Конечно, тут сразу необходимо будет говорить о Григории Потёмкине. Начать можно хотя бы с того, что он не любил позировать художникам. Внешностью своей он не интересовался — это, во-первых. Во-вторых, были в этой внешности явные изъяны.
Роста он был громадного. Само по себе это ещё не недостаток, если бы природа приложила хоть какие-то усилия, чтобы мало-мальски сформировать эту глыбу живой и страстной человечины.
«Страшен на вид и противен», так заявил родственник его Берёзин, когда в Берлине некий мемуарист поинтересовался, чем же мог так крепко взять за живое разборчивую русскую императрицу этот выслужившийся вахмистр.
Лучшее изображение его, кажется, принадлежит гениальному русскому скульптору той поры Шубину. Лицо лешего, помноженное на мудрую уродливость головы Эзопа.
«Князя Потёмкина, — писала Екатерина в Германию Гримму, — «нельзя уговорить снять портрета. Если есть его портреты и силуэты, то они были сняты против его желания». Есть только один его парадный портрет, на который императрица его уломала, но он так же соответствует оригиналу, как романы Дюма подлинной истории.
Были у него вечно всклокоченные чёрные волосы и тёмная, как у чёрта на старообрядческих иконах, кожа. Из этой кожи густо, как на чернозёме, росла черная же щетина. Ноги его были от рождения вполне кавалерийскими, то есть кривыми, но на лошади никогда он не ездил.
К тому же нет одного глаза. А другой косит. За спиной называют его «Циклоп». Не столько потому что одноглаз. Ведь никому и в голову не приходило обзывать так, например, Кутузова или Нельсона.
Глаз выткнули ему братья Орловы в биллиардной драке. Говорили, что нечаянно. А в самом деле, чтобы понизить его шансы у Екатерины. У историка Валишевского записана эта история так:
«Потёмкин имел несчастье или неловкость поссориться с фаворитом, особенно с его братом, грубым богатырем Алексеем. Ссора за бильярдом кончилась потасовкой, из которой ученик Екатерины вышел искалеченным. Заметим, однако, что по другим свидетельствам эта катастрофа произошла от случайности. Во всяком случай потеря глаза признана историей. С единственным глазом, да и тем косым, Потемкин бежал от двора. Говорят, он даже подумывал пойти в монастырь. Друзья, — по одной версии, бывшей тогда в ходу, сами Орловы — отговорили его от этого намерения и привели снова к Екатерине».
Манер у него никаких. Вечно грызёт ногти. Принимает посетителей и саму императрицу в широком халате, а под халатом нет не то что штанов, а и исподнего.
Специально для него императрица составляет параграфы Эрмитажного устава, где третьим пунктом предупреждает:
«Просят быть весёлыми, но ничего не уничтожать, не разбивать и не кусаться».
К тому же болезненный меланхолик, страдает приступами ипохондрии. Ипохондрия, по-русски — тоска. Инстинктивная и необъяснимая. И тогда неделями не выходит из кабинета, валяется неумытый и нечёсанный, с изгрызенными до крови ногтями.
Но... баловень судьбы.
Первой и не безответной любовью у него будет — сама императрица. Как говорят, красивейшая из женщин. Польский король Август Понятовский, который видел Екатерину во всех подробностях ещё задолго до Потёмкина, запомнил её такой:
«Оправляясь от первых родов, она расцвела так, как об этом только может мечтать женщина, наделённая от природы красотой. Чёрные волосы, восхитительная белизна кожи, большие синие глаза навыкате, многое говорившие, очень длинные чёрные ресницы, острый носик, рот, зовущий к поцелую, руки и плечи совершенной формы; средний рост — скорее высокий, чем низкий, походка на редкость лёгкая и в то же время исполненная величайшего благородства, приятный тембр голоса, смех, столь же весёлый, сколь и нрав её...»
Григорий Орлов, поменявший неимоверное количество женщин, признавался, что никогда не встречал больше такой изумительной фигуры, как у царицы.
Познакомили Екатерину с Потёмкиным, на беду себе, те же братья Орловы.
Они обнаружили в нём один забавный талант. Потёмкин умел с необычайным мастерством подражать голосам и, под настроение, мог передразнить любого. Да так, что не отличишь.
Вот и решили братья однажды угостить этим смешным пародистом императрицу.
Екатерина о чём-то спросила Потёмкина. Тот ответил ей её же собственным голосом, в котором она угадала и интонацию и даже слова свои. Смеялась до слёз.
Через некоторое время императрица возвела его в почётный ранг камергера, а это значило, что он допущен в круг избранных.
Ещё через некоторое время она напишет в письме опять же своему германскому другу Гримму:
«...я отдалилась от некоего превосходного, но чересчур скучного господина, которого немедленно заменил, сама уж, право, не знаю точно как, один величайший забавник, самый интересный чудак, какого только можно видеть в наш железный век».
Ещё через некоторое время Григорий Орлов, спускаясь вниз по парадной лестнице екатерининского дворца, встретил Потёмкина, весело поднимающегося вверх:
— Как дела? — чересчур резво от некоторого смущения спросил Потёмкин. — Что говорят при дворе?
— Ничего, — мрачно взглянул на него Орлов, — разве только то, что я иду вниз, а ты вверх...
Потёмкин начинал с шута. Живая баллада о любви шута и королевы, которые обычно грустно кончались, стали величайшей загадкой, историческим фактом необычайной величины и значения.
Не будем говорить о роли Потёмкина в истории России. Она неоднозначна, как неоднозначной была и сама эта личность. Запомним только, что проявления этой неоднозначности, были настолько грандиозны и значимы, оставили такой след, что выдают в нём, конечно, черты гениальной натуры.
Продолжим о первой любви Потёмкина. Прежде всего, он покорил Екатерину, конечно, необычайными своими физическими достоинствами. Без того ничего бы и не было. Это было первое, само собой разумеющееся условие. Ей уже сорок лет. Искушённая в утехах этого рода императрица, со страхом даже обнаружила вдруг, что не будь этого случая в её жизни, она подлинного удовлетворения так и не узнала бы. Григорию на десять лет меньше. И она становится ровней ему. Он вновь разбудил такие глубины в ней, которые саму её ужасают. Она понимает, что без чудовищного умения его и ласки, она уже не сможет. Этот темнокожий гигант, не всегда опрятный и ласковый, всегда грубый и чувственный, по-новому растлил её, увядающую нимфоманку, умело возбудил в ней прежнее сластолюбие и то душевное равновесие, без которого нет настроения жить и управлять народом.
Днём она не может прийти в себя от этих ночей. Меж государственных дел отсылает ему писульки, которые должны держать его в постоянном половом задоре:
«Ах, гяур, каждая клеточка моего тела тянется к Вам!..», «Благодарю тебя за вчерашнее угощение. Мой Гришенька насытил и утолил мою жажду, но не вином…», «У меня голова, как у кошки в брачный период...», «...Я буду для тебя “огненной женщиной”, как ты меня часто называешь. Но постараюсь пригасить мой пыл...», «Двери будут открыты, и всё зависит от желания и возможности, а я ложусь...», «Дорогой. Я сделаю как прикажешь, мне прийти к тебе или ты придёшь?»
Видно, равных ему в этом деле нет. Сменивший его на этом пикантном посту двадцатидвухлетний Ланской, чтобы достигнуть вершин Потёмкина, вынужден был постоянно и в больших дозах принимать возбуждающие средства из порошка шпанских мушек, отчего и умер вскорости.
...Но вот похоть утолена. Они пускаются в вожделение беседы. И, странное дело, Потёмкин возбуждает и удовлетворяет её и в этом, не менее рискованном для себя деле, ничуть не меньше, чем только что в альковном. Это, и есть самое удивительное.
Екатерина умна. Её беседы и письма ставят в тупик и восхищают мудрейшие головы эпохи. Потёмкин свободно выдерживает и эти немыслимые раунды:
«Дорогуша, какую смешную историю рассказал ты мне вчера! Я до сих пор смеюсь, её вспоминая... Мы были вместе четыре часа и ни минутки не скучали. Расстаюсь с тобой всегда, скрепя сердце. Голубчик мой дорогой, я так тебя люблю. Ты прекрасен, умён, забавен».
«Ах, господин Потёмкин, какое нехорошее чудо сотворили Вы, заморочив голову, прежде считавшуюся одной из лучших в Европе!.. Какой стыд!..»
Вольтеру таких «цидулок» она не посылала.
Потёмкин победил её тем, что дал ей возможность быть тем, без чего нет женщины. Он заставил её быть слабой. Какой-то бывший у них мальчик на побегушках, выросши, вспоминал:
«У князя с государыней нередко бывали размолвки. Мне случалось видеть, как князь кричал в гневе на горько плакавшую императрицу, вскакивал с места и скорыми, порывистыми шагами направлялся к двери, с сердцем отворял её и так ею хлопал, что даже стёкла дребезжали и тряслась мебель. Они меня не стеснялись, потому что мне нередко приходилось видеть такие сцены; на меня они смотрели, как на ребёнка, который ничего не понимает. Однажды князь, рассердившись и хлопнув по своему обыкновению дверью, ушёл, а императрица вся в слезах осталась глаз на глаз со мной в своей комнате. Я притаился и не смел промолвить слова. Очень мне жаль её было: она горько плакала, рыдала даже; видеть её плачущую было мне невыносимо; я стоял, боясь пошевельнуться. Кажется, она прочла на моём лице участие к ней. Взглянув на меня своим добрым, почти заискивающим взором, она сказала мне: “Сходи, Федя, к нему; посмотри, что он делает; но не говори, что я тебя послала”. Я вышел и, войдя в кабинет князя, где он сидел задумавшись, начал что-то убирать на столе. Увидя меня, он спросил: “Это она тебя прислала?” Сказав, что я пришёл сам по себе, я опять начал что-то перекладывать на столе с места на место. “Она плачет?” — “Горько плачет, - отвечал я. — Разве вам не жаль её? Ведь она будет нездорова”. На лице князя показалась досада. “Пусть ревёт; она капризничает”, — проговорил он отрывисто. “Сходите к ней; помиритесь”, — упрашивал я смело, нисколько не опасаясь его гнева; и не знаю — задушевность ли моего детского голоса и искренность моего к ним обоим сочувствия или сама собой прошла его горячка, но только он встал, велел мне остаться, а сам пошёл на половину к государыне. Кажется, что согласие восстановилось, потому что во весь день лица князя и государыни были ясны, спокойны и веселы, и о размолвке не было и помину».
Это прямо, ни дать ни взять, какая-то типичная сцена из жизни молодой московской белошвейки и её крутого нравом мастерового мужа.
Нежность же его доходила до того, что он сочинил легкомысленную песенку на тему, «червяк, влюблённый в звезду», а в ней такие слова:
Как скоро я тебя видал,
То думал только о тебе.
Глаза твои меня пленили,
И не решился я сказать,
Что сердце глубоко скрывало.
Тут кстати было бы сказать о странной для этого тела тонкости души. Есть совершенно потрясающий факт. Моцарт, оказывается, вполне мог бы быть русским композитором. Потёмкин узнал о нём, о том, что он недоволен своей судьбой, и через венского резидента графа Андрея Разумовского, вёл с ним переговоры, чтобы перетащить в Петербург. Моцарт склонялся уже к тому, да смерть ему помешала.
Есть одна, в самом деле, жгучая тайна в этих отношениях, которую до сих пор знающие люди не могут решить окончательно.
Что случилось ровно через два года таких отношений?
В ноябре 1776 года Потёмкин отправлен «в отпуск для ревизии Новгородской губернии». Через несколько дней после его отъезда, известное место рядом с опочивальней Екатерины занято уже юным красавцем Завадовским.
Потёмкин пришёл в бешенство. Он говорил несуразное, собирался объединиться с братьями Орловыми, чтобы отобрать у коварной изменщицы трон.
Потом успокоился. Лишь вытребовал у своего преемника сто тысяч за прежний свой «апартамент» в покоях Екатерины. Тот выкуп отдал и, конечно, деньгами императрицы.
Дальше роль Потёмкина в деле с Екатериной непонятная и не такая светлая, как хотелось бы. Он, натурально, становится сутенёром.
Вот пишет какой-то Сен-Жан, бывший некоторое время его секретарём:
«Князь на основании сведений, сообщаемых многочисленными клевретами, вносил фамилии молодых офицеров, обладавших, по-видимому, качествами, необходимыми, чтобы занять положение, которое он сам занимал в продолжение двух лет. Затем он заказывал портреты кандидатов и под видом продающихся картин предлагал на выбор императрице».
Говорят, что секретарь этот был чем-то обижен на своего хозяина, и всё это можно было бы принять за напраслину, если бы точно не было известно, что с той поры, как Потёмкин получил отставку от императрициного ложа, все следующие кандидаты в эту постель были рекомендованы исключительно им. И с каждого он брал по сто тысяч, определив, что именно таков размер компенсации за его собственные тяжкие моральные издержки. Рекламаций от императрицы ни разу не поступало.
Это, к чести бывшего фаворита, не единственные его заслуги перед Екатериной.
Между теми ответственными делами, о которых сказано, Потёмкин возглавлял армию и флот на юге России. Светлейший князь Тврический сумел добиться невиданных до сей поры успехов русского оружия малыми силами и потерями. Русские военные историки, которые удосужатся разбирать его бумаги лишь к концу девятнадцатого века, с удивлением отметят, что вторую турецкую войну следовало бы по справедливости назвать «потемкинской». Мы этих его заслуг не знаем и по сию пору...
Это он придумает написать в приказах знаменитые слова — «Россия или смерть». И это впервые сделает национальное чувство лучшим и благороднейшим оружием русских.
Далее ещё одна тайна.
Облагородит или нет это их странные отношения в наших глазах, но я намерен теперь настаивать на том, что Потёмкин удалён был от ложа императрицы... только что став законным мужем её, мужем перед Богом, но не перед людьми.
Слухи о том поползли сразу же после его таинственной отставки. Дипломаты осторожно доносили эти слухи в Европу:
«Он оставил в Петербурге не друга, забывшего его наполовину, но супругу, изменившую своим обязанностям. Но предположение, что прежний фаворит в эту минуту сломил постоянное противодействие Екатерины и тайно повенчался с нею перед отъездом, встречает много противоречий».
Теперь же, спустя века, всплыло много и вполне однозначного.
Известный историк прошлого века, издатель знаменитых сборников «Русского архива» Павел Бартенев, изучая рукописные записки князя Ф. Н. Голицина, вельможи павловских времён, наткнулся вдруг на страшно поразившее его свидетельство:
«Один из моих знакомых, — вспоминал князь, — бывший при императоре Павле в делах и в большой доверенности, уверял меня, что императрица Екатерина, вследствие упорственного желания князя Потёмкина и ея к нему страстной привязанности, с ним венчалась у Самсония, что на Выборгской стороне. Она изволила туда приехать поздно вечером, где уже духовник ея был в готовности, сопровождаемая одною Мариею Савишною Перекусихиной. Венцы держали граф Самойлов и Евграф Александрович Чертков».
Это безрассудство, конечно, было знаком великой любви. Екатерина ставила на карту всё. Она вспоминала, конечно, в этот решительный момент другой случай. Суровый приговор Панина подобным же домогательствам другого её любовника, Григоря Орлова. Этот мужественный Панин, как бы от имени народа, сказал тогда прямо:
— Императрица может поступать, как ей угодно, но госпожа Орлова никогда не будет императрицей российской.
И вот теперь она — госпожа Потёмкина...
Странно прозвучали тогда в пустом храме слова графа Самойлова, который отправлял свадебный чин:
— Жена да убоится мужа своего!
Граф при этом строго посмотрел на Екатерину. Та согласно и скоро кивнула головой.
Потёмкин увидел это и возликовал. Исполнилось. Отныне он хоть и не в полной мере, но властитель, можно сказать — полуимператор.
Говорили, что копию записи о браке хранила ещё при Пушкине знаменитая возлюбленная его Елизавета Ксаверьевна Воронцова. Хранилась эта копия в специальной шкатулке с секретом, только почему-то она попросила однажды графа Александра Строганова бросить её в море, когда отправился он из Одессы в Крым. Сберечь тайну, которая хранилась в той шкатулке, велел, якобы, её дед, которым и был светлейший князь Потёмкин...
Вот первое письмо, которым Екатерина обозначила будущие отношения. Это письмо, конечно, ещё не о любви, но все ясные грядущие дела тут уже присутствуют. Письмо это появилось как следствие следующих обстоятельств. Шла очередная русско-турецкая война. Потёмкин участвовал в ней. «Здесь он был до того бесполезен, что граф Румянцев воспользовался первым же случаем, чтоб послать его в Петербург с каким то важным известием». Так напишет Г. фон Гельбиг, секретарь саксонского посольства при дворе Екатерины II. Сама Екатерина напишет об этом важнейшем для Потёмкина событии так: «Потом приехал некто богатырь. Сей богатырь по заслугам своим и по всегдашней ласке прелестен был так, что услыша о его приезде, уже говорить стали, что ему тут поселиться, а того не знали, что мы письмецом сюда призвали неприметно его, однако же с таким внутренним намерением, чтоб не вовсе слепо по приезде его поступать, но разбирать, есть ли в нём склонность, о которой мне Брюсша сказывала, что давно многие подозревали, то есть та, которую я желаю, чтоб он имел». Важные известия, с которыми приехал к императрице Григорий Александрович, будущий князь Потёмкин-Таврический, было сообщение о некоторых победах графа Румянцева-Задунайского над турками. Государыня немедленно пожаловала молодого гонца генерал-поручиком и он опять на некоторое время уехал в новом уже чине в действующую армию. Она не забыла его. Тогда и появилось это первое совершенно недвусмысленное письмо о царицыной приязни, по которому опытные царедворцы сделали вывод, что власть над сердцем Екатерины меняется.
Господин Генерал-Поручик и Кавалер. Вы, я чаю, столь упражнены глазеньем на Силистрию (провинция (вилайет) в тогдашней Османской империи. — Е.Г.) , что Вам некогда письмы читать. И хотя я по сю пору не знаю, предуспела ли Ваша бомбардирада, но тем не меньше я уверена, что всё то, чего Вы сами предприемлете, ничему иному приписать не должно, как горячему Вашему усердию ко мне персонально и вообще к любезному Отечеству, которого службу Вы любите.
Но как с моей стороны я весьма желаю ревностных, храбрых, умных и искусных людей сохранить, то Вас прошу попустому не даваться в опасности. Вы, читав сие письмо, может статься зделаете вопрос, к чему оно писано? На сие Вам имею ответствовать: к тому, чтоб Вы имели подтверждение моего образа мысли об Вас, ибо я всегда к Вам весьма доброжелательна. Дек[абря] 4 ч[исла] 1773 г.
Екатерина II — Г.А. Потемкину.
Екатерина II и Г.А. Потемкин. Личная переписка 1769-1791. М.: Наука. 1997.
(Письма Екатерины II и Г.А. Потемкина, кроме оговоренных специально, цитируются по этому изданию).
А дальше уже пошло-поехало:
У нас произошла здесь перемена декораций, заслуживающая, по моему мнению, гораздо более внимания, нежели все события, совершившиеся с самого начала настоящего царствования. Г-н Васильчиков, человек слишком ограниченный, чтобы иметь какое-либо влияние на дела и пользоваться доверием государыни, уступил место другому фавориту, который, судя по всему, будет пользоваться и тем и другим. Если я скажу, что выбор императрицы осуждается одинаково партией великого князя и Орловыми, которые, кажется, были вполне довольны положением дел в последнее время, то вы не удивитесь, что этот выбор не только вызвал всеобщее изумление, но даже поверг всех в ужас. Если бы я не знал этой страны, то, выводя из всего случившегося естественные последствия, ожидал бы от этого события самых печальных последствий. Но так как было бы слишком легкомысленно и самонадеянно выводить из столь недавнего события какие бы то ни было заключения, то я ограничусь пока, назвав вам имя того, кто столь неожиданно достиг такого выдающегося положения, и только намечу вам отличительные черты его характера.
Это — генерал Потемкин, с месяц тому назад приехавший из армии, где он находился в течение всей войны и где, как говорят, его все ненавидели. В момент переворота он был сержантом гвардии и так как он был приятелем Орловых и принимал большое участие в этом деле, то был пожалован камер-юнкером. В этой должности, он часто имел случай приближаться к особе Ее Величества, и поведение его возбудило ревность его патрона, гр. Орлова. Вследствие чего, не знаю под каким предлогом, он был послан в Швецию и по возвращении оттуда был не у дел до начала войны; произведённый в это время в генерал-майоры, он находился всю кампанию безотлучно при армии.
Английский посланник Гуннинг. 15 марта 1774 г.
Дипломатическая переписка. С. 119-120
Вслед за тем, Потёмкин получил орден св. Александра Невского (1774 г.), начал посещать по-прежнему общество императрицы, был весел, занимал собою других; потом сделался пасмурным, задумчивым, оставил совсем двор, удалился в Александро-Невский монастырь; объявил, что желает постричься, учился там церковному уставу, отростил бороду, носил монашеское платье. Так необыкновенный человек этот пролагал дорогу к своему возвышению.
Дм. Бантыш-Каменский. С. 63
О случившемся узнала Екатерина и пожаловала в монастырь. Говорили, что она, встретившись с Потёмкиным, сказала: «Тебе, Григорий, не архиереем быть. Их у меня довольно, а ты у меня один таков, и ждёт тебя иная стезя».
В. Балязин.
Самодержцы. Кн. 1 - М.: ОЛМА-ПРЕСС, 1999. С. 351
Душевная скорбь его и уныние не остались сокрытыми от двора, возбудили любопытство и жалость оного, и вскоре временный отшельник сбросил чёрную одежду и явился среди изумлённых царедворцев во всём блеске любимца счастия.
Дм. Бантыш-Каменский. С. 63
Великая монархиня, видя в нём отменное дарование государственного человека, вызвала его из сего уединения, пожаловала генерал-аншефом, подполковником Преображенского полна, осыпала всеми щедротами и почестями, а при заключении мира с турками почтила графским достоинством, как непосредственно способствовавшего своими советами.
Л.Н. Энгельгардт. С. 236-237
Сначала Потёмкин не имел большого влияния на дела государственные, хотя и пользовался совершенною доверенностию Екатерины, жил в дворце, где ежедневно поклонники раболепствовали перед ним, в то время как он, лёжа на диване, не обращал на них внимания.
Дм. Бантыш-Каменский. С. 64
Именно в это время Потемкин позволил себе неслыханную, невозможную ни для кого другого выходку. Он, прежде чем окончательно ответить на выбор императрицы, потребовал от неё чистосердечной исповеди в её любовных грехах и увлечениях. И она ему ответила, в самом деле, чистосердечно и исчерпывающе. Письмо с требованиями Потёмкина не сохранилось, но оно, по-видимому, составлено было в решительных тонах, с полным знанием предмета, с точным указанием числа любовников (пятнадцать), с упрёками в легкомыслии. В своём ответе Екатерина не обошла ни одной сложности своей частной жизни…
В.А. Бильбасов. С. 127
Ну, Госп[один] Богатырь, после сей исповеди могу ли я надеяться получить отпущение грехов своих. Изволишь видеть, что не пятнадцать, но третья доля из сих: первого по неволе да четвёртого из дешперации (отчаяния) я думала на счёт легкомыслия поставить никак не можно; о трёх прочих, естьли точно разберёшь, Бог видит, что не от распутства, к которому никакой склонности не имею, и естьли б я в участь получила смолоду мужа, которого бы любить могла, я бы вечно к нему не переменилась. Беда та, что сердце моё не хочет быть ни на час охотно без любви. Сказывают, такие пороки людские покрыть стараются, будто сие произходит от добросердечия, но статься может, что подобная диспозиция сердца более есть порок, нежели добродетель. Но напрасно я сие к тебе пишу, ибо после того взлюбишь или не захочешь в армию ехать, боясь, чтоб я тебя позабыла. Но, право, не думаю, чтоб такую глупость зделала, и естьли хочешь на век меня к себе привязать, то покажи мне столько же дружбы, как и любви, а наипаче люби и говори правду.
Екатерина II — Г.А. Потемкину.
[21 февраля 1774] Чистосердечная исповедь.
Поразительное письмо. Императрица исповедуется в своих сердечных увлечениях. Перед кем? Перед простым русским дворянином. По какому праву он требует от неё признаний? По праву любви.
В.С. Лопатин. В сб. «Екатерина II и Г.А. Потемкин». С.486
Благодарствую за посещение. Я не понимаю, что Вас удержало. Неуже[ли] что мои слова подавали к тому повод? Я жаловалась, что спать хочу, единственно для того, чтоб ранее всё утихло и я б Вас и ранее увидеть могла. А Вы тому испужавшись и дабы меня не найти на постели, и не пришли. Но не изволь бояться. Мы сами догадливы. Лишь только что легла и люди вышли, то паки встала, оделась и пошла в вивлиофику к дверям, чтоб Вас дождаться, где в сквозном ветре простояла два часа; и не прежде как уже до одиннадцатого часа в исходе я пошла с печали лечь в постель, где по милости Вашей пятую ночь проводила без сна! А нынешнюю ломаю голову, чтоб узнать, что Вам подало причину к отмене Вашего намерения, к которому Вы казались безо всякого отвращения приступали. Я сегодня думаю ехать в Девичий монастырь, естьли не отменится комедия тамо. После чего как бы то ни было, но хочу тебя видеть и нужду в том имею.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. [26 февраля 1774]
Сим будучи терзаем, принял дерзновение, пав к освященным стопам Вашего Имп[ераторско]го Вел[ичест]ва, просить, ежели служба моя достойна Вашего благоволения и когда щедроты и Высокомонаршая милость ко мне не оскудевают, разрешить сие сомнение моё пожалованием меня в Генерал-Адъютанты Вашего Импер[аторско]го Вел[ичест]ва. Сие не будет никому в обиду, а я приму за верх моего щастия: тем паче, что находясь под особливым покровительством Вашего Имп[ераторско]го Вел[ичест]ва, удостоюсь принимать премудрые Ваши повеления и, вникая во оныя, сделаться вящще способным к службе Вашему Имп[ераторско]му Вел[ичест]ву и Отечеству.
Г.А. Потемкин — Екатерине II. 27 февраля 1774 года
Голубчик, буде мясо кушать изволишь, то знай, что теперь все готово в бане. А к себе кушанье оттудова отнюдь не таскай, а то весь свет сведает, что в бане кушанье готовят.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. [27 февраля 1774]
Гришенька не милой, потому что милой. Я спала хорошо, но очень немогу, грудь болит и голова, и, право, не знаю, выйду ли сегодни или нет. А естьли выйду, то это будет для того, что я тебя более люблю, нежели ты меня любишь, чего я доказать могу, как два и два — четыре. Выйду, чтоб тебя видеть… Не удивляюсь, что весь город безсчётное число женщин на твой щёт ставил. Никто на свете столь не горазд с ними возиться, я чаю, как Вы. Мне кажется, во всём ты не рядовой, но весьма отличаешься от прочих. Только одно прошу не делать: не вредить и не стараться вредить Кн[язю] Ор[лову] в моих мыслях, ибо я сие почту за неблагодарность с твоей стороны. Нет человека, которого он более мне хвалил и, по видимому мне, более любил и в прежнее время и ныне до самого приезда твоего, как тебя. А естьли он свои пороки имеет, то ни тебе, ни мне непригоже их расценить и разславить. Он тебя любит, а мне оне друзья, и я с ними не расстанусь. Вот те нравоученье: умён будешь — приимешь; не умно будет противуречить сему для того, что сущая правда.
Чтоб мне смысла иметь, когда ты со мною, надобно, чтоб я глаза закрыла, а то заподлинно сказать могу того, чему век смеялась: «что взор мой тобою пленён». Экспрессия, которую я почитала за глупую, несбыточную и ненатурально[ю], а теперь вижу, что это быть может. Глупые мои глаза уставятся на тебя смотреть: разсужденье ни на копейку в ум не лезет, а одурею Бог весть как. Мне нужно и надобно дни с три, естьли возможность будет, с тобою не видаться, чтоб ум мой установился и я б память нашла, а то мною скоро скучать станешь, и нельзя инако быть… Прощай, миленький, всего дни с три осталось для нашего свидания, а там первая неделя поста — дни покаяния и молитвы, в которых Вас видеть никак нельзя будет, ибо всячески дурно. Мне же говеть должно. Уф! я вздумать не могу и чуть что не плачу от мыслей сих однех… Куда как бы нам с тобою бы весело было вместе сидеть и разговаривать. Естьли б друг друга меньше любили, умнее бы были, веселее. Вить и я весельчак, когда ум, а наипаче сердце свободно. Вить не поверишь, радость, как нужно для разговора, чтоб менее действовала любовь.
Пожалуй, напиши, смеялся ли ты, читав сие письмо, ибо я так и покатилась со смеху, как по написании прочла. Какой [в]здор намарала, самая горячка с бредом, да пусть поедет: авось-либо и ты позабави[шь]ся.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. [28 февраля 1774]
Господин Генерал-Порутчик! Письмо Ваше господин Стрекалов мне сего утра вручил. Я прозьбу Вашу нашла столь умеренну в разсуждении заслуг Ваших, мне и Отечеству учинённых, что я приказала заготовить указ о пожаловании Вас Генерал-Адъютантом.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. [28 февраля 1774]
Облечённые в звание генерал-адъютантов лица могли, кроме присвоенного им мундира, носить мундиры всех армейских частей, кроме морских; служба же их была чередная по 8 дней, в течение которых они должны были находиться в том дворце, в котором пребывала императрица, и исправлять там должность коменданта. К нему поступали все рапорты и ему были подчинены все находившиеся во дворце караулы. Очередной генерал-адъютант ежедневно получал в своём помещении стол не менее как на 12 персон, хотя редко случалось, чтобы он не был приглашаем к общему столу государыни. Каждый очередной генерал-адъютант носил особый знак своего высокого достоинства — чёрный жезл с бантом из голубого муара и золотым набалдашником, на верху которого находился эмалевый чёрный двуглавый орёл: этот жезл каждый раз вручался вступавшему в дежурство генерал-адъютанту самою императрицею; обыкновенно смена происходила по воскресеньям, и государыня при этом сама назначала, кому быть дежурным.
Н. Ширяев. Баловень счастья. Эпизод из русской истории конца XVIII столетия.
РС. 1894., Т. LXXXI. Март. С. 197
Голубчик мой, Гришенька мой дорогой, хотя ты вышел рано, но я хуже всех ночей спала и даже до того я чувствовала волнение крови, что хотела послать по утру по лекаря пустить кровь, но к утру заснула и спокойнее. Не спроси, кто в мыслях: знай одиножды, что ты навсегда. Я говорю навсегда, но со времен[ем] захочешь ли, чтоб всегда осталось и не вычернишь ли сам. Великая моя к тебе ласка меня же стращает. Ну, добро, найду средство, буду для тебя огненная, как ты изволишь говорить, но от тебя же стараться буду закрыть. А чувствовать запретить не можешь. Сего утра по Вашему желанию подпишу заготовленное исполнение-обещанье вчерашнее. Попроси Стрекалова, чтоб ты мог меня благодарить без людей, и тогда тебя пущу в Алмазный, а без того, где скрыть обоюдное в сем случае чувство от любопытных зрителей. Прощай, голубчик.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. [1 марта 1774. С.-Петербург]
Прощай, брат, веди себя при людях умненько и так, чтоб прямо никто сказать не мог, чего у нас на уме, чего нету. Это мне ужасно как весело немножко пофинтарничать.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. [После 1 марта 1774]
Здравствуй, Господин подполковник. Каково Вам после мыльни? А мы здоровы и веселы, отчасти по милости Вашей.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. [После 15 марта 1774]
Сегодня, естьли лихорадка тебя не принудит остаться дома и ты вздумаешь ко мне прийти, то увидишь новое учреждение. Во-первых, прийму тебя в будуаре, посажу тебя возле стола, и тут Вам будет теплее и не простудитесь, ибо тут из подпола не несёт. И станем читать книгу, и отпущу тебя в пол одиннадцатого. Прощай, миленький, не досуг писать. Поздно встала. Люблю тебя премного. Напиши, каков в своём здоровье.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. [После 15 марта 1774]
Нет, Гришенька, статься не может, чтоб я переменилась к тебе. Отдавай сам себе справедливость: после тебя можно ли кого любить. Я думаю, что тебе подобного нету и на всех плевать. Напрасно ветренная баба меня по себе судит. Как бы то ни было, но сердце моё постоянно. И ещё более тебе скажу: я перемену всякую не люблю.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. [После 19 марта 1774]
Когда вы лучше узнаете меня, вы будете уважать меня, ибо, клянусь вам, что я достойна уважения. Я чрезвычайно правдива, люблю правду, ненавижу перемены, я ужасно страдала в течение двух лет, обожгла себе пальцы, я к этому больше не вернусь. Сейчас мне вполне хорошо: моё сердце, мой ум и моё тщеславие одинаково довольны вами. Чего мне желать лучшего? Я вполне довольна. Если же вы будете продолжать тревожиться сплетнями кумушек, то знаете, что я сделаю? Я запрусь в своей комнате и не буду видеть никого, кроме вас. Если нужно, я смогу принять чрезвычайные меры и люблю вас больше самой себя (фр.).
Екатерина II — Г.А. Потемкину. [После 19 марта 1774]
Милая милюша, я встала очень весела и просвещённее, нежели ложилась. Куда, сказывают, греки в старину какие хитрые были люди: у них науки и художества свои начала взяли, и они очень были лихи на выдумки. Все сие написано в Энциклопедии, но милее, умнее, красивее гораздо их тот, с кого списан точь-в-точь Артикул delicieux (прелестный – фр.), то есть Гришенька мой любезный.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. [Март-апрель 1774]
Я приободрилась. О, Боже мой, как человек глуп, когда он любит чрезвычайно. Это болезнь. От этого надлежало людей лечить в гошпиталях.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. [Март-апрель 1774]
Бог с тобою, прости, брат. По утрам я гораздо умнее, нежели по захождении со[л]нца. Но как бы то ни было, а ум мой расстроен. И естьли это продолжится, от дел откажусь, ибо не лезут в голову, и голова, как у угорелой кошки. Только стараться буду сию неделю употребить в свою пользу, а Бог даст мне рассуждение и смысл напасть на путь истинный. Вить я всегда была raisonneur de profession (резонер по роду занятий — фр.), хотя с бредом иногда.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. [Март-апрель 1774]
Вот Вам разсказы. Я думаю, что жар и волнение в крови от того, что уже который вечер, сама не знаю что, по-моему, поздно очень ложусь. Всё в первом часу. Я привыкла лечь в десять часов. Зделай милость, уходи ранее вперёд. Право, дурно. Напиши ко мне, каков ты, миленький, и изволил ли опочивать спокойно. Люблю, а писать недосуг, да и нечего.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. [Март-апрель 1774]
Из Ваших сетей небось не выпутаешься, а час от часу более завернёшься. А как сам как-нибудь умалишь страсть во мне, то зделаешь меня бесчастна. Но едва и тогда перестану ли я тебя любить. Но Бога прошу, чтоб я умерла, кой час ты ко мне не будешь таков, как мне кажется, что недель семь изволишь быть.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. [10 апреля 1774]
Миленькая милюшичка, здравствуй. Я к Вам прийти не могла по обыкновению, ибо границы наши разделены шатающимися всякого рода животными. И так мысленно только Вам кланяюся и желаю Вам здоровия, а нам — любви и дружбы Вашей. А мы к Вам сегодня, как вчерась и завтра. А, например, как Вам казалось, что мы были вчерась?
Екатерина II — Г.А. Потемкину. [После 10 апреля 1774]
Голубчик, я приходила в осьмом часу, но нашла Вашего камердинера, с стаканом противу дверей стоящего. И так к Вам уже не вошла. Я сие к Вам пишу, дабы Вы знали, коей причины ради я нарушила установленный милый порядок. Adieu, mon faisan d'or. Je Vous aime beaucoup, beaucoup (Прощайте, мой золотой фазан. Я вас очень, очень люблю — фр.)
Екатерина II — Г.А. Потемкину. [После 10 апреля 1774]
Красавец мой миленький, на которого ни единый король непохож.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. [15 апреля 1774]
Теперь говорить буду о том, что, статься может, нам обоим приятнее будет: то есть, что Иван Чернышев Вам солгал, когда он говорил, что я заочно любить не умею, ибо я Вас люблю и тогда, когда я Вас не вижу. А вижу Вас, по моему мнению, всегда редко, хотя в самом деле и нередко. Изволь сие приписать страсти: кого не любишь, того видеть жадности нету. Прощай, миленький.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. [ До 21 апреля 1774]
Что встала, то послала к Вице-канцлеру по ленты, написав, что они для Ген[ерал]-Пор[учика] Пот[емкина], после обедни и надену на него. Знаешь ли его? Он красавец, да сколь хорош, столь умён. И сколь хорош и умён, столь же меня любит и мною любим совершенно наравне. Мудрено будет доказать, чтоб один другого больше и луче любил.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. [21 апреля 1774]
Фуй, миленький, как тебе не стыдно. Какая тебе нужда сказать, что жив не останется тот, кто место твоё займёт. Похоже ли на дело, чтоб ты страхом захотел приневолить сердце. Самый мерзкий способ сей непохож вовсе на твой образ мысли, в котором нигде лихо не обитает. А тут бы одна амбиция, а не любовь, действовала. Но вычерни сии строки и истреби о том и мысли, ибо всё это пустошь. Похоже на сказку, что у мужика жена плакала, когда муж на стену повесил топор, что сорвется и убьет дитятю, которого на свете не было и быть не могло, ибо им по сту лет было. Не печалься. Скорее ты мною скучишь, нежели я.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. [После 22 апреля 1774]
Потемкин достиг гораздо большей власти, чем кто-либо из его предшественников, если взять во внимание, как недавно он находится в милости; впрочем, он не упускает случая доказать это на деле. Так напр. на днях, своею властью, вопреки повелению Сената, он распорядился винным откупом, самой прибыльной статьею государственных доходов, таким образом, который вероятно не принесёт особенных выгод казне.
Английский посланник Гуннинг. 10 мая 1774 г.
Дипломатическая переписка. С. 121-122
Великие дела может исправлять человек, дух которого никакое дело потревожить не может. Меньше говори, будучи пьян. Нимало не сердись, когда кушаешь. Спечи дело, кое спеет трудно. Принимай великодушно, что дурак сделал.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. [Апрель 1774]
Поведение нового фаворита подтверждает, по-видимому, всё то, что я слышал о подвижности его ума и об его проницательности, но оно свидетельствует вместе с тем об отсутствии в нём обдуманности и осторожности. Он пользуется чрезвычайной милостью императрицы, поэтому повышение его будет вероятно очень быстрое.
Английский посланник Гуннинг. 17 мая 1774 г.
Дипломатическая переписка. С. 121
Гришёнок бесценный, беспримерный и милейший в свете, я тебя чрезвычайно и без памяти люблю, друг милой, цалую и обнимаю душою и телом, му[ж] доро[гой].
Екатерина II — Г.А. Потёмкину. [После 8 июня 1774]
Генерал Потёмкин назначен на днях вице-президентом военной коллегии, со званием генерал-аншефа.
Английский посланник Гуннинг. 14 июня 1774 г.
Дипломатическая переписка. С. 122
Миленький, душа моя, любименький мой, je n'ai pas le sens commun aujourd'huy (я потеряла сегодня здравый смысл — фр.). Любовь, любовь тому причиною. Я тебя люблю сердцем, умом, душою и телом. Всеми чувствами люблю тебя и вечно любить буду. Пожалуй, душенька, я тебя прошу — и ты меня люби, зделай милость. Вить ты человек добрый и снисходительный. Приложи старанье у Гри[гория] Александровича], чтоб он меня любил. Я умильно тебя прошу. Также напиши, каков то он: весел ли он и здоров?
Я сегодня думала, что моя собака сбесилась. Вошла она с Татьяною, вскочила ко мне на кровать и нюхала, и шаркала по постели, а потом зачала прядать и ласкаться ко мне, как будто радовалась кому-то. Она тебя очень любит, и потому мне милее. Все на свете и даже собака тебя утверждают в сердце и уме моём. Рассуди, до какой степени Гришенька мил. Ни минуты из памяти не выходит. Право, радость, ужасть, ужасть, как мил.
Екатерина II — Г.А. Потёмкину. [До 28 июня 1774]
Подобных записок к Потёмкину можно было бы привести несколько десятков, так как они были почти ежедневны.
С. Шубинский. С. 263
Сударка, я тебя люблю, как душу.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. [18 августа 1774. Царское Село]
Сударушка, ангел мой, ты можешь быть здоровейший человек в свете, буде здоровье твоё зависит от моей к тебе любви. Милой м[уж], душа бесценная.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. [После 18 августа 1774]
Насколько я могу судить по разговорам с Потёмкиным, он, кажется, вовсе не одарён теми способностями и достоинствами, которые все за ним признали. Он высказывает, напротив, большое легкомыслие и величайшую склонность к самым пустяшным удовольствиям.
Английский посланник Гуннинг. 23 августа 1774 г.
Дипломатическая переписка. С. 124
Превозходительный Господин, понеже двенадцатый час, но не имам в возвращении окончания Манифеста, следственно, не успеют его переписывать, ни прочесть в Совете. И посему он остановит ещё на несколько дней других. И до того дня, буде начертания наши угодны, просим о возвращении. Буде неугодны — о поправлении. И пребываем Вам верны на век.
Екатерина II - Г.А. Потемкину. [17 декабря 1774]
Голубчик, я тебе всё показываю и не имею от тебя сокровенного. И так и ты не введи меня в людях в простяки, что со мною люди говорить будут, кто куда написано, а я принуждена буду или казаться людям о своих делах несведуща, или же непопечительна. А репортиции без меня и, не показав мне, выпустить не должно. Ты сам последнюю у меня в комнатах видел в Петергофе. Да и ни один шеф Военной Коллегии сие делать не мог. Я тебя люблю, а репортиции прошу казать.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. [До 25 декабря 1774]
Тут нужно сказать несколько слов об отношениях Екатерины к её фаворитам. Все они в течение своего фавора получали в Зимнем дворце помещение, сообщавшееся особой лестницей с внутренними покоями государыни. Однако же никто из них не имел права входить к Екатерине, когда вздумается; для свиданий она назначала всегда сама время, но в свободные минуты иногда переписывалась с ними коротенькими записочками, в которых проявлялась нежная заботливость любящей женщины.
С. Шубинский. С. 262
Батинька, мой милой друг. Прийди ко мне, чтоб я могла успокоить тебя безконечной лаской моей.
Екатерина II — Г.А. Потёмкину. Март - декабрь 1774
Бог видит, голубчик, я не пеняю, что не выйдешь, а только сожалею о том, что недомогаешь и что тебя не увижу. Останься дома, милуша, и будь уверен, что я тебя очень, очень люблю.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. Март - декабрь 1774
Душенька, разчванист ты очень. Изволишь ли быть сегодни и играть на бильярды? Прошу прислать сказать на словах — да или нет, для того, что письма в комедьи без очков прочесть нельзя. Мррр, разчванист ты, душенька.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. Март - декабрь 1774
Хотя тебе, душечка, до меня и нужды нету, но мне весьма есть до тебя. Каков ты в своём здоровье и в опале ли я или нету? А тебе объявляю всякую милость от Бога да и от Государ[ыни].
Екатерина II - Г.А. Потемкину. Март - декабрь 1774
Воля твоя, милюша милая Гришифушечка, а я не ревную, а тебя люблю очень.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. Март - декабрь 1774
Гришенька, знаешь ли ты, вить тебе цены нету. Только, пожалуй, пришли сказать, каков ты после мыленки.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. Март - декабрь 1774
Милая милуша, здравствуй. Знай, что тебя милее нет на свете. Душечка, Гришенок мой.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. Март - декабрь 1774
Мамурка, здоров ли ты? Я здорова и очень, очень тебя люблю.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. Март - декабрь 1774
Милая милуша, дорогие сладкие губки, жизнь, радость, веселье. Сударушка, голубушка, mon faisan d'or. Je Vous aime de tout mon Coeur (мой золотой фазан. Я люблю вас всем сердцем — фр.).
Екатерина II — Г.А. Потемкину. Март - декабрь 1774
Милой друг, я не знаю почему, но мне кажется, будто я у тебя сегодни под гневом. Буде нету и я ошибаюсь, tant nueux (тем лучше — фр.). И в доказательство сбеги ко мне. Я тебя жду в спальне, душа моя желает жадно тебя видеть.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. Март - декабрь 1774
Душа моя милая, безценная и безпримерная, я не нахожу слов тебе изъяснить, сколько тебя люблю. А что у тебя понос, о том не жалей. Вычистится желудок. Но надлежит беречься, милой м[уж], сударка.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. Март - декабрь 1774
Сударинька, могу ли я прийти к тебе и когда? Умираю, хочу тебя видеть, Гришатка мой собственный.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. Март - декабрь 1774
Миленький, я иду спать и двери запрут. Но естьли приидешь паче чаяния и оне заперты будут, то ей-ей плакать буду завтра.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. Март - декабрь 1774
Нет, уж и в девять часов тебя неможно застать спящего. Я приходила, а у тебя, сударушка, люди ходят и кашляют, и чистят. А приходила я за тем, чтоб тебе сказать, что я тебя люблю чрезвычайно.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. Март - декабрь 1774
Сердце моё, я пришла к вам, но, увидав в двери спину секретаря или унтер-офицера, убежала со всех ног. Всё же люблю вас от всей души (фр.).
Екатерина II — Г.А. Потемкину. Март - декабрь 1774
Двери будут открыты и всё будет зависеть от желания и возможности того, к кому это относится. Что до меня, то я иду спать (фр.).
Екатерина II — Г.А. Потемкину. Март — декабрь 1774
Сто лет, как я тебя не видала. Как хочешь, но очисти горницу, как прийду из Комедии, чтоб прийти могла. А то день несносен будет, и так ведь грус[т]ен проходил. Чёрт Фонвизина к Вам привёл. Добро, душенька, он забавнее меня знатно. Однако я тебя люблю, а он, кроме себя, никого.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. Март - декабрь 1774
С этим Фонвизиным был случай, в котором князь Г.А. Потёмкин показал, что не любил льстецов и подлецов. Известный по сочинениям своим, Денис Иванович Фонвизин был облагодетельствован Иваном Ивановичем Шуваловым; но, увидя свои пользы быть в милости у светлейшего, невзирая на давнюю его большую неприязнь с Шуваловым, перекинулся к князю, и в удовольствие его, много острого и смешного говаривал насчёт бывшего своего благодетеля. В одно время князь был в досаде и сказал насчёт некоторых лиц: «Как мне надоели эти подлые люди». — «Да на что же вы их к себе пускаете, — отвечал Фонвизин, — велите им отказывать». — «Правда, — сказал князь, — завтра же я это сделаю». — На другой день Фонвизин приезжает к князю; швейцар ему докладывает, что князь не приказал его принимать. — «Ты, верно, ошибся, — сказал Фонвизин, — ты меня принял за другого». — «Нет, — отвечал тот, — я вас знаю и именно его светлость приказал одного вас только не пускать, по вашему же вчера совету».
Л.Н. Энгельгардт. С. 252-253
Естьли, батинька, необходимая тебе нужда меня видеть, то пришли сказать. У меня понос пресильный с шестого часа. Боюсь проходом чрез студеную галерею в такой сырой погоде умножит резь, а что ты болен, о том сердечно жалею.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. Март - декабрь 1774
Длинное Ваше письмо и рассказы весьма изрядны, но то весьма глупо, что ни единое ласковое слово нету. Мне что нужда до того, хто как врёт в длинну и поперёк, а Вы, перевираючи, мне казалось, по себе судя, обязаны были вспомнить, что и я на свете и что я ласку желать право имею. Дурак, татарин, казак, гяур, москов, morbleu (чёрт возьми — фр.).
Екатерина II — Г.А. Потемкину. Март - декабрь 1774
Встав из-за стола, получила я гневное Ваше письмо. Признаюсь, велика моя вина, что требую, чтоб в моих указах избежено было противуречие и сказано было, какой ни есть, только претекст, дав оный Вам же на выбор. Я дурачить Вас не намерена, да и я дурою охотно слыться не хочу. Прочия изражении письма Вашего принимаю за спыльчивость, на которых ответствовать не буду, а ещё меньше горячиться попустому, ибо Вы сами знаете, что Вы вздор написали. Прошу, написав указ порядочно, прислать к моему подписанию и притом перестать меня бранить и ругать тогда, когда я сие никак не заслуживаю. Дурак, яур.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. [Март 1775]
Императрица подарила великому князю (будущему императору Павлу I. — Е.Г.) в день своего рождения не особенно ценные часы, Потемкину же пожаловала 50 000 рублей, сумму, в которой весьма нуждался великий князь и которую он тщетно себе испрашивал. Этот отказ и предпочтение, оказываемое Потёмкину, всё более и более озлобляют молодого великого князя против матери и против фаворита, который всем распоряжается, между тем как человек, которому следовало бы быть на престоле, нуждается в средствах.
Французский посланник Дюран. 8 мая 1775 г.
Дипломатическая переписка. С. 128
Императрица не всегда обходилась с ним [сыном и наследником престола] как бы должно было, и при сём случае меня по молодости, может быть моей, удивило между прочим, что он никак в делах не соучаствовал. Она вела его не так, как наследника. Ему было токмо приказано ходить к ней дважды в неделю по утрам, чтобы слушать депеши, полученные от наших при иностранных Дворах находящихся министров. Впрочем, он не бывал ни в Совете, ни в Сенате. Почётный чин его великого адмирала был дан ему единственно для наружности, управление же морских сил до него не принадлежало. А, наконец, когда у нас завелся флот на Чёрном море, то сею честию начальствовал князь Потёмкин… Не менее однако ж прискорбно было нам всем придворным видеть сие неискреннее обхождение и ни малейшей горячности и любви между сими двумя августейшими особами. Великий же князь к родительнице своей всегда был почтителен и послушен. Когда об этом размышляешь, не можешь довольно надивиться, разве токмо подвести ту одну причину, что восшествие императрицы, переворотом соделанное, оставило в сердце её некоторое беспокойство и ненадёжность на постоянную к себе преданность от вельмож и народа. И так она за правило себе поставила сосредоточить всю власть в единые свои руки. По моему мнению, она бы ещё более славы себе прибавила, если б уделила великому князю часть своих трудов. Сколько же бы он пользы от того получил! Сколько бы Россия от того могла быть счастливее! Я никак не могу верить, что мне тогда сказывали, будто она иногда проговаривала: «после меня хоть трава не расти».
Ф.Н. Голицын. С. 358-359
Во веки веков не поеду более Богу молиться. Ты таков холоден ко мне, что тошно становится. Яур, москов, казак, волк, птица.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. [После 3 июня 1775]
Кукла, или ты спесив, или ты сердит, что ни строки не вижу. Добро, душенька, накажу тебя, расцалую ужо. Мне кажется, ты отвык от меня. Целые сутки почти что не видала тебя, а всё Щербачев и другие шушеры, что пальца моего не стоят и тебя столько не любят, те допускаются до вашего лицезрения, а меня оттёрли. Добро, я пойду в General des Jamchiks (в ямщицкие генералы — фр.) возле вас, то получу вход к Высокопревосходительному.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. [2 августа 1775]
Потёмкин принимал, в день своего ангела, поздравления от всего дворянства и от всех классов общества. Императрица пожаловала ему 100 000 рублей.
Английский посланник Гуннинг. 16 октября 1775 г.
Дипломатическая переписка. С. 131
Боже мой, увижу ли я тебя сегодни? Как пусто, какая скука. Я политическое ваше собранье желаю быть везде, где хотят, а мне бы быть с тобою.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. [1775]
Унимай свой гнев, Божок. Вздор несёшь. Не бывать ни в Сечи, ни в монастыре.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. [1775]
Ныне вить не апрель первое число, что прислать бумагу и в ней написать ничего. Знатно сие есть следствие Вашего сновидения, чтоб лишней ласкою не избаловать. Но как я лукавству худо выучилась, то статься может, что иногда и я не догадываюсь, что безмолствие значит. Но, как бы то ни было, как я ласкова, то от Вас зависит платить нас неравной монетою.
Гяур, москов, козак яицкий, Пугачёв, индейский петух, павлин, кот заморский, фазан золотой, тигр, лев в тростнике.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. [1775]
Душенька, я взяла верёвочку и с камнем, да навязала их на шею всем ссорам, да погрузила их в прорубь. Не прогневайся, душенька, что я так учинила. А буде понравится, изволь перенять. Здравствуй, миленький, без ссор, спор и раздор.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. [1775]
Друг мой, вы сердиты, вы дуетесь на меня, вы говорите, что огорчены, но чем? Тем, что сегодня утром я написала вам бестолковое письмо? Вы мне отдали это письмо, я его разорвала перед вами и минуту спустя сожгла. Какого удовлетворения можете вы ещё желать? Даже церковь считает себя удовлетворённой, коль скоро еретик сожжён. Моя записка сожжена. Вы же не пожелаете сжечь и меня также? Но если вы будете продолжать дуться на меня, то на всё это время убьёте мою весёлость. Мир, друг мой, я протягиваю вам руку. Желаете ли вы принять ее (фр.).
Екатерина II — Г.А. Потемкину. [1775]
Гневный и Высокопревосходительный Господин Генерал Аншеф и разных орденов Кавалер. Я нахожу, что сия неделя изобильна дураками. Буде Ваша глупая хандра прошла, то прошу меня уведомить, ибо мне она кажется весьма продолжительна, как я ни малейшую причину, ни повода Вам не подала к такому великому и продолжительному Вашему гневу. И того для мне время кажется длинно, а, по нещастию, вижу, что мне одной так и кажется, а Вы лихой татарин.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. [1775]
Императрица начинает смотреть совершенно иначе на вольности, которые позволяет себе её фаворит. Просьба об отставке от всех занимаемых им должностей, поданная ему гр. Алексеем Орловым, обидела императрицу; до такой степени, что она заболела. Однако начинают поговаривать втихомолку, будто одна личность, рекомендованная ей фельдмаршалом Румянцевым (тут впервые в дипломатической переписке появляется намек на нового фаворита Завадовского. — Е.Г.), имеет большую надежду овладеть её полным доверием.
Английский посланник Окс. 12 января 1776 г.
Дипломатическая переписка. С. 131-132
Достойно внимания следующее «секретное» письмо императрицы к князю Д.М. Голицыну, русскому послу в Вене (от 13 января 1776 г.): «Я вам через сие предписываю и прошу всячески стараться, и буде за нужное рассудите, то дозволяю вам адресоваться прямо к его величеству императору римскому именем моим и изъяви сему государю, что высокие его качества и все в разные времена доходящие сантименты его величества о России и о особе моей возбудили во мне доверенность таковую, что приняла намерение к нему прямо производить просьбу, которая персонально меня много интересует, а именно, чтоб его величество удостоил генерала графа Григория Потёмкина, много мне и государству служащего, дать Римской Империи княжеское достоинство, за что весьма обязанной себя почту. Поручаю сие дело вашему прилежному попечению самолично; вы о сём ни с кем, окромя со мною, не имеете производить переписку, а что будет о том, мне донесёте прямо, надписывая в собственные руки».
А.Г. Брикнер (3). С. 42
Влияние Потёмкина, кажется, сильнее, чем когда-либо.
Английский посланник Окс. 22 января 1776 г.
Дипломатическая переписка. С. 132
Князь Григорий Александрович!
Всемилостивейше дозволяем Мы Вам принять от Римского Цесаря присланный к Вам диплом на Княжеское достоинство Римской Империи и соизволяем впредь Вам именоваться повсюду в силу онаго диплома Римской Империи Князем. Впрочем остаёмся как всегда к Вам доброжелательна.
Екатерина II — Г.А. Потемкину. Марта 21 ч., 1776 г.
Посещение императрицею князя Орлова во время его болезни вызвало горячее объяснение её с Потёмкиным, и хотя он пользуется в настоящее время неограниченной властью, но некоторые предсказывают с полной уверенностью его падение, как событие весьма близкое. Я полагаю, что это предсказывают потому, что этого сильно желают, ибо нет никаких признаков, предвещающих его падение. Доказательством дурного мнения, которое многие имеют о Потёмкине, служит то, что люди верят слуху, будто он велел подсыпать яда кн. Орлову. Действительно, малейший знак милостивого внимания императрицы к кому бы то ни было, возбуждает в нём величайшую зависть, и он выказывает её таким путём, который не только не может быть лестен императрице, но должен вызвать с её стороны отвращение.
Английский посланник Окс. 19 марта 1776 г.
Дипломатическая переписка. С. 133
Сюда приехал принц Генрих Прусский, и князь Потёмкин удостоился вчера чести получить из рук его королевского высочества орден Чёрного орла.
Английский посланник Окс. 16 апреля 1776 г.
Дипломатическая переписка. С. 134
Я не рождена для ненависти. Она не обитает в моей душе, я её никогда не ощущала, не имею чести с нею знаться (фр.).
Екатерина II — Г.А. Потемкину. [Май 1776]
Несмотря на все преимущества Потёмкина и на его старание остаться единственными властелином сердца Екатерины, он вскоре убедился, что это была вещь невозможная. Благодаря интриге, которой руководил фельдмаршал Румянцев и в которой участвовали все придворные, завидовавшие влиянию фаворита, при дворе появился ему соперник; он сумел обратить милостивое внимание императрицы, понравился с первого взгляда и был принять весьма благосклонно. Это был молодой Завадовский, уроженец Украины, служивший в начале суфлёром в придворном театре, затем секретарём и адъютантом Румянцева. Он перешёл на службу Екатерины в звании её личного секретаря, что открывало ему свободный доступ к императрице.
Дипломатическая переписка. С. 131
В апреле 1776 г. фаворит серьёзно думает отретироваться, но хочет сделать это блестящим образом. Если верить сведениям, собранным маркизом де Жюинье, тогдашним новым посланником Франции в Петербурге, он просил у императрицы, взамен того положения, которого соглашался лишиться, трона Курляндии, прибавляя, что смотрит на этот пост как на нечто временное, переходное к трону Польши. На этот раз воспоминания о Бироне и Понятовском преследовали воображение великого честолюбца. Но Екатерина уже не была в состоянии раздавать троны. Она, впрочем, выучилась дешевле расплачиваться с образами, которые поблекли. В ноябре того же года произошёл кризис. Как бы следуя року, которому подпадали по очереди его предшественники и, повторяя неосторожность, погубившую красавца Орлова, Потёмкин взял отпуск для ревизии Новгородской губернии. Это послужило сигналом: через несколько дней после его отъезда, Завадовский водворился на его месте.
К. Валишевский (1). С. 140
Путешествие Потёмкина считалось современниками знаком немилости Екатерины. Каково было впечатление этого события, видно из письма Чернышёва к Андрею Кирилловичу Разумовскому от 24 июня 1776 года: «Бедный Потёмкин вчера уехал в Новгород, как говорит, на три недели, для осмотра войск: хотя он имеет экипажи и стол придворные, он все-таки недоволен».
А.Г. Брикнер (3). С. 48
Несмотря на высокую степень милости, которой Орловы пользуются в настоящую минуту у государыни, и на недоброжелательство, с которым, как полагают, граф Орлов относится к князю Потёмкину, последнему продолжают оказывать необычайные почести. Во время своей поездки в Новгород он пользуется совершенно придворной обстановкой, и продолжают утверждать, что он через несколько недель возвратится сюда, но, тем не менее, я полагаю, что милость его окончена, и меня уверяли, что он уже перевёз часть принадлежащей ему мебели из комнат, занимаемых им в Зимнем дворце. Высокомерие его поведения в то время, когда он пользовался властью, приобрело ему столько врагов, что он может рассчитывать на то, что они ему отомстят в немилости, и было бы удивительно и неожиданно, если бы он окончил своё поприще в монастыре — образ жизни, к которому он всегда оказывал расположение; и едва ли не лучшее убежище для отчаяния разбитого честолюбия. Говорят, что долги его превышают двести тысяч рублей.
Из донесения дипломата Ричард Окса английскому двору. 1 июля 1776 г.
Сб. Исторического общества. 1897. XIX. С. 521
Однако, отсутствие Потемкина было непродолжительно; временный его отъезд из столицы не означал опалы. Чувства Екатерины к нему были неизменны, и его возвращение ознаменовалось необычайным знаком благоволения: с этих пор Потёмкину было отведено помещение в императорском дворце. Несмотря на это, придворные настойчиво держались того мнения, что он утратит свое значение, и не верили своим глазам, сомневаясь в очевидности.
Дипломатическая переписка. С. 136
Но здесь является превосходство человека, располагающего средствами, всесторонность которых не могла быть оценена ни окружающими Екатерину, ни ею самой, так как они не видели ещё на деле всей его изобретательности и силы воли. На этот раз Екатерина имела дело не со слабым духом, не с темпераментом, истощённым продолжительными наслаждениями, не с героями, могущими ещё улыбаться на неудачу, но неспособными победить её. Отставленный Орлов острил и забавлял публику; Потёмкин рычал и пугал. Вернувшись в Петербург, он явился властителем и приказывал. Хорошо, он покинет тот уголок дворца, где другой, в его отсутствие, как тать, осмелился занять его место: он им не дорожит, но он будет носить вечный траур по той любви, которой так легко изменили, и которая была так профанирована. Но, если вчерашний фаворит готов стушеваться перед сегодняшним, то слуга императрицы, князь, министр и генерал, поставленный ею у кормила правления, не откажется от своих прав в пользу первого встречного молодого человека без прошлого и без заслуг. Он скорее сойдётся с Орловым, чтобы воспротивиться притязаниям минутных любовников, или предъявить против капризов государыни права, сильнейшие её прав. Разве не говорят, что эти ещё могущественные и опасные пять братьев готовы защищать дело великого князя Павла? Угроза может быть и не серьёзна. Но в этот самый момент произошёл романический и неприятный для Екатерины случай помолвки Григория Орлова с двоюродной сестрой. Прежний фаворит окончательно ускользал из рук, и Екатерина испытала какое-то тревожное сознание одиночества. Новый фаворит не мог ей быть опорой, а Потёмкин умел угадывать её тревоги и эксплуатировать её страхи. Он ещё более волнует её, пугает её своими вспышками и дерзостью, — рыканием освирепевшего льва, готовностью всё сокрушить вокруг себя, пока, наконец, она, покорённая, не спасается снова в его мощных объятиях. Но не как любовница — он был более ловок, чем отважен; он понимал, что роль, в которой дублировал его какой-нибудь Завадовский, не могла более быть его ролью; что нельзя насильно владеть сердцем и темпераментом, безграничные требования и поразительную подвижность которых он испытал на себе; что он много выиграет, сохранив свободу и власть. Он не примет места, занятого после него другим, но и не позволит остаться на нём; он не будет более любовником, но он будет устроителем удовольствий, от которых сам отказался, созидателем эфемерных связей, которые его престиж и власть должны пережить, которые должны быть ему подчинены. И его воля осуществилась.
К. Валишевский (1). С. 141-142
Потемкина от всех его коллег отличает одно: потеряв сердце Екатерины, он не утратил её доверия. Когда честолюбие заменило в его сердце любовь, он сохранил всё своё влияние, и именно он доставлял новых любовников своей прежней наложнице. Все последовавшие за ним фавориты были ему подчинены.
Ш. Массон. С. 70
Многие подозревают, и это кажется довольно вероятно, что князь Потёмкин в скором времени будет по-прежнему пользоваться огромною властью. В самом деле, дав ему открыто соперника, императрица до того пощадила его самолюбие, что это поразило всех, кто знает её характер, враждебное отношение к нему князя Орлова и влияние последнего. Это снисхождение приписывали только чрезмерной доброте государыни, а отнюдь не привязанности, которую она могла ещё сохранить к нему. Если же он снова войдёт в милость, это будет первым примером в этом роде. Ежели это нельзя приписать простому капризу императрицы, то подобный факт будет свидетельствовать о прочном влиянии этого фаворита, что, в свою очередь, может иметь самые серьёзные последствия.
Английский посланник Окс. 16 мая 1777 г.
Дипломатическая переписка. С. 136
Завадовский вскоре исчезнет. После него в золотой клетке близ царского алькова будут появляться незначительные красавцы, один, другой, третий: Корсаков после Зорича, а Ланской после Корсакова, — все избранные Потёмкиным, будут являться блестящие, но скоропроходящие, существа без будущности. Он мановением руки призывал их, а затем прогонял, и тщеславная мечта, лелеемая удивительным авантюристом под мрачными сводами Троицкой лавры, наполовину осуществилась. В продолжение долгих лет, неразлучный товарищ, непременный советник, повелитель, не всегда терпящий противоречия — он разделит жизнь той, с которой надеялся разделить трон, и в действительности будет царствовать с нею.
К. Валишевский (1). С. 141-142
Завадовский получил в подарок три тысячи душ крестьян.
Английский посланник Окс. 31 мая 1776 г.
Дипломатическая переписка. С. 134
Императрица купила кн. Потёмкину дом, за который заплачено 100 000 рублей. Такая же сумма пожалована ему на меблировку дома, и пенсия его увеличена до 75 000 рублей.
Английский посланник Окс. 7 июня 1776 г.
Дипломатическая переписка. С. 134
Князь Григорий Александрович, купленный Нами Аничковский у Графа Разумовского дом Всемилостивейше жалуем Вам в вечное и потомственное владение. Извольте принять его от Елагина, которому и исправить, и убрать его по Вашему вкусу приказано, употребя на то до ста тысяч рублёв.
Екатерина — Г.А. Потемкину В 22 день июня 1776 года. Царское Село
Всемилостивейшая Государыня! По сообщению от Ивана Перфильевича о пожаловании мне дома Аничковского я лобызаю ноги Ваши. Приношу наичувствительнейшую благодарность. Милосерднейшая мать. Бог, дав тебе все способы и силу, не дал, к моему несчастию, возможности знать сердца человеческие. Боже мой, внуши моей Государыне и благодетельнице, сколько я ей благодарен, сколько предан и что жизнь моя в Ея службе.
Всемилостивейшая Государыня, имей в твоём покрове и призрении человека, тебе преданного душою и телом, который наичистосердечнейшим образом по смерть.
Вашего Величества вернейший и подданнейший раб Князь Потемкин. Июля 5 [1776]. Новг[ород]
Это пока всё о тайнах в любви Екатерины и Потёмкина.
Отставлен он был только от тела Екатерины. Тела всех других женщин обширной России именно теперь становились доступны для него.
У Потёмкина надо учиться тому, как добиваются женщину. Не средствами, конечно, которых у нас нет, но самому отношению к этому тонкому делу. Он знал, что в состоянии иметь любую, отказа ему не может быть. Но это не добавило ему цинизма. Ему было скучно сразу тащить понравившуюся женщину в постель. Он хотел искренности и там. Если женщина не могла полюбить его, то она должна хотя бы восхищаться им. Пути для того были у него, в принципе, однообразны.
Вот как ухаживает он за красавицей княгиней Долгорукой, женой одного из подчинённых ему генералов. Эта страсть настигла его на войне. Князь Ланжерон, приехавши на главную квартиру в Бендеры застал там совершенно неожиданную для суровой военной обстановки картину:
«Князь во время моего отсутствия велел уничтожить одну из зал дома, где жил, и построил на том месте киоск, где были расточены богатства двух частей света, чтобы прельстить красавицу, которую он желал покорить. Золото и серебро сверкали, куда ни посмотришь, на диване, обитом розовой материей с серебром, обрамлённом серебряной бахромой и убранном лентами и цветами сидел князь в изысканном домашнем туалете рядом с предметом своего поклонения, среди нескольких женщин, казавшихся ещё красивее от своих уборов. А перед ним курились духи в золотых курильницах. Середину комнаты занимал ужин, поданный на золотой посуде».
Красавицу эту, между прочим, звали Екатерина. День её именин, естественно, совпадал с именинами Екатерины Великой. И вот Потёмкин организует грандиозный подлог. Он закатывает в этот день великолепный праздник. Все, конечно, думают, что в честь императрицы. На десерт было подано блюдо с бриллиантами, и гости черпали их ложками. Княгиня удивилась этой чудовищной кулинарии. Потёмкин склонился к её уху:
— Не удивляйтесь, княгиня. Я ведь праздную ваши именины...
Должны были давать бал. Княгиня Долгорукая забеспокоилась, что у неё нет бальных туфелек. Потёмкин не подал при ней виду, но в тот же день послал срочного гонца в Париж. Туфельки княгине были доставлены ко времени.
О нравах восемнадцатого столетия какой-то наблюдательный человек сказал: «Мужчины наши грубы, они не знают любви. Любят у нас, по-преимуществу, одни только женщины». В этом смысле Потёмкин был женщиной. Он умел любить.
Его можно винить в непостоянстве, но и в непостоянстве этом была искренность.
Был однажды случай жестокий и непростительный. Князь потерял двадцать тысяч конницы под Очаковым, потому что опоздал с приказом идти на приступ. Опоздал потому, что был занят другими распоряжениями. Он опять готовил к поездке в Париж и Флоренцию своих курьеров. Требовались духи и драгоценности уже его новой пассии — одной из его племянниц, Вареньке.
Племянниц у него было пять и все красавицы. Отношения с дядюшкой были у всех не совсем родственные.
«Он имел у себя несколько родных племянниц, которые, ежели верить носившейся тогда всеобщей молве, были вкупе и его любовницы; всех их пораздал он кой за кого. Княгиня Голицина, г-жа Шепелева, г-жа Браницкая и г-жа Скавронская, его племянницы, были, как утверждают, его любовницами».
Это записано у знаменитого мемуариста Андрея Болотова.
О том же скажет граф С. Р. Воронцов:
«Мы же видели, как князь Потёмкин из своих родственниц составил для себя гарем в самом дворце, часть которого занимал».
В Петербурге гостил знаменитый авантюрист и сердцеед граф Калиостро. Жена его считалась неприступной, поскольку граф отличался выдающейся потенцией и та его страшно любила. Князь был наслышан об этом. И соблазнил её просто из спортивного интереса, чуть ли не на пари. Она, будто бы, сказала, что в постели он лучше мужа. Это добавило гордости князю.
Была у него какая-то польская княжна. Известно об этом по некрасивой истории, которая произошла между Потёмкиным и молоденьким офицером Щегловским. Тому было поручено наблюдение за турецкими пленными. Несколько из них убежали. Щегловского князь отправил за это в кандалах в Сибирь. Дело было, как выяснилось, не в пленных, а в том, что красавец-офицер приглянулся этой самой польской княжне, за которой приударил светлейший. Полячку звали Ева. Дело же выяснилось так. Щегловского вернул из ссылки лишь Николай I. Тот провёл в Сибири без малого пятьдесят лет. Его спросили, за что он был так тяжко наказан:
— Все мы страдаем за грехи прародителей наших, Адама и Евы, — философски отвечал Щегловский. — А я пострадал за одну только Еву...
Ещё об одном увлечении можно судить по следующему эпизоду. Какой-то неизвестный генерал решил вдруг поставить на место любвеобильного князя. Тот «при всём обществе» схватил его за аксельбанты и поднял в воздух, крича громовым голосом:
— Негодяй, я тебе дал эти аксельбанты, а ты взял их, не имея заслуг. Надо было думать, что время расчёта придёт...
Другого такого случая в жизнеописаниях Потёмкина я не встречал. Прихотям сокрушительного князя другие мужья не сопротивлялись.
От женщины тоже получил он пощёчину только раз. Это была княгиня П. Ю. Гагарина. Однажды князь не совсем ко времени ухватил её за талию. Она ему и влепила. Все остолбенели. Такого ещё не бывало. Ошалелый князь поспешно ушёл в свой кабинет... Все ждали грозы. Муж её мысленно прощался с карьерой. Минут через пятнадцать Потёмкин вышел из кабинета с улыбкой. Он приблизился к княгине церемонным шагом, приложился к ручке и, вытащив из широких штанин бонбоньерку, на которой было написано «Temple de l'Amitie», вручил ей.
Следующая его любовная интрижка отчеканена Пушкиным вот в такой анекдот:
«Князь Потёмкин во время Очаковского похода влюблён был в графиню ***. Добившись свидания и находясь с нею наедине в своей ставке, он вдруг дёрнул за звонок, и пушки кругом всего лагеря загремели. Муж графини ***, человек острый и безнравственный, узнав о причине пальбы, сказал, пожимая плечами: “Экое кири куку!”»
Говорили о какой-то «молоденькой девушке лет пятнадцать или шестнадцати», прелестной, «как амур» и пятидесятилетней неувядаемой гречанке, профессиональной куртизанке, определяя широкий диапазон амурных интересов стареющего Потёмкина.
Об общем количестве женщин, вместившихся в большое сердце светлейшего князя точнее других сказал поэт Державин:
«Многие почитавшие кн. Потёмкина женщины носили в медальонах его портрет на грудных цепочках».
...Однажды, выйдя из церкви, где отпевали кого-то, князь по рассеянности сел в погребальные дроги. Когда очнулся, сильно поскучнел. Даровое счастье сделало его мнительным и суеверным. Случай этот расценил он как предвестие смерти. Вскоре, и точно, тяжко занемог.
Умирал князь в дороге, на широком молдавском шляху. Почувствовав приближение смерти, велел вынести себя из кареты и положить на траву. Не мог надышаться свежим утренним воздухом. Видел, как в небе парит орёл. Умер легко. Счастье и тут не изменило ему. Крепко и сильно вздохнул напоследок и вытянулся, будто лёг поудобнее. Искали в карманах его блестящего камзола золотой империал, чтобы положить ему на глаза. Золота не было. У конвойного казака нашёлся медный пятак, которым и сомкнули глаза того, кто только что был могущественнейшим из людей. Так закончилась, возможно, самая блестящая земная жизнь. Оказалось, и самой роскошной жизни потребно в конце не больше медного пятака...
...Искали в его карманах золотой империал, нашли две записки разных почерков:
«Как ты провёл ночь, мой милый; желаю, чтоб для тебя она была покойней, нежели для меня; я не могла глаз сомкнуть... мысль о тебе единственная, которая меня одушевляет. Прощай, мой ангел, мне недосуг сказать тебе более... Прощай, расстаюсь с тобой. Муж мой приедет сейчас ко мне».
И ещё:
«Батенька, мой милый друг, приди ко мне, чтобы я могла успокоить тебя бесконечной лаской моей. Воля твоя, милуша милая, Гришифишичка, а я не ревную, а тебя люблю очень...»
Последняя из писулек этих принадлежала лично Екатерине Великой.
Военные залпы, прозвучавшие потом над его могилой, ничто в сравнении с этим беззвучным салютом осиротевших женских сердец...
Евгений ГУСЛЯРОВ
