приходится думать и о таких деталях).
Царевна Гипсипила поднялась во весь свой немалый рост, расправила ладонями тунику на полных бедрах и вкрадчиво, как движется кошка по крыше псарни, высказала общую мысль на счет мужчин [1]. Женщины согласно закивали, оживленно вылавливая оливки из бокалов. Спиридула только шмыгнула носом, считая петли.
Из общей мысли логично и просто вытекала мысль частная, приспособленная для конкретной сложившейся ситуации. Она с театральной паузой была высказана царевной и также принята с одобрением. Служанки пошли по второму кругу. Напитки на подносах стали крепче. Главная часть собрания длилась всего пару минут, приведя к заранее подготовленному решению без спора и без единого крика, не считая престарелую матушку Встягг, придавленную упавшим креслом.
В глазах Гипсипилы блеснуло что-то вроде торжества, смешанного с презрением. Ей в чем-то повезло от рождения: то, что царская дочь была, во-первых, дочерью, а не сыном, в данных обстоятельствах уже являлось бесценным даром; а, во-вторых, была она дамой крупной, с плоским и круглым, хотя и не лишенном приятности лицом, широкими бедрами, нежными, но большими и сильными ладонями рыбацкой правнучки. Красавицы ей не завидовали, толстухи принимали за свою, пожилые чувствовали силу. Ей повиновались без лишних хлопот.
В грядущий день аргонавты должны были погибнуть.
[1] Полагаю, она настолько ясна, что ее излишнее приводить в тексте.
